Реальная история гвардии старшего сержанта

Илья Яковлевич пришёл с германской войны после того, как советская власть в Томской губернии, не успевшая похозяйничать на селе, пала.⁹ Это случилось в мае 1918 года. Вернулась она в конце 19-го на плечах у отступающего Колчака. Полтора года власти белых также почти не затронули жизнь крестьян села Журавка. Колчаковские отряды были здесь эпизодически, занимаясь борьбой с партизанами южнее (у Славгорода), восточнее (у Барнаула) и севернее (вдоль железной дороги Омск-Новониколаевск). Крестьяне, правда, боялись держать лишних лошадей и лишнюю скотину, потому что их могли реквизировать проезжающие через село и колчаковцы, и партизаны. Те и другие нуждались также в пополнении личного состава. Однако партизаны брали только добровольцев, а белые, да, они объявляли о мобилизации бывших унтер-офицеров… однако возраста, слава Богу, более молодого, чем Илья Яковлевич, а других в Журавке и не нашлось.

В общем, 18-ый и 19-ый годы Ильи Яковлевичу удалось прожить без особых бед и хотя и не в богатстве, но в достатке.

Но вот в Томскую губернию пришла советская власть с её репрессиями и продразвёрсткой. Сразу же вспыхнули несколько больших восстаний крестьян под предводительством бывших партизан,¹⁰ естественно, в местах, где эти партизаны воевали с белыми, то есть, в некотором отдалении от села Журавка. Поэтому репрессии за участие в восстаниях и за сочувствие белому движению их миновали. Но продовольственная развёрстка, последовавшая сразу после подавления восстаний, вычистила закрома и журавских крестьян. Однако на юге Барабинской степи крестьяне не так пострадали, как в других её частях, охваченных засухой в последующие два года.

Расцвет села довольно интенсивно начался после 1922 года во времена НЭПа.¹¹ В ту пору провозглашалась заинтересованность власти в крепких крестьянских хозяйствах, пусть и применяющих наёмный труд, то есть, фактически поощрялось кулачество. Такая политика вскоре принесла свои плоды. Правда, Черняки никогда не держали батраков. Всегда, когда нужно было сделать какой-то прорыв, работали сообща, благо родственников на селе было достаточно.¹²

Доходы Ильи Яковлевича из года в год росли, и в 1926 году ему удалось срубить себе большой пятистенный бревенчатый дом. К этому времени у него уже было пятеро детей. К 16-летнему Степану и 11-летнему Николаю добавились Дуся, Трофим и Вася, которым было 8, 4 и 2 года.

Семья обрела, наконец, нормальное жильё. И во дворе было всё, чем должен владеть справный хозяин: амбар, конюшня, стайки для скота, а также жнейка, веялка, косилка, фургон и ходок и, конечно, плуги и бороны – всё из сельхозтехники и инвентаря, необходимое, чтобы управляться с полутора десятком десятин¹³ земли и несколькими десятинами сенокосных угодий. С четырьмя лошадьми, четырьмя дойными коровами и небольшой отарой овец можно было жить, как подобает любящему землю и труд крестьянину.

Для ведения большого хозяйства было, можно сказать, всё, но чего-то не хватало. Это была мечта крестьянина – молотилка! Да, без неё тоже можно жить, но с ней, конечно, намного легче. Молотить цепами,¹⁴ как это делали и деды, и прадеды, в общем, обычно и привычно, да и молотилка была, как говорят, не по карману. Но вот к тому же 26-му году крестьянам было допущено покупать в рассрочку сельскохозяйственные машины, и Илья Яковлевич приобретает конную молотилку с рассрочкой на три года…

В большом селе, в котором было немало крепких хозяйств, молотилка Ильи Черняка была единственной, поэтому несла собой символ самого состоятельного двора. Сам Илья Яковлевич не считал, что этот механизм как-то повышает его ранг крепкого хозяина. Он охотно помогал с молотьбой другим за небольшую плату, которую устанавливал сельсовет, причём всегда сам работал за молотилкой. Он конечно и думать не думал, что слова единственная и помогал станут роковыми в его судьбе. Уже очень скоро придут другие времена, и единственная на селе станет символом чрезмерного богатства, а слово «помогал» будет переиначено в «эксплуатировал».

Лишённые прав

Другие времена не заставили себя долго ждать. Ещё не была закончена выплата кредита за молотилку, как наступил роковой 29-ый год. Сельским советам было предписано срочно выявить эксплуататоров, лишить их избирательных прав и обложить индивидуальным налогом (таковой превышал «нормальный» в полтора раза). Лишённый права голоса почитался изгоем, фактически он ставился вне закона. Приказано – сделано. Составить список эксплуататоров (в начале компании по коллективизации слово «кулак» не употреблялось) было очень просто. Скольких считать эксплуататорами? Около десятка. Ладно! Кто у нас самые богатые? Что? Составлять список не по богатству, а по использованию наёмного труда и нетрудовых доходов? Ну, не говорите! Своим трудом богатым не станешь, а эксплуатировать может только богатый, это же дураку ясно! Что, нужно указать наличие батраков? Будут батраки, найдутся…

Власть на местах во время коллективизации оказалась в руках бедноты – состоятельные крестьяне не лезли «наверх», по духу своему и воспитанию они не могли ничего отнимать у других, а уже известны были цели и замашки новой администрации. А бедные крестьяне на селе – это главным образом неудачники или считающие себя таковыми, прикрывающие этим словом свою леность, слабость духа и отсутствие терпения. Их ведёт по жизни копившаяся и нарастающая зависть, а то и самая оголтелая ненависть по накалу прямо пропорциональная богатству тому, кому они завидуют. Посыл центральной власти выявить эксплуататоров быстро свёлся властью на местах к подведению всех крепких хозяев под эту категорию. Можно сказать, началась вторая жизнь знаменитого лозунга первых революционных лет «Грабь награбленное»,¹⁵ В бесцеремонной травле зажиточных крестьян, кроме разгула зависти, немаловажную роль играло, конечно, и сведение личных счётов.

В общем, круг косо смотрящих на зажиточных крестьян резко возрос в начале коллективизации, так что было кому настаивать на лишении Черняков, Ильи и Степана, избирательных прав, включив последнего в состав семьи отца. На самом же деле Степан был отделён от отца и жил небогато. Во дворе у него была лошадь, были корова, тёлка, телок, свинья, несколько овец – минимальная живность, с которой можно как-то жить. Но поэтому и включили его в семью отца, иначе ведь не удастся репрессировать! А очень хочется! А кто может быть так уж заинтересован в этом? Да не с подачи ли соперника его юношеских игр Сергея, сына председателя сельсовета Ивана Соловья, проведено такое решение? Степан Ильич считал, что это именно так.

Список эксплуататоров, лишённых права голоса, возглавил Илья Яковлевич. В качестве батрака ему приписали его собственного племянника, который два года назад действительно работал на полях Ильи Яковлевича. Но ведь то была взаимопомощь! Дело в том, что и Илья Яковлевич работал на поле своего племянника, но это не упоминалось. Мало того, припомнили год, когда у Софьи были трудные роды, и за ней, лежачей больной, ухаживала её родственница (по терминологии власти батрачила). Всё это формулировалось как эксплуатация сезонных батраков.

Это что касается наёмного труда. А за нетрудовые доходы посчитали использование молотилки, «каковой эксплуатировал на стороне с целью извлечение прибыли нетрудовыми доходами». Какие же они нетрудовые, если Илья Яковлевич сам работал на молотилке за совсем небольшую плату, согласованную с сельсоветом!

Прошло пять месяцев, в течение которых бесправный Илья Яковлевич исправно выплачивал индивидуальный налог. Карательные действия начались 6 февраля 1930-го года. В этот день один из членов сельсовета вместе с понятыми вошёл в дом Ильи Яковлевича для составления описи его имущества. Вот копия этого документа: