Ребята и зверята (илл.)

Бородатые важаихинцы, словно озорные мальчишки, рассаживались вдоль улиц, по обочинам, на брёвнах изгородей. Случалось, вязли они и в середине улицы, и на перекрёстках.

Во всех этих случаях они принимались «реветь» ¹⁰ своим отпрыскам и хозяйкам.

Самостоятельные кержацкие ²сыны не спеша заводили в оглобли коней и доставляли «утопших» на твёрдую землю.

Раз я тоже утопила в грязи обе свои калоши.

Время было к вечеру. «Реветь» на всю улицу своего квартирохозяина я не решалась. А надеяться на случайных проезжих не приходилось. Хитрые важаихинцы ездили не по улицам, а всё больше кругом деревни.

— К забору! — кричали мне женщины с твёрдой земли.— К забору ступай. Э-вон забор-та!

К какому забору? В середине площади одиноко стоял неогороженный деревянный двухэтажный дом, чайная или столовая, с тёмно-зелёной вывеской «Аппетит». Но сколько я ни оглядывалась, нигде не было и признака забора.

А женщины у колодца продолжали кричать:

— Говорят тебе, выбирайся к забору, не то утонешь в грязи!

При этом они упрямо указывали пальцами на «Аппетит».

Я пожала плечами и рванулась из грязи к этому самому ихнему «забору». Взошла на крыльцо и потянула к себе ручку двери.

В обоих этажах было по крохотному «залу». Они соединялись деревянной лесенкой. Под лесенкой помещалась кухня. Возле кухонной двери находился буфетный прилавок.

— Вы что, обедать желаете? — спросил басом буфетчик, похожий на тумбу.— Забор!..— прогудел он куда-то вверх.— Забор Иваныч, дай-ка им, что ли, рогожу ботинки обчистить.

Опять забор! Да что же это такое?

По ступенькам между тем стало спускаться что-то грузное, коротконогое, обросшее густым и лоснящимся мехом. Сверху, со спины, оно походило на огромную мягкую черепаху, с полметра в длину и почти столько же в ширину. Я метнулась к двери.

— О-о-о, не бойтесь, пошалюйста! Он вас не будет укусить,— произнёс наверху старческий голос.— Это ошень послюшны, ошень короши Мармотка — сурок. Мармот, ком гер!

И на лестнице наконец появился этот таинственный Забор, Забор Иваныч, как его называли в Важаихе. А на родине у себя, в Германии, он назывался Зобар Иоганнович Мейер.

Маленький» щуплый, с розовой доброй улыбкой, укутанный в очень широкий поварской балахон, он как-то сразу располагал к себе.

— Вы думаете, я — это есть одна изгородь? Забор? Ха-ха, это здесь так меня называют, Забор Иваниш. А я не обижаюсь. Мармотка тоже по-русски полушается Обормотка, а... а... он тоже не обижается, ха-ха...— весело объяснил он, поглядев на моё растерянное лицо.

И тут я удивилась ещё больше. Огромный, раскормленный сурок услыхал своё имя. Он, видимо, решил, что мы уже достаточно знакомы, сел по-собачьи на жирный задок и протянул мне переднюю лапу.

— Что же ты левую? Правую надо давать,— сказала я в шутку.

Сурок шмыгнул носом и сейчас же исправил ошибку.

Я остолбенела.

— А ну, снова левую! А ну, правую! Даёт! — Я присела на пол возле сурка.— Ну, а обе лапочки сразу?

Обе чёрные лапки охотно шлёпнулись на мою ладонь, и сурок выразительно скривил нос в сторону.

— Угостить тебя? Ладно. Дайте мне для него сладкую булку и яблоко... Где вы достали эту прелесть, Зобар Ио-ганнович?

— Д оста ль,— ответил с неожиданной сухостью немец и поспешно прибавил:—Вы что желаете, борч или, как это, чи?

Я выбрала столик, подозвала Мармотку и принялась его угощать.

Он взял булочку когтистыми тонкими пальцами, прижал к мягкой груди и стал откусывать по маленькому кусочку. Каждый комочек он долго жевал и переваливал то за одну щёку, то за другую. Круглые щёки, мясистая, толстая губа, ловкие пальцы напоминали детскую голову и руки.

Глаза у Мармотки были тоже как у ребёнка, внимательные и толковые.

...Нигде я не едала таких вкусных щей и бифштекса.

Я сказала об этом Зобару Иванычу. Он прилёг грудью на соседний столик, и мы разговорились.

В 1914 году он попал в плен и жил в Сибири, в глубоком тылу. Никаких отзвуков войны не долетало тогда в тайгу, немец жил своим человеком в семье пчеловода Ка-питоныча за далёким городом Бийском. Вместе с этой полюбившейся ему семьёй переехал Зобар Иваныч ещё дальше в глубь Алтая. И этот сказочно-чудесный край окончательно покорил его сердце.

Но война кончилась. Прошло несколько лет. И Зобара Иваныча всё-таки потянуло на родину. Он оставил свою пасеку «Капитонишу» и уехал в Германию.

В Берлине он увидал множество нищих калек, жалкие обрубки и обломки людей — это были его несчастные товарищи по окопам. Защищая заводы и фабрики капиталистов, они всё потеряли на фронтах. А вернувшись домой, увидали, что места их на этих фабриках заняты и они — калеки — никому больше не надобны.

Те, у кого уцелели в боях руки и ноги, вздумали было протестовать. Среди них у Зобара Иваныча было несколько близких товарищей. И вот — товарищей у него больше нет: их замучали в тюрьмах.

— Я есть повар. Я много работаль в ошень богат и замечательны ресторан. Они судили, мучили товарища, потом кюшали сладки, жирны пирог. Это — генерал, буржуа, судья. Все продаваль свои совесть. Богач немец — это первый подлец. Я еказаль! Россия делаль революций. Германия будет, тож... Будет... тут опять чисты лес, рек красота...

— Но по вашей профессии вам надо жить в городе... В Москве есть фабрики-кухни. Там больше нужны ваше искусство и знания.— И в шутку прибавила: —Мармотка поехал бы с вами.

При этих словах Тумба за стойкой крякнул, а Зобар Иваныч сердито швырнул на поднос ножи, вилки и ушёл.

...Столовую заполняли гости. Мармотка по-хозяйски обходил столики. Он ласкался к посетителям и собирал с них обильную дань. Особенно ласково и даже подобострастно встретил он уже знакомого мне по рассказам Зо-бара Иваныча пасечника с пегой бородой Аксёна Капито-ныча.

— Почтение! — сказал бородач.— Ну, как живёшь, Забор Иваныч? Воюешь? Когда в Москву соберёшься, а? Всё с этой скотинкой своей никак не расстанешься? Погоди, вот хлопну его из поганого ружья и руки всем развяжу,— пробурчал он про себя и с неожиданным озлоблением покосился в Мармоткину сторону.

Я давно уже кончила есть. Но мне не хотелось уходить из столовой.

Сурок приютился возле меня. Он положил голову мне на колени. Я гладила его, и он вежливо блестел чёрными глазами.

Вдруг дверь с шумом распахнулась. В комнату, гремя сапогами, ввалился долговязый заспанный парень. Огромные кулаки висели у него почти до колен.

— Водки и закусить! — прохрипел он буфетчику.

В эту минуту я почувствовала: к моему колену тесно прижалось что-то мягкое — и услышала, как под мохнатой шубой сильно забилось чьё-то сердце. Глянула под стол и увидела, что сурок страшно таращит глаза и, словно ожидая удара, испуганно втягивает голову в плечи.