Река, что нас несет

Сплавщики миновали Кампильо и Пенью-Бермеху и находились на перекате Бухадильи в районе Буэнафуэнте, где мель задерживала стволы. Пришлось сделать запруду в виде ножниц, нечто вроде узкого канала, который поднимал уровень воды.

— Ерунду ты говоришь. Ты один стоишь всех нас.

— Ошибаешься. Всем нам одна цена.

— Это, конечно, верно: все мы недалеко ушли друг от друга. Но мало кто станет говорить, как ты, да при том еще благодарить.

Посмеиваясь над собой, Шеннон оправдывал свое присутствие среди сплавщиков тем, что хотел научить Лукаса читать. Что же касается сплавщиков, то они были рады, что прибавился работник, а остальное их мало трогало. Однако Шеннон удивился, когда Дамасо с другого берега спросил его, почему он остался.

— Не все ли равно, куда мне идти: в Молину, в Мединасели или в Сигуэнсу? — ответил ему Шеннон. — Замки здесь везде встречаются, а спешить мне некуда.

Сплавщики знали, что его интересуют старинные постройки.

— Хе! Я вижу, никто не идет туда, куда шел. Ни Паула — в Саорехас, ни Ирландец — в Молину.

— Зато мы все идем до Арапхуэса, — вставил Двужильный. — Это уж точно. Поневоле. Вслед за рекой.

— Так и в море можно угодить, — сказал Сухопарый.

— А то и куда-нибудь подальше, — прошептал Четырехпалый. — В мир иной.

— Туда нам не к спеху, — быстро вставил Сухопарый.

— Да и зачем торопиться! — вмешался в разговор Балагур. — Рано или поздно все там будем.

— Где? — спросил Шеннон.

— На кладбище, приятель.

— Торопиться туда нечего, это верно. Пока человек жив, в нем жива надежда, — сказал Двужильный. — В Валенсии один мои сосед тоже так думал. А бомба угодила прямо в его дом. Когда я зашел в больницу навестить его, то увидел, что ему оторвало обе ноги и половину правой руки. «Как дела, сосед?» — спросил я его, желая ободрить. «Ах, Сиксто, мне здорово повезло! — ответил он. — Не подобрали бы меня вовремя, я бы истек кровью. А теперь, как видишь, доволен, хоть осталась у меня целой одна рука…» И он был нрав. Он стал с тележки торговать карамелью и здорово преуспел.

К ним подплывало большое скопление бревен, и разговор пришлось прервать. В этот холодный пасмурный день приятно было двигаться. Ноги Шеннона коченели всякий раз, как оказывались в воде, хотя он и сменил башмаки, которые соскальзывали со стволов, на альпаргаты.

— Если ты дойдешь с нами до Трильо, откуда мы отправимся в Сигуэпсу, — снова заговорил Балагур, — увидишь кое-что забавное: бой быков в Сотондо… В этом селении испокон веку устраивают шуточный бой быков, настоящий праздник с ряжеными и прочим, когда приходят сплавщики.

— Хе! А так как быков там нет, то роль быка исполняет дядюшка Лукас, — насмешливо проговорил Дамасо.

— Странно, что жители прибрежного села устраивают праздник для сплавщиков, — удивился Шеннон.

— Черт подери! — воскликнул Сухопарый, — Им это вовсе не по праву. Поначалу у них будут кислые рожи, только потом развеселятся.

— Этот обычай существует с давних пор, теперь его никто уже не отменит. Рассказывают, будто однажды, очень давно, жители этого селения решили не пускать сплавщиков, те разозлились, накинулись на них с палками и кулаками и так разошлись, что чуть быка не разорвали на части. А еще раньше там, говорят, резали настоящих быков и угощали сплавщиков. Но потом этот обычай заменили праздником. Теперь-то жители Сотондо ничем уже не угощают. Разве только ставят вино, чтобы воскресить мертвого быка.

— Как это?

— Того, кто становится быком, «убивают», а потом тащат в таверну, тут ясе на площади, и поят вином до тех пор, пока он не воскреснет.

— И рога иногда могут сослужить добрую службу, — засмеялся Сухопарый.

— Привидение тоже, — вставил Дамасо.

— Ты опять будешь привидением? — с улыбкой спросил Балагур.

— Я их так напугаю, что они сами приволокут мне кур, ведь на перекате Ла-Тагуэнса нам здорово придется попотеть.

Балагур объяснил Шеннону, что кур этих воруют на соседнем хуторе.

— Но ведь они сами бедняки… — начал было Шеннон.

— Ты что, рехнулся, Ирландец! — перебил его Кривой с неожиданной для этого тихони резкостью. — Это они-то бедняки? Да эти окаянные живут себе припеваючи в своих домах, пока земля их кормит, спят на пуховых перинах подле женушек, а мы знай тянем свою лямку… Так что ж, по-твоему, от них убудет, коли они поделятся с нами курами?

— Сомневаюсь, дружище, чтобы крестьяне на этом побережье жили хорошо. Почему бы и тебе тогда не стать крестьянином?

— Это мне-то? У которого отродясь не было ни кола ни двора?! Мой отец всю жизнь батрачил и ютился в пещере. Будь у меня хоть маленький клочок землицы, чтобы засеять ее, поливать да увидеть, как будет зреть на ней урожай, я бы ко всем чертям послал эти бревна!

— Так ведь я иду к ним мирно, — снова заговорил Дамасо, — без навахи, без дубинки. Хе! Разве что постращаю малость привидением. Насажу на конец длинной палки одеяло, проделаю в нем дыру и вставлю в нее фонарик. А они пугаются, думают, это привидение явилось.

— Дождешься ты, что они пожалуются священнику, — предупредил его Сухопарый, — и тот с помощью святой водицы да дюжины здоровенных мужиков намнет бока привидению, и станет оно тощим, словно плащаница.

— Подумаешь! За мной не так-то легко угнаться, — ответил Дамасо. — Сеньор священник обойдется им дороже, чем пара куриц в год.

Их позвали есть. Сплавщики прервали работу. После полудня они снова вернулись на перекат. Отсюда было видно, как поднимаются в гору Горбун и Паула, направляясь за провизией в Уэртаэрнандо, который находился в двух часах ходьбы от лагеря. Хмурые тучи рассеялись, робко светило зимнее солнышко.

— До Буэнафуэнте намного ближе, — сказал Балагур Шеннону, — по там всего шесть-семь домов. Зато монастырь там чудесный! Монастырь бернардинок, которые никогда не показываются посторонним. Они поселились там один бог знает когда! С тех пор, как прогнали мавров. В нем захоронены принцессы и важные вельможи, а чудотворная вода бьет ключом прямо из-под распятия в монастырской часовне.

— О таком монастыре только мечтать можно! — воскликнул Шейной. — Вот бы взглянуть!

— Снаружи можно осмотреть и монастырь и часовню… Сходи туда вечером. Вверх по этому оврагу живо доберешься.

Они продолжали работать, слушая болтовню Балагура.

— Глянь-ка на эти стволы, — говорил он, как всегда с усмешкой, — идут, точно барашки, словно маленькое стадо… Вон тот, красноватый, еще понастырнее Дамасо будет. Так и лезет куда не просят! Да остановись ты, неугомонный, — прикрикнул он на ствол, отталкивая его багром. — Совсем как люди, как ты, как я… Глянь-ка на этого жадину, захватил все пространство вокруг и никого не пропускает. Как Обжора… А этот скрюченный, как Горбун. А тот, острый, похож на Сухопарого…