Реальность фантастики №01-02 (65-66) 2009

– Да меня, кстати, сжигали раз пятьсот. Поначалу я боль отключала, а теперь и не отключаю уже. Даже нравится! Ну а после Арены сходил бы в церковь, или в мечеть, или в буддийский храм, помолился бы там. Испове-довался бы в Кельнском соборе. Разве не здорово?

– А от чего мне исповедоваться?

– Тут ты прав… А я вот после ночи с Калигулой исповедовалась долго. Калигула это нечто, я тебе скажу: в постели та-а-акой! Знал бы ты, что он выделывает… Ладно, не смущайся!

– Да я и не смущаюсь.

– На его месте ты можешь оказаться хоть сейчас. Но ты и не пытаешься. От чего?

– Не хочу.

– Вот всегда так. Скучный ты, Аури! Жутко скучный!

Но тебе нравлюсь.

– Ara. Давай хоть поцелуемся, а? Почему не хочешь?

– Потому что… Все равно не поймешь.

– Да и не надо тут ничего понимать. Давай, а? – она остановила меня, и обхватила руками за плечи, хотела уже целовать, но тут произошло непред-виденное.

В проулке между панельных домов взревел вдруг мотор, завизжали ко-леса, и из темноты двора на середину улицы вылетел черный джип с тони-рованными стеклами. Одно из стекол лопнуло, и оттуда показалось тонкое дуло, повернувшееся в нашу сторону. Конечно же, Санчес не растерялась-ее руке возник скоростной пистолет, но у бандита была та секунда, кото-рой не было у нас. Автомат затрещал, выплюнув огненно-желтую струю, отсвет мелькнул по стенам, а в груди и животе Санчес возникло несколько красных дыр. Очередь отбросила ее и прибила к стене, а она успела лишь полоснуть из своего «Узи» по небу. Со мной обошлись гуманнее одним точным выстрелом вдребезги размозжили голову.

– Ну и сволочи! – услышал я дрожащий от злобы голос Санчес, подни-маясь над своим мертвым телом.

Вместе я и она, бесплотные призраки-обсерверы, висели у окон третьего этажа, глядя, как из машины вылезает бритый бандит с канистрой бензина.

– Ну и сволочи! – повторила Санчес уже спокойнее, в то время как ры-царь фени и понятий заливал бензином два наших трупа: мой, обезглавлен-ный, и ее, лежащий у стены в луже почти черной крови, – нет, Аури, ты ме-ня скоро и впрямь доведешь! Чтоб я еще хоть раз пошла гулять в Россию, или на Украину, или еще куда к русским! Противно!

Да ладно, что, собственно…

– Как «что»? Они мне всю романтики испортили! Вот ведь гады! Не-на-ви-жу!

В это время тела охватил огонь, по невидимой полосе устремившийся к джипу. Бандит захохотал, и принялся палить из автомата в разные стороны, а сам джип рванул, и лысую голову срезало летящим обломком.

– Пошли-ка лучше отсн›да! Черт с ними! И больше чтоб про русских не заикался. Понял?

Угу.

Вот и пошли.

– А куда?

– Не знаю. Давай в Самарканд!

На самом деле Самарканд четырнадцатого века – мой любимый из всех ми-ров. Не передать словами, до чего нравится мне атмосфера этого великого, бога-того и кипучего города, купающегося в роскоши в самом сердце туркестанских пустынь. Меня восхищают его узкие улочки, глубокие и изломанные, но все равно светлые, его желтые глинобитные стены, пускающие волны жара друг навстречу другу, его жители в белых плащах и тюрбанах. Здесь кипят и бурлят базары, ревут двугорбые верблюды, груженые шелком, хлопком и пряностями, стучат копытом кони, несущие кочевников из далеких степей. То и дело за по-воротом открывается дворец с синими стенами в разноцветной глазури, а в не-бе перекликаются голоса муэдзинов. Где-то кричат стражники, и раб-славянин раскатывает по переулку персидский ковер, а по ковру этому ступает… Или сам Тамерлан верхом на вороном коне, мрачный, надменный и гордый. Или каприз-ная принцесса в шелковой парандже, чье лицо недозволенно видеть никому из смертных. Или жирный продажный министр, а то и вовсе коварный визирь-непременно Джафар. А над всем этим, над плоскими крышами, над лабиринта-ми переулков, над текущей по улицам толпой, над ревом и гамом, возносятся, сверкая на солнце, голубые, как маленькие ребристые небосводы, купола самар-кандский мечетей, и толстые расписные минареты, в закатных лучах так похо-жие на трубы капиталистических фабрик из начала двадцатого века… И все это в пределах такой же желтой, неприступной стены, за которой – пустыня. А далеко-далеко, за песками и глинами, за соленой водой и горами, за ковыля-ми и ивами, за дубами и липами, за поросшими пихтой гребнями темных Кар-пат, лежит другой любимый мной город – мрачная, островерхая Прага. Туда, в эту Прагу, я как-то раз доходил из Самарканда пешком. В самый разгар чумы.

А теперь я шел по базарным улицам за руку с Санчес. В немат-онлайн-уж конечно, за подобный внешний вид в Самарканде ее бы побили камнями.

– Слушай, Аури, а вот ты умный – может быть, знаешь?

– Что знаю? не понял я.

– Вот слушай, Аури, я тут гуляла недавно по Сан-Паулу двадцать второ-го века, и вдруг увидела вывеску: «Молельный дом технотеистов». Ты не знаешь, кто они такие?

– Зашла бы – и узнала.

– Что-то я не догадалась. И ты сам не знаешь?

– Нет… Сектанты какие-то. Что-то от христианства или иудаизма. В об-щем, не помню – надо будет узнать. Может, сходим туда посмотреть. Сло-вом, не спрашивай…

– Да я вот не знаю… Технотеисты эти появились только в двадцать вто-ром веке. Скажем, в конце двадцать первого я их еще не видела. Вот я и не знаю, кто такие.

– Мы вообще в двадцать второй век редко ходим. Я даже не знаю, что там. Какие-то города, небоскребы по пятьсот этажей, токамаки в каждой стране. Нищеты нет вообще, все сыты и довольны, и только державы про-тивостоят друг другу.

– Исламстан и Китай, – вставила Санчес, – вот ты и оживился! Ты, ви-дать, турист по складу характера. Поехали в двадцать второй век! Год этак в 2154? А?

– Пробовал, – отмахнулся я, – нельзя там подняться выше 2133. Не знаю уж, почему.

– Как? – на лице Санчес нарисовалось явное удивление, – я думала… А в двадцать третий век что, тоже нельзя?

– Нет. Я пробовал. Отсылают в 2133 год.

– Обидно!

– И мне обидно. Много бы отдал, лишь бы посмотреть, как человечест-во дошло до такой жизни.

– Как возник синтетизм, ты имеешь в виду? Так это известно! Токамаки были – были. А я в 2125 году читала газету, где писали о том, что в лабора-торных условиях удалось синтезировать живую клетку, имея в качестве ис-ходного материала только атомы водорода и кислорода.

– Живую?

– Ну то есть как – живую… Мертвую, конечно! Они синтезировали мерт-вую клетку, но такую, будто она умерла бесконечно малый отрезок времени на-зад. Так что синтезаторы еще тогда зародились. Виртуальная реальность поя-вилась еще лет на сто раньше. Так что вполне логично считать – просто чело-вечество развивалось, развивалось, развивалось и родился синтетизм. А в итоге мы все получили общество бесконечного счастья и абсолютной свободы.

– Бред, – огрызнулся я, и почувствовал, что вновь завожусь. Санчес упоминает сегодня «абсолютную свободу», наверное, пятый раз, а я выхо-жу из себя при мысли, что она называет «свободой» жизнь в ящике пять на пять метров! И снова мне показалось, что моя рука обращается в танковую башню, – бред, – повторил я, стискивая зубы.

– Ничего не бред! – запротестовала Санчес.

– Бред! – уже крикнул я, вскинув голову, и замолчал: навстречу нам по улице двигалась огромная, ослепительно белая процессия, оказавшаяся ханской свитой, в центре которой, на высоком помосте под балдахином, восседал и сам хан миниатюрный человек с маской презрения, застыв-шей на монгольском лице, и узкими, холодными, но в то же время огненны-ми глазами – «железный хромец» Тимур Ленг.

– Да почему? – Санчес дернула меня за рукав, и мы встали у стены.

Потому, что наше общество это не «общество бесконечного счастья и абсолютной свободы», а общество бесконечных иллюзий и абсолютного одиночества, и вот сейчас мне кажется, что эти азиаты, которым стражник через пять минут посрубает головы – они гораздо счастливее нас.

Да что ты за ерунду понес?! воскликнула Санчес, а я, бросив на нее взгляд, сам удивился недоумению, возникшему на ее широком лице, – как они могут быть счастливее, если сейчас их затопчут кони? Или если их пустят по миру, и они перемрут от голода? Да ты сегодня, я погляжу, крепко не в себе.