Река, что нас несет

Не успел он пройти и двух шагов, как она окликнула его с порога:

— Послушай, как тебя зовут? Я хочу знать, кого мне проклясть, если ты окажешься не мужчиной!

Он сказал ей свое имя. Ему и в голову не пришло соврать, как прежде. Нет, кому угодно, только не ей:

— Дамиан… Но меня прозвали Сухопарым.

До него донесся смех, приглушенный, но полный огня, почти вызывающий.

— Сухопарый… Это ты… Тебя так прозвали…

«Черт подери, их надо держать в узде», — подумал он и стал спускаться вниз по улице.

Когда он вышел на маленькую площадь, дверь с зеленой лозой, говорящей о том, что здесь винный погребок, распахнулась, выплюнув двух крестьян.

— Пошли вон! — раздался крик изнутри. — Вы что, не видели сплавного леса возле моста? Сплавщики заняли этот дом!

После свежего воздуха Сухопарого обдало резким запахом вина и дыма, от которого он едва не задохся. При слабом пламени коптящего светильника он увидел Двужильного и Балагура, переливавших вино из бурдюка в кувшин. Оно пузырилось, словно кровь, вытекающая из ножевой раны в груди, и оставляло красные пятна на руках мужчин. Вдруг Обжора нагнулся и, подставив под струю толстые губы, стал громко прихлебывать. Сухопарый оттолкнул его, и тот ткнулся в пол измазанным рылом. Возле кувшина, поглаживая бурдюк, становившийся все более дряблым, стоял тщедушный человечек в кашне и тщетно пытался воспротивиться произволу.

— Берите любое вино, только не это… не это… Разбойники! — наконец не выдержал он, видя, что никто не обращает на него внимания. — Хуже разбойников… Я должен знать, сколько здесь литров, должен отмерить!.. Разбойники!

Он совсем обезумел и вцепился в руку Сухопарого, который в бешенстве обернулся. Кривой поспешил отвести человечка в сторону, предупредив с самым серьезным видом:

— Не трогайте его, Константино. Лучше смиритесь.

Константино со слезами на глазах оглядел комнату, где уже царил полный хаос. Скамью опрокинули. В углу валялись сваленные в кучу багры. На стойке все было перевернуто вверх дном, из опрокинутой бутылки капало вино. В короткое время пол затоптали так, словно здесь прошел целый табун ослиц. На полках не осталось ни одного стакана, а единственную уцелевшую бутыль водки, настоянной на руте, как раз кто-то тащил вниз. С потолка свисали колбасы; Обжора срывал их вместе с гвоздями, и ел, не очищая. Сплавщики сгрудились вокруг истекающего кровью бурдюка со стаканами и кружками в руках. Человечек не видел вокруг ни одного участливого лица, не слышал ни одного слова утешения, если не считать тех, что сказал ему сплавщик, призывавший к смирению. Окончательно сдавшись, он отступил к самой темной стене и прижался к ней спиной.

— Эй, ты, — крикнул Балагур тому, кто взял с полки бутыль, — Оставь водку, она слишком быстро валит с ног.

— Хе! Рута очень полезна для брюха.

— Вот и жри ее!

— И то верно, — согласился Дамасо и, разбив бутыль о прилавок, извлек оттуда стебелек руты и стал жевать. Стебелек еще торчал из его жадного рта, когда он подошел к сплавщикам, сгрудившимся вокруг кувшина с вином.

Комната, освещенная слабым трепетным пламенем, была не столько грязной, сколько убогой и безрадостной. В таких сельских харчевнях живет, кормится, любит и умирает деревенский бедняк. Свет сюда поступал из крохотного окошка и застекленной двери, одну створку которой прикрывала картонка от календаря. Лестница в глубине вела в жилое помещение. Вещей было немного: прилавок, покрытый клеенкой, сосновая кадка, длинный стол, две скамьи, цинковая мойка для стаканов, да полки у стены, да пара-другая табуреток. Две полоски липучек были усеяны засохшими мухами. Печь и стену у светильника покрывала жирная копоть. На двери висела подкова. Ах да, еще на степе, прибитая четырьмя гвоздями, красовалась почерневшая фотография, вырванная из какого-то журнала, — единственная потуга на роскошь среди этой извести, земли и дерева. На фотографии девушка обнажалась с самым непринужденным видом. Возможно, то был кадр из какого-то фильма. Сорочка сползла к еще обутым ногам, и тело прикрывали лишь короткие трусики. Изящная поза и шикарная спальня с роскошной кроватью в глубине казались особенно нелепыми тут, в деревенской харчевне.

У кувшина раздался ликующий вопль.

— Конец бурдюку! — кричал Балагур, поднимая его обеими руками.

— За дело, друзья! — отдал команду Сухопарый.

И в вино тут же погрузились стаканы и кружки. Потом головы сплавщиков запрокинулись к потолку, а кадыки энергично задвигались. Темно-лиловые струйки потекли по губам к подбородку. Самые утонченные вытирали губы тыльной стороной ладони. Некоторые переводили дух.

— Вот это жизнь! — воскликнул Обжора, совершая очередное нападение на колбасу.

Белобрысый запел, остальные дружно подхватывали конец каждой строки:

На волоске у сплавщика жизнь. Наддай! Дня не пройдет без тревог. Наддай! Сегодня есть она, завтра — нет. Наддай! Сплавщик — мой муженек. Наддай! Он тихим голосом… Наддай! такое скажет мне… Наддай! когда останемся… Наддай! мы с ним наедине. Наддай! Наедине!

Последние слова они уже не пропели, а неистово прокричали. Поверженный Константино сидел на плетеных корзинах, окончательно смирившись с судьбой. И вдруг раздался голос, достаточно зычный, чтобы заглушить хохот, бульканье вина, сопение и чавканье:

— Это что же такое творится на белом свете? Где же приличие? Где же у вас совесть?

На верхних ступеньках лестницы появилась женщина. Огонек светильника в ее руках освещал круглое лицо, гневный взгляд и пышный бюст. Ей еще не перевалило за сорок. Первым заметил ее появление Константино, опрометью кинувшийся к лестнице.

— Я же сказал, чтобы ты не выходила, Мануэла! Я же просил тебя!

— Что ж, по-твоему, терпеть это всю ночь? А они пускай нарушают покой добрых людей? Разве нет никакой управы на этих разбойников?

Сухопарый тут же очутился подле лестницы.

— Да здравствуют неприступные бабы!

Женщина сверху кинула на него взгляд.

— Ах, так это вы будете платить за все?

— Тут каждый может заплатить… Цвет сплавщиков! Не сомневайся, толстушка… У нас месячный заработок.

— В горах — захочешь, не потратишь! — воскликнул Балагур.

— Так я вам и поверила… Это вино стоит по меньшей мере триста реалов.

— А стаканы, водка, колбаса? — простонал Константино.

— Колбаса? — даже поперхнулся Обжора. — Да это же ослятина!

— Заткнись! — отрезал Сухопарый, — Слово твое — закон, королева… Эй, Кинтин, пусть каждый внесет свою долю!

Порешили собрать шестьдесят реалов с каждого, и Балагур обошел всех со шляпой.

— Здесь больше, чем надо, — заметила хозяйка таверны, спускаясь с лестницы к Сухопарому, а тот ответил, приблизив к пей лицо:

— Липшее возьми себе на платок. Дарю тебе. Меня зовут Сухопарый, если тебе вдруг вздумается вышить на нем мое имя.

Женщина слегка отступила и ответила:

— Я не нуждаюсь в твоих платках. Другой подарит.

Сухопарый пристально посмотрел на женщину и сказал, намекая на ее горемыку-мужа:

— Это какие? Носовые, да?

Женщина опустила глаза, а Сухопарый усмехнулся и проговорил:

— Константино, я хочу выпить за твою женитьбу. Когда вы поженились?

— В декабре.

Взгляд сплавщика скользнул по хозяйкиной талии. Он насмехался все более откровенно.

— А когда крестины?

Константино молчал. Женщина избегала глаз Сухопарого. Сплавщик сделал шаг вперед и встал между супругами, оттеснив женщину к стене, под лестницу.

— Так когда же? — настаивал он.

— Сами не знаем, — ответила женщина, тщетно пытаясь говорить как можно солиднее.

— Быть того не может! — с издевкой воскликнул Сухопарый, а затем вкрадчиво проговорил: — Уж больно ты пухленькая.

— Вот видишь… так уж получилось…

— Не унывай… — утешил ее сплавщик, подходя поближе. — Время еще есть… пожалуй.