Ребята и зверята (илл.)

Парень шагнул к столикам.

«Вжиг!» —охрипнув от страха, крикнул Мармотка. Он кинулся в кухню. По дороге он налетел на табуретку, опрокинул её и совсем задохнулся.

Долговязый грубо захохотал и поддал ногой упавшую табуретку.

Тут из кухни выбежал Зобар Иваныч. Я не узнала кроткого старичка, он был в бешенстве.

— Опять ти?! — закричал он на парня и с размаху вцепился ему в куртку.

Все кинулись их разнимать. Двое ухватили долговязого за руки. Остальные столпились вокруг и кричали ему в уши:

— Забор ошибся! Слышь ты, Акентий? Он думал, что это ты швырнул скамейкой в Мармотку.

— Погоди ты у меня, тухлая сосиска! Я те научу на людей с кулаками бросаться. Ты у меня, брат, накланяешься. Где сурок?—Парень выругался.— Подавай его мне сию минуту! — Опять ругань.— Где мой сурок, спрашиваю?

Долговязый стряхнул с себя чужие руки, вытащил из-под буфетного прилавка мешок и побежал на кухню.

— Послюшь, Кеша,— остановил его Зобар Иваныч.— Ти немножко пил. Ну, и я... я тоже ошень виноват. Прошу извиненья. Пойди, пошалюйста, спи. Мы говорим лютша завтра. А?

— Прочь с дороги, свинина! — заревел долговязый.— Не желаю я никаких разговоров. Где сурок?

Парень тыкался во все кухонные углы. Залезал под стол, отодвигал мусорные ящики.

Я взглянула на Зобара Иваныча. Лицо у старика кривилось, словно от боли.

— Где сурок?! — продолжал орать парень. Он обшарил все закоулки, трахнул кухонной дверью и выскочил на улицу.

Ну и дела!

Я обернулась к Аксёну Капитонычу. Он, по моим наблюдениям, во всём должен был сочувствовать Зобару Иванычу. Но, представьте, вместо сочувствия он во время драки потихоньку куда-то убрался. Ни за столиками, ни вообще в помещении столовой его не оказалось.

Я засиделась у Зобара Иваныча. Старик был, видимо, очень расстроен стычкой с Акентием, но старался этого не показать.

Когда все ушли, мы составили столики, убрали посуду, навели чистоту в кухне. Зобар Иваныч вскипятил самовар и радушно угощал меня мочёной брусникой и медовым черничным вареньем.

Перед уходом я заглянула наверх, в комнату Зобара Иваныча. В ней были только кровать, белый некрашеный стол и старинный кожаный кофр — сундук. Но удивительная опрятность придавала комнате вид необычайно достойный.

Над столом висели три карточки.

— Это ваши родные? — спросила я, вглядевшись.

— Родные.

Я подошла ближе. На одной фотографии щупленький мальчик с бубном обнимал сидящего у него на коленях сурка. Вторая фотография изображала молодого человека в светлом костюме и мягкой шляпе. У него на ладони сидел осанистый сизый голубь. Молодой человек смотрел на голубя и смеялся. Третья фотография была сделана уже тут, в Важаихе,— Зобар Иваныч в поварском балахоне и бескозырке сидел на брёвнах возле «Аппетита». У ног его вытянулся столбиком Мармотка.

— Этот, первый, тоже звать Мармотка,— глядя на первую фотографию, тихо сказал Зобар Иваныч.

Этот первый Мармотка обошёл с маленьким Зобаром всю Германию. Мальчик пел и тряс бубен, а весёлый сурок кувыркался, танцевал и, кланяясь, обходил с картузиком круг зевак. У маленького Зобара была в жизни большая привязанность. Тёплый мохнатый комок, укладываясь после рабочего дня рядом с мальчиком, согревал его сердце. Однажды в тихом лесном городке Шпрейбурге мальчонка собрал необычно много денег. Голова у него закружилась. Он почувствовал себя богачом. Проходя мимо кассы бродячего цирка, он купил билет на вечернее представление.

Вечером он хорошо накормил Мармотку, уложил его спать и побежал в цирк.

Никогда в жизни он так весело не смеялся...

И никогда в жизни так горько не плакал...

Вернувшись в каморку, где оставил Мармотку, он нашёл окно открытым. Сурка и котомку украли.

— Я в детстве был нищий, и все люди, и нищие и богатые, клевали мне в темя. Друзей у меня взяли в тюрьму. Теперь мне друзья... О, вот и вспомниль... Где же Мармот-ка? Какой умный! Сидит и не дышит.

Зобар Иваныч перегнулся через перила и позвал в темноту кухни:

— Мармотка, Мармот, ком гер!

Я не стала ждать появления сурка.

— До свиданьи, голюбшик! Приходите к нам завтра. Я буду приготовить сладкий рисовый пудинг с компотом. Ошень, ошень прошу... Ауфвидерзейн! ¹¹

Утопая в грязи на вечерних улицах, я больше нисколечко не раздражалась. Я даже твёрдо решила и завтра так же тонуть.

Обязательно приду на пудинг с компотом.

Ночью снился мне толстый сурок. Он тихо вылез из-под кровати и смотрел на меня не мигая.

Вверх по реке, к Аргуту, недалеко от монгольской границы лежит высокогорное каменистое плато. Пустынное, дикое место. Кажется, местность эта совершенно безжизненна, мертва...

Но это так только кажется.

В долине ни на минуту не прекращается жизнь. На протяжении десятков километров тянется здесь под землёй огромный сурчиный «город».

Сверху город совсем неказист: лысые холмики, круглые норки под прикрытием камней, и от каждой норы — аккуратно протоптанная дорожка. Сурок бежит к норе всегда по одной и той же дорожке. Это хорошо знают промысловые охотники. Они ставят на пути ловушки, и сурок редко минует её.

Весной в этом сурчином городке родился Мармотка.

Кроме него, в норе были ещё два сурчонка. Нора была очень хорошая. Два коридора, отполированные спинами старых сурков, сходились в сводчатой комнате. В боковом проходе помещалась уборная. Отсюда же, в случае опасности, можно было выбраться вторым ходом в укромное место за грудой камней.

Сурчиха-мать не отходила от маленьких. Сурчата быстро росли и уже начинали высовывать из норы пучеглазые мордочки.

Наверху, словно дачник, гулял вперевалочку старый сурок. Он был толстый, коротконогий; брюхо у него висело почти до земли. Он ходил по своему путику ¹² , срезая острыми резцами степные травы — кипрей, горичавку, типец, и раскладывал их на камнях для просушки. Сурок готовил подстилку. Он ворошил её, перебирал и перекладывал с одной стороны на другую.

С наступлением холодов сурки перетаскивали сено на зимнюю квартиру. Она была больше летней.

Родители и подросшие молодые, все разжиревшие и толстые, как будто они к зиме укутались в тёплые фуфайки из сала, зарывались в сено, плотно прижимались друг к дружке и без еды, без питья, без движения замирали на несколько месяцев.

Но сейчас было лето.

Сурчиха и молодые только ещё собирались вылезать наверх.

Мармотка был из сурчат самый шустрый. Он первый начал вылезать из норы и подолгу грелся на солнышке. Он смотрел, как отец отходил по дорожке, вытягивался столбиком, двигал мокрым носом и мелодично свистел. Среди холмиков и на камнях возникали такие же стоячие фигурки. Они осматривались по сторонам и словно кланялись друг другу. Их хорошо развитые голоса звучали выразительно и напоминали людской разговор.