Red is my favourite colour

Оставшись одни, с некоторое время молчали, обдумывая то, что сейчас произошло.

— Мы разве спим в отдельных комнатах? — первым нарушил тишину Себастьян.

— С сегодняшнего утра — да. — Я перекатилась пару раз с пятки на носок и вышла в коридор.

***

Почти две недели ушло на акклиматизацию: я отошёл через несколько дней, а вот Амелию всё ещё периодически рвало по утрам, и сильно болела голова.

Мы спали в разных комнатах, и это было безгранично мучительно. Для меня. Для неё не знаю, но хотелось бы верить, что она так же, как и я, перед сном думает о нас. О нашей совместной ночи в палатке, о том утре, после которого она убежала к Уизли.

Я всё представлял, как она лежит одна в комнате, как смотрит в потолок, смыкает веки и сладко засыпает, а мне не позволено быть рядом.

Мы поужинали, выпили чай и разошлись по своим комнатам: завтра предстоял трудный день, к тому же должна прийти почта из Лондона. Я сгорал от нетерпения прочитать письмо Оминиса, как у них идут дела, а Амелия, судя по её сегодняшней задумчивости, ждала письма от Уизли.

Целый день она крутилась волчком по дому: сходила с тётей Асей за водой раз пять, помыла посуду, вскипятила чайник и позволила ему остыть, а потом снова вскипятила. Заламывала руки, выглядывала в окно и курила, курила, курила.

Вот и сейчас, когда я лежал на спине и прислушивался к метели снаружи, до меня донёсся еле слышный скрип двери её комнаты. Я поднялся, спешно натянул ботинки и накинул на плечи выданный Корбеттом тулуп.

Улица встретила кусачим морозом и сверкающим звёздным небом, рассечённым белоснежными всполохами снегопада. Силуэт Амелии едва-едва выделялся среди непроглядной тьмы. Почти полностью укрытая таким же безразмерным тулупом, она сидела на крыльце и, конечно же, курила.

— Можно?

Подняла сонный взгляд, кивнула и чуть подвинулась в сторону. Я сел рядом, свесив руки между ног.

— Будешь? — протянула сигарету, и я невольно улыбнулся. Вспомнил ту самую ночь в палатке, когда я впервые закурил, а она надо мной посмеялась. А потом… Потом было так здорово, что при одной лишь мысли об этом мои ноги немели, а кончики пальцев покалывало возрастающим возбуждением.

— Буду. — Пожал плечами и забрал у неё дымящуюся сигарету. Взгляд упал вниз, и сердце моё тоже рухнуло куда-то в пропасть: из-под её тулупа выглядывало не что иное, как подол юбки.

Спустя неделю после приезда Амелии стало невмоготу сидеть дома, и она захотела выйти в люди: прогуляться по центральным улицам, побывать на ярмарке, попробовать местные угощения. Тётя Ася с удовольствием согласилась сопроводить её, только строго-настрого запретила показываться в брюках.

— Это неприлично! — увещевала она брата, пока тот смеялся в усы, наблюдая, как негодует Амелия.

Через пятнадцать минут уговоров и споров она вышла из комнаты в длинном сиреневом платье с рюшами. Лицо её было почти такого же цвета, и мы с Корбеттом сложились пополам от смеха, что вывело Амелию окончательно из себя. В тот день она надулась, как жаба, и сидела в своей комнате, не казав оттуда носа.

На следующее утро уже стояла в платье у выхода и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в ожидании тёти Аси.

Я сглотнул подступивший к горлу ком. Нет, не ком, валун. Перед глазами заплясали языки пламени, а в ушах загудело, забило барабанами. Я выкинул сигарету и уставился на её ноги, представляя их раздвинутыми подо мной.

— Чего не докурил? Это мои вообще-то. — Она нахмурилась и нагнулась, чтобы поправить подол. Её шея оказалась совсем рядом с моим носом, и до него донёсся запах лимонов.

— Я с ума сошёл, или от тебя правда пахнет лимонами?

Готов поклясться, она зарделась. Жаль, в темноте я не мог этого увидеть.

— Оба варианта верны. — Вознамерилась встать, но я, погружаясь всё дальше в беспамятство и дурман, стиснул её коленку в руке. Она пискнула, но остановилась.

Моя пятерня занырнула под куртку и обвила её талию, притягивая ближе. Вторая опустилась почти до самой земли и зачерпнула лёгкий подол. Прокралась под него и поползла вдоль покрытой мурашками ноги к сладкому бедру.

Я носом уткнулся ей в шею и готов был от желания искусать её всю, как тот мороз.

— Пойдём в дом. Умоляю, — прохрипел я, зарываясь лицом в её короткие спутанные волосы с запахом лимонов и табака.

— Себастьян, нет.

— Почему? — почти взвыл я и отпрянул. Попытался заглянуть в глаза, но она отвела их и спрятала под веками.

***

В голове приставучей песней Пивза гремели слова Себастьяна про «шлюху». Мало ему было «стервы». Посмотрите, миссис Морган, как вы и хотели, мужчина назвал меня шлюхой!

А чего я ещё ждала? Что он осыплет меня цветами? Бриллиантами? Дорогими тканями? Позовёт замуж? Мерлин, вот же глупая, такая наивная и просто-напросто ту-па-я.

Меня саму захлёстывало непосильное желание. Между бёдер горело почти до боли, а сердце колотилось быстро-быстро, разгоняя по телу кровь. Она наливала щёки румянцем, и они пылали, что даже морозу неподвластно было их остудить.

Может, продолжить «играть в шлюху» и дальше? Мысли проносились в голове вихрем, и я не успевала ухватиться хотя бы за одну. Почему он не может сделать хоть что-нибудь, чтобы я решилась?

У уха раздался еле слышный шёпот, пронизанный мольбой и отчаянием:

— Давай просто вместе заснём.

***

Засыпали порознь — она отчего-то заплакала и убежала к себе. Я проворочался полночи, прислушиваясь к всхлипам за стеной. В душе разливались горячей смолой жалость и стыд за своё поведение. Зря мы приехали сюда вдвоём. У нас снова ничего не выходит, а я с каждым днём будто всё более бессильный. Время утекает сквозь пальцы, и я ничего не могу с этим поделать.

Мне снилось, что я потерянный в пустыне путник. Проснувшись там от зноя и жажды, я сразу понял, что меня ждёт тяжёлый день. Собрав в голове всё по частям, я стал вспоминать своё прошлое.

Через полчаса обжигающего душу пути её силуэт проявился в моей голове еле заметной молнией в туманном небе.

Было сложно представить, что я делаю в пустыне прямо сейчас, в один из этих прекрасных рассветов. Было сложно понять, куда нужно идти, и только сломленный голос в голове указывал дорогу.