Red is my favourite colour

— Свободная женщина, ложись спать, — через плечо сказал я как можно более равнодушно. Мои мысли были направлены только на её голые ноги, выглядывающие из-под завязанного длинного подола платья. Её разгорячённое тело временами прижималось к моему, когда она пыталась заглянуть мне в глаза. Каждый раз от её прикосновений меня прошибало током, и моё терпение висело на волоске. Что за неукротимое влечение? Неужели я такой слабак, что не могу держать его в узде?

— Я никуда не уйду. — Она категорически откинулась спиной к стене и сложила на груди руки.

Я ещё немного полежал, затем сел на кровати и придвинулся к ней ближе.

— Амелия, — взял её ладонь в свою, — прости меня.

Всё внутри рухнуло, когда она прижалась и обвила мою шею, словно только этих слов и ждала. Я остолбенел — неужели это так просто? Всего лишь сказать «прости»? Почему я не делал этого раньше?

Я сжал её талию и рассыпался на миллиард частичек. Её тело горело. Пылало сквозь платье и трепетало под моим нажимом. Я вспомнил всё, о чём думал последние дни. Только об одном. Снова и снова, мучительно долго и бесплодно.

Она сама стала расстёгивать мою рубашку и стягивать брюки. Не давала мне сделать и движения — обрубала попытки на корню, и я перестал противиться. Придвинулся к стене и с интересом наблюдал, что она будет делать дальше.

Несколько суетливых движений в темноте, и на моей голой ноге оказалась её горячая плоть. Желудок скрутило в узел, а голова стала полой и совсем невесомой. Она уверенно взяла мою руку и притянула её к себе. Я тотчас сообразил, что надо делать. Погрузил сначала один, а затем два пальца внутрь и привычно задвигал ими вверх—вниз. Вскоре не пришлось делать и этого — Амелия сама охотно пружинила на согнутых ногах, тихо постанывая. Я совершенно потерялся во времени и пространстве.

Где я? Что происходит? Который час? Какой, чёрт возьми, год?

***

От каждого толчка и погружения я растекалась и плавилась всё сильнее. Как я вытерпела столько времени? Казалось, что не существует в мире ничего, кроме нас двоих и этого пожара. Я хотела вгрызться зубами в Себастьяна и откусить от него кусок побольше — по-другому не представлялось возможным передать свои чувства.

Желание кричать поднималось с самого низа и захлёстывало меня с головой, но за стеной спали девочки, а внизу болтали Оминис и Гаррет. К тому же последний мог вернуться в комнату в любой момент.

Будто прочитав мои мысли, Себастьян нащупал под подушкой палочку и применил Коллопортус {?}[запечатывающее заклинание]. В это же мгновение я, всецело расслабившись, вскрикнула, и тогда меня сковали цепкие руки и притянули ближе.

— У тебя очень длинные пальцы, — прошептала я, уже в процессе осознавая, что порю настоящую чушь. Себастьян засмеялся и таким же заговорщицким тоном ответил:

— Имеется кое-что подлиннее.

Я прыснула и от неловкости уткнулась лицом между его шеей и плечом. Нащупала рукой то, о чём он говорил, и порывисто села, зажмурившись одновременно от боли и удовольствия. Из глаз посыпали искры — движение получилось чересчур резким, но больше всего напрягало то, что Себастьян молчал.

— Извини, я не хотела так. Тебе больно? — почувствовала вину, и удовольствие начало стремительно удаляться.

— Нет-нет, всё отлично. — Себастьян обхватил ладонями мои ягодицы под платьем и притянул к себе ближе. — Просто… не хочу, чтобы это слишком быстро закончилось. Понимаешь?

— Понимаю. — Я закивала и осторожно задвигалась. Медленно, плавно, без резких движений. Он одобрительно закивал и прильнул лбом к моей груди.

***

Долгий перерыв дал о себе знать, когда Амелия сделала слишком резкое движение. Я задержал дыхание и что есть мочи напрягся, чтобы всё не закончилось, едва начавшись.

Её тонкое платье слегка намокло от пота, стекающего с шеи и висков, и теперь я не мог думать ни о чём, кроме как поскорее снять его и бросить куда подальше. Однако тот факт, что мне позволено задирать подол и сминать её бёдра и ягодицы, о чём я так мечтал несколько лет, не давал мне этого сделать. Теперь я не мог вдоволь насладиться уникальной возможностью и беспрерывно запускал обе руки под её платье. Жадно и ненасытно вдыхал запах лимонов, только обострившийся в процессе.

Заметив мой голодный взгляд на своей груди, Амелия высвободила одну из перекрёстного выреза платья и, взявшись за мою руку, положила её на набухшую грудь. Я едва не заскулил от удовольствия, сжимая и разжимая пальцы. Она же откинула голову назад и задвигалась даже не быстрее, а глубже.

— Они какие-то у тебя другие, — я задыхался от желания, которое не ослаблялось, а только возрастало.

— Это так бывает перед, ну… — она замялась и остановилась.

— Я понял.

— Какой ты догадливый, — съязвила и положила вторую мою ладонь на другую грудь.

Я подцепил край выреза и высвободил её, как и первую, обжигаясь этим жарким телом. На сиреневом фоне её белая кожа смотрелась так маняще, что я не знал, куда себя деть. Одна лишь странная мысль и необузданный порыв захватили моё сознание.

***

Я распахнула прикрытые в блаженстве глаза и выпучила их, наблюдая за шоколадной макушкой Себастьяна. Его холодный язык каким-то образом ощущался на моей сейчас такой чувствительной груди. Я и не думала, что человеческое тело способно впитывать такие разряды тока.

Его сильная рука сжимала мякоть груди, а холодный рот жадно вбирал её в себя.

— У тебя тут родинки интересные. — Себастьян отстранился и нежно провёл пальцем от одной крупной родинки к другой, помельче. Я затряслась и протяжно простонала, возводя глаза к потолку.

Через мгновение меня положили спиной на кровать, и Себастьян как в тот раз навис сверху — шоколадные пряди спали на его потемневшие глаза.

***

Перед тем, как я вошёл в неё, Амелия остановила меня и, стыдливо отведя взгляд, прошептала:

— Скажи это ещё раз.

— Что именно? — не понял я и нахмурил брови.

— Ну… про «поприветствуем». — Совсем раскраснелась и накрылась подушкой. Я загоготал, носом открывая себе обзор на её лицо.

— Поприветствуем тебя как следует, новенькая, — зашептал я ей на ухо и плавно вошёл, запивая паточное наслаждение её стонами и обжигающим дыханием.

Первая волна желания спала, и я наконец мог набирать темп, не боясь, что всё быстро закончится. Теперь можно было осязаемо запечатлеть каждый момент, чтобы тот не растворился наутро в тумане и не исчез из памяти, вытесняясь одной лишь жаждой обуздать восстановленное временем возбуждение.