Речитатив
Шрифт:
– Понимаешь, Веруша, я не могу его торопить. Мужчины в этих ситуациях ведут себя по-разному: с одним это пройдет, другой может просто увильнуть, испугаться. Юлиан, пожалуй, из второй категории. Я не знаю, что мне делать…
– Послушайся моего совета…
– Вспомнил хороший анекдот! – громко сказал Устинов.
– Подожди с анекдотом, – перебил его Юлиан. – Я должен узнать у Гельмана, каким образом он вдруг разбогател. Кольцо ведь недешевое, у меня брат в Нью-Йорке держит ювелирный магазин, я в этом деле немножко кумекаю. Сколько ты выложил, Мойша, тысяч десять-двенадцать?
– Он
– Вера, перестань, – опуская глаза, сказал Гельман. – Во-первых, никакого патента нет, и потом, здесь главный человек
Виола – у нее день рождения, а ты все меня на поклоны выталкиваешь.
– Ну что я вам говорила. Человек без амбиций. Если бы не я, он бы, наверное, сосиски продавал где-нибудь на Бродвее. А теперь слушайте: Мишенька нашел способ улучшить хлебные дрожжи, и, возможно, это приведет к революции в изготовлении хлеба. Изобретение так заинтересовало одну очень крупную продуктовую компанию, что они предложил Мишеньке сотрудничество, а чтобы подстраховаться от перехватчиков из конкурирующих фирм, они ему вручили личный грант на некую значительную сумму. Я правильно все передаю, Мишута? Что ты молчишь?
– Мишка, это правда? – вкрадчиво спросил Юлиан. – А вдруг тебя захотят использовать в качестве мозгового треста, и ты закончишь, как голова профессора Доуэля?
– Ребята, я очень не хотел говорить о вещах, которые пока находятся в стадии разработки, и уйдут годы на всякие эксперименты, прежде чем будут первые результаты. Короче, вот вам суть идеи: дрожжевые одноклеточные микроорганизмы имеют в себе определенный ген, вызывающий у человека рак, поэтому этим дрожжам ищут заменители уже много лет, но у заменителей есть свои недостатки, которые мешают в массовом производстве. Суть моих изысканий в том, что мне удалось этот ген как бы переориентировать, то есть заставить его не способствовать появлению раковых клеток, а наоборот – участвовать в их разрушении.
– Мы должны немедленно это дело обмыть, – оживился Юлиан. – Гарсон! Еще бутылку красного.
Верочка хохотнула и, сделав руками жест, словно говорящий «вуаля, видите, какого я вырастила гения и растяпу», опять зашептала Виоле на ухо:
– Ты мне так и не ответила. Пойми, Виола, из них можно лепить то, что мы хотим. Я не думаю, что Юлиан менее податлив, чем Миша. Ты зря миндальничаешь. Возьми власть в свои руки. Ты же можешь многое. Перестань ему давать в конце концов. Ну что ты молчишь?
– Я не могу с ним играть по этим бабьим правилам. Я и себя, и его унижу, если начну заниматься мелким шантажом. Пойми, Веруша, это не гордыня – это мое преимущество – не плести заговоры и придумывать интриги, а просто любить человека так, чтобы он почувствовал, что это ему необходимо не меньше, чем мне.
– Девочки! Ваши бокалы, – прозвучал лирический тенорок Устинова. – Пьем за Мишку, за его светлую голову и за то, что он не ждет милостей от природы, а берет их, причем в охапку…
– Кажется,
плывут наши моллюски, – сказал Гельман.– Вот так всегда. Ему поют дифирамбы, а он думает про пожрать.
– …Я бы из него веревочки вила, – нашептывала Верочка. – Он ведь при том, что не лишен красноречия и апломба, привязан к тебе, как жеребенок к своей мамке-кобылице. Я видела, как он на тебя смотрел, когда произносил свой первый тост. У него это серьезно… очень серьезно. Просто такого рода мужчины боятся проявить решительность, их надо подталкивать. Ты меня слышишь, Виола?
– Слышу…
Амплуа
– Ты спишь?
– Я медитирую… Почему ты так долго ко мне шла?
– Я делала маску.
– Маску? Перед сексом? Это извращение.
– Секса сегодня не будет, милый. У меня началось…
– Значит, мне предстоит недельное воздержание… Мягко говоря – удар ниже пояса, тебе не кажется?
– Ничего, мужчинам это на пользу. Особенно таким кровожадным, как ты.
– Я не кровожадный. Я нежный и ласковый зверь. Не помнишь, кстати, чьи это слова. Из какой-то пьесы?
– По-моему, был такой фильм. Еще в той жизни…
– «Та» жизнь к нам вернулась совсем неожиданно с появлением месье Варшавского. Он просто насильно затянул нас на свою коммунальную территорию. Но собеседник он, признаюсь, интересный… Жаль, не удалось мне его в прошлый раз позлить, как следует. Он ведь, когда злится, сразу начинает рассказывать любопытные вещи.
– Да, ты с ним был не очень почтителен, хотя я думаю, это просто вопрос менталитета. Мы ведь за эти годы в Америке очень изменились. Ты – просто превратился в американца. Не смотришь сериалы по русскому телевидению, не покупаешь вырезку в деликатесном, не играешь в домино в Пламмер-парке… Вот только иногда любишь повыпендриваться в компании. Ты в ресторане был просто в ударе – на несколько часов вдруг превратился в такого безалаберного одессита, словно решил ненадолго окунуться в ту жизнь, от которой уже давно сбежал.
– А что… день рождения, по-моему, удался. Ты даже повеселела к концу вечера. И еда была в основном превосходная, если не считать мой филе-миньон. Принесли куцый кусок мяса, фигурно обложенный тремя листиками, а сбоку, в качестве издевки, положили микроскопическую морковку и ломтик сельдерея.
– Ты не прав. Филе миньон именно таким должен быть. Ты знаешь, что означает миньон по-французски?
– Судя по звучанию, это что-то королевское.
– Миньон – значит крохотный.
– Мне в других ресторанах всегда приносили нормальный размер.
– Они не знали французского.
– Зато уважали клиента.
– Хочешь, я тебе завтра на обед приготовлю что-нибудь вкусненькое.
– Не знаю… Мне все надоело. Пресыщение, переходящее в мизофобию. И в холодильнике у нас пусто. Давай объявим голодовку.
– Нет, у меня есть другая идея. Хочешь, я тебе сделаю жареную картошку, такую, как когда-то, помнишь, на второй день после того, как я к тебе переехала и очень хотела показать себя с лучшей стороны? Мне даже пришлось для этой цели одолжить у тети Тани сковородку, потому что твой кухонный инвентарь находился в состоянии полного упадка.