Река, что нас несет
Шрифт:
Опа отступила на два шага и села на каменную скамью часовни, устало сложив руки на коленях, как в тот раз. Шеннон не двинулся, он все говорил:
— Я знаю, ты не понимаешь меня, мои слова кажутся тебе пустыми, но это не так… Я говорю правду… Поверь мне, Паула, и скажи… Скажи «да».
Паула медленно подняла глаза. Брови ее печально нахмурились, слегка сжатые губы приобрели детское и вместе с тем женственное выражение.
— Я очень хорошо понимаю тебя, Ройо, хотя не смогла бы объяснить так, как ты. Я очень благодарна тебе, пойми… И никогда тебя не забуду, никогда… Но пас многое разделяет… Это я ничего не стою… Ты ошибаешься… —
— Нет, — раздумчиво произнес Шоннон, — я не ошибаюсь. Это верно, мы очень разные, но я стану таким же, как ты. Ты поможешь мне. Я чувствую, что во многом уже изменился. И уверен, что не ошибаюсь… Нет, нет, я не ошибаюсь!.. Но, — голос его пресекся, — это ничего не значит…
— Ройо!
— Не утешай меня… Я хочу знать правду. Какой бы она ни была.
Он замолчал. Посмотрел на белую степу, окошко в дверях, открытое мольбам… Откуда-то, словно издалека, на память пришло название часовни. Он снова заговорил:
— Скажи мне только: ты думаешь о ком-нибудь еще? Может быть, о том, из Куэнки?..
Паула презрительно покачала головой. Шеннон отважился улыбнуться, но это ему не удалось.
— Тогда у меня остается надежда… Не правда ли, только она остается у тех, кто гибнет?.. Нет, нет, молчи, — поспешно перебил он Паулу, собиравшуюся что-то сказать, — не говори ничего. Оставь мне хотя бы надежду… А теперь позволь мне уйти, я хочу побыть один…
Отойдя довольно далеко, он оглянулся. Маленький неясный силуэт вырисовывался на фоне крошечной часовни. Разве не такой же неясной была его надежда? Ему стало грустно. Он еще раз окинул взглядом часовню и девушку. Неужели в этой крохотной фигурке заключен весь мир, весь его мир! Она тоже смотрела на пего, слегка склонив голову; на лице ее застыло выражение печальной и покойной жалости. «Да, именно жалости, — подумал Шеннон. — Но никоим образом не жестокости», — уточнил он, чтобы надежда не исчезла.
Шеннон махнул рукой и пошел вверх по течению.
Она видела, как он уходил и, наконец, скрылся. «Возможно, вместе с ним уходит и надежда, — подумалось ей. — Но, пожалуй, это справедливо только для пропащей женщины. А вот Ройо… Как жестока жизнь! Он слишком хороший, таких мужчин уже нет…» Если бы она могла ответить ему… Но разве она могла? Почему она по ответила в Буэнафуэнте? И потом, несмотря на ту встречу, она бы его не обманула… «Нет, нет, Пресвятая Дева!» — содрогнулась она. Ройо получил бы ее, но она бы зачахла. Нет, никогда! Прежде она могла бы, не покривив душой, сказать ему, что не думает ни о ком другом! А теперь…
Она вздохнула. Солнце склонялось к закату, тени опускались в теснину, сливались с рекой и растворялись в пей. Паула зябко поежилась, хотя было тепло. Оберпулась к окошку часовни и еще немного помолилась перед божьей матерью Надежды, уже невидимой в глубине часовни. А затем тоже направилась вверх по реке.
И вдруг остановилась как вкопанная, задрожав всем телом. Ей что-то почудилось. Возможно, то был плод мучительного обманчивого воображения? Нет. Сам Антонио появился перед ней внезапно, как и в первую их встречу: такой же дерзкий, так же презирающий людские обычаи. И, как в тот раз, он улыбался, грызя стебелек своими белыми зубами. Его взгляд словно
пронзил ее.Да, это был он, это его голос: спокойный, уверенный.
— Ты не должна разговаривать с ним… Ты же знаешь…
Опа радостно вспыхнула. Но все еще не верила своим глазам. Это сон… да, это сон…
— Но, Антонио…
— Говорить ты можешь только со мной.
Он сделал несколько шагов и совсем приблизился к ней. Видение двигалось, от него исходило жаркое тепло… Это сон… сон…
— Разве ты не знаешь, что ты моя? Разве ты этого не знаешь?
Его слова были точно выстрелы. Точно вспышки фейерверка. Они били в самую цель.
Он притянул ее за плечи своими сильными руками, которые жгли огнем и уж никак не могли сниться, потому что мужчина рядом с женщиной — что угодно, только не сон. Боль, наслаждение, насилие, смерть, спасение, но не сон! Откинув назад голову, Паула прошептала:
— Я не могла поверить…
Она увидела его улыбку, стебелек, выпавший изо рта, губы, тянувшиеся к ней, и зажмурилась. Он вдыхал, всасывал, наслаждался. А она все крепче и крепче закрывала глаза, чтобы это никогда не исчезло… И вдруг что-то вспомнила — что-то давно ушедшее, чужое, уже не имеющее к ней никакого отношения, о чем она должна ему рассказать. Она опустилась на колени, и он опустился вслед за ней, повторяя:
— Овечка… Сейчас ты будешь моей.
— Нет! — крикнула она испуганно. — Выслушай меня прежде! Ты ничего обо мне не знаешь… не знаешь, какой я была!
Стоя рядом с ней на коленях, он обнимал ее.
— Пусти… Потом я уже никогда не смогу рассказать… Ты будешь думать, что я обманула тебя…
Он хотел побороть ее, одолеть, и, потеряв равновесие, оба упали на траву. Она задыхалась. Ах, какие у него руки! Неистовые, горячие, они уже овладевали ею. Глаза проникали в самую глубь души, губы, словно угли, обжигали шею, уши, лоб.
До них донесся откуда-то еле слышный голос:
— Паула!..
Оказывается, в мире, кроме них, были еще люди!.. Ей удалось высвободиться. Она вскочила на ноги. Он поднялся вслед за ней, не переставая твердить:
— Сейчас… Убью, кто бы ни пришел…
Но Паула уже была непоколебима, как скала. Она твердо возразила:
— Пусть будет так. Мы не имеем права обманывать их: ни ты, ни я. Они приютили нас обоих.
Антонио нахмурился.
— Их? А может быть, кого-нибудь одного?
Она засмеялась, словно безумная, беззвучным смехом. И, обняв, поцеловала застывшего в неподвижности мужчину.
— Ну вот. Чтобы ты не сомневался. Пусть все видят! — проговорила она и стала ждать, когда голос приблизится. Теперь он доносился отчетливо. Это был голос мальчика.
— Лоренсо! — окликнула она.
И, обернув к Антонио сияющее лицо, сказала:
— Пусть будет так. Прежде я должна рассказать тебе все, и если ты меня любишь, тогда…
Он улыбнулся и обнял ее.
— Любят не словами…
Потом, сорвав новый стебелек, выпустил Паулу из объятий.
Из-за кустов выскочил Обжорка. Задыхаясь от быстрого бега, он остановился и бросил на них подозрительный взгляд.
— Что же это ты! — он перевел дух. — Не слыхала? Тебя все ищут.
— Я тоже искал ее, — сказал Антонио. — Но раз пришел ты, мое место рядом с Сухопарым. Помогу ему сцеплять стволы.
Обжорка посмотрел вслед уходящему и ревниво спросил:
— Он к тебе приставал, Паула? Почему ты такая растрепанная?