Реальность фантастики №01-02 (65-66) 2009

Так откуда, откуда я взялся? Откуда же…

Встав с пола, я прошел в главную комнату, запросил у синтезатора вьет-намский арбуз, а сам ушел в душ. И вот уже снова я стоял под теплыми струями, размышляя о том, где я живу…

Синтетизм. Информационно-синтетическое общество. Общество, где прогресс доведен до абсурда. Абсолютный прогресс.

Здесь нельзя заразиться даже самой банальной простудой. Нельзя по-пасть под машину или вывалиться из окна. Здесь тебя никто никогда не убьет, и даже покончить с собой невозможно: стены мягки, дыры в полу поглощают воду, а яд и взрывчатка в синтезаторе не предусмотрены.

Общество абсолютной свободы. Абсолютного равенства. Абсолютной стабильности.

Общество, где все абсолютно и все доведено до абсурда.

И где все люди одиноки.

Или только кажутся одинокими? Санчес счастлива. Многие из моих случайных компаньонов были счастливы. Несчастен лишь я один.

Но я ведь знаю себя одного! Санчес не спутница жизни. Для меня она вообще не есть человек. Для меня Санчес – партнер по игре, и я не знаю, что у нее на душе.

Быть может, она живет в соседней квартире, за этой стеной. А может – ее нет вообще. Пробить мои стены невозможно, а значит, мне никогда не узнать истины.

Я закинул голову, поймал ртом струю, начал с жадностью глотать горячую воду. После того, что я сделал в Самарканде, болезненно хотелось помыть-ся – казалось, что вся моя кожа в пыли. Но пыли не было – и быть не могло.

Почему же я одинок?

Почему прогресс и свобода за без малого тысячу лет уничтожили обще-ство? Общества больше не существует. Есть только совокупность людей.

Я хочу сломать этот мир. Хочу вырваться из этих стен. Хочу идти по ули-цам Настоящего Самарканда, и хочу, чтобы меня до смерти забил в отделе-нии узбекский сотрудник милиции.

А впрочем, это бред. Запуганная русская женщина, живущая в Узбекис-тане двадцать первого века, не смела бы даже мечтать о подобной жизни. Миллиарды людей тысячи лет умирали от голода и болезней, холода и ог-ня, мечей и пуль. И с моей стороны это – скотство, низость, подлость – не-навидеть информационно-синтетическое общество.

Ведь здесь смерти нет.

Здесь равенство и свобода, и в то же время абсолютная индивидуаль-ность каждого.

Здесь люди автономны. Здесь никто ни от кого не зависит. Никто нико-му и ничем не обязан. А от того – не нужен.

Я не нужен Санчес, а Санчес не нужна мне. И я никогда не поверю, что ее счастье искреннее.

А, плевать!

Я выключил воду, и, мокрый, распаренный, пошел в сетевую комнату. Синтезатор уже успокоился, и на столе лежал большой красный шар, под которым возникла лужа прозрачного сока. Но я не хочу есть арбуз, который никогда не был зернышком.

Я хочу уничтожить этот мир! Взорвать мою квартиру, и оказаться там, в Нас-тоящей Праге. Пускай больной и голый, пускай беззащитный. Но я хочу при-коснуться к настоящим камням, и вдохнуть настоящий, естественный воздух.

Сейчас я начну разрушать!

Холодная война прекрасна. Прекрасна уже потому, что здесь всегда есть хотя бы иллюзорные боль и страх. Палец на кнопке, глаз у прицела, мозг на-готове – любая секунда для этого мира может оказаться последней, и толь-ко на моей памяти ядерные войны здесь начинались четырнадцать раз.

Так… Вселяюсь в президента США.

Режим полного повиновения.

Приказ о начале ядерных бомбардировок Советского Союза. Вот так…

Пусть стрелы Свободы и Демократии поражают Москву и Ленинград, Прагу и Бухарест, Белград и Гавану, а вместе с ними – Пекин и Шанхай, Улан-Батор и Пхеньян. И пусть обратно летят стрелы Равенства и Спра-ведливости, и пусть горят в белом пламени Нью-Иорк и Чикаго, Париж и Лондон, Токио и Сеул, Бангкок и Гонконг. Не выживет никто.

Покончить с собой, уничтожив весь мир! А по сути – просто сорвать злобу.

Ну а когда я понимаю, что ракеты запущены, и что Конец Света не оста-новить, я пускаю пулю себе в лоб, и обсервером сажусь на крышу Эмпайр-Стейт-Билдинг – к подножью шпиля.

Сейчас я буду наслаждаться зрелищем краха цивилизации. Наслаждать-ся тем, что могло бы предотвратить синтетизм. Ведь эта война уничтожит все живое на Земле шесть с половиной раз. Да, только сначала надо замед-лить время стократно.

Итак, над Нью-Иорком возникает ракета. Крошечная черная точка, па-дающая из-за пределов атмосферы, оставляя за собой белый след. Навер-ное, ничего особенного, и снующие внизу ньюйоркцы даже и не заметят ее.

А потом на небе зажигается второе солнце, еще более яркое и прекрас-ное, чем первое. Я в этот момент ныряю в пропасть нью-йоркских улиц.

Что такое ядерный взрыв? Это мощность, эквивалентная мощности трех миллионов тонн тротила – подобной горой можно засыпать всю эту улицу. От одного только света воспламеняются углеводороды, а на стенах домов и асфальте навсегда отпечатываются тени. Наземный ядерный взрыв остав-ляет воронку глубиной триста метров, а воздушный убивает все живое на полторы сотни метров в глубь земли.

Первым земли достигает свет, и весь мир погружается в белое сияние. На деревьях обугливаются листья, на птицах – перья, на собаках – шерсть, а на людях – одежда и волосы. Глаза выгорают даже у тех, кто смотрел в этот момент в землю. Световая волна достигает земли моментально.

Полминуты моего времени, и доли секунды виртуального я жду, когда придет тепловая волна, и эта волна уничтожает все живое. Нет ни огня, ни дыма, ни предсмертных криков, но когда третья, ударная волна достигает земли, на нью-йоркских улицах стоят лишь обугленные скелеты.

Стоят потому, что кости еще не успели упасть.

И вот,наконец, ударная волна. Небоскребы Манхэттена нагибаются и клонятся к земле, как степная трава в грозовом порыве, а потом здания ру-шатся. Грандиозные башни по четыреста метров высотой странно деформи-руются, вытягиваются, как будто разжижаясь, и превращаются в струи пы-ли, которую ударная волна уже разносит над Атлантическим океаном. Че-рез несколько секунд здесь не останется ничего.

Но я не хочу.

Когда волна уже почти коснулась земли, почти обратила в песок мосто-вые, я перехожу в мат-онлайн.

Спустя неделю виртуального времени я лежал на дне бездонной ворон-ки, некогда называвшейся «Каир», и смотрел то на остовы Египетских пи-рамид, почти не пострадавшие от взрыва, то на затянутое пылью небо.

Земля мертва. Земля уже остыла. На Земле нет ничего живого, и только юзеры самозабвенно изображают радиационных мутантов в за-сохшей сельве.

Я сорвал злобу. Я уничтожил весь мир лишь для того, чтобы мне стало легче. И как – стало ли? Стало ли? Стало ли?!

Ни на секунду… Мое бешенство только злей. Я помню, чем закончился погром в Самарканде: «Все несохраненные данные будут при этом утеря-ны». Как бы их сохранить! Но нет. Через пять или семь часов вновь здесь начнут сновать потертые машины, вновь начнут что-то кричать арабы в бе-лых галабеях, вновь тупые туристы из всех стран мира будут с остервенени-ем жать на кнопки фотоаппаратов, указывая пальцами на верхушки Египе-тских пирамид, и восхищаться дыханием «вечной пустыни»…