Река прокладывает русло

— Ну, на тебя поглазеть невредно, — сказал он примирительно. — Пусть пялится, тебя от этого не убудет. Жаль, Алеша, опоздал немного, народ тут ходил — автоматчики. Со мной много разговаривали про научные достижения, что да почему.

Алексей с благодарностью посмотрел на дядю Федю. Тот незаметно мигнул ему и отошел. Он сочувствовал парню и хотел подбодрить его в трудном разговоре с подругой: Дядя Федя хорошо знал, что с ней Алексею не повезло. Они встречались уже с год, но толку из этого не выходило. Алексей для пустого веселья не годился, от природы был малоразговорчив — беседовал больше улыбками, разнообразными и выразительными, как слова, а Маша ухаживания без болтовни не признавала. С другими ей было проще, но прогнать Алексея она почему-то не хотела. Она вымещала на нем свои неудачи и сомнения, он все терпел.

Алексей уцепился за подсказанную дядей Федей тему.

— Чудная штука — автоматика! — объявил он с заискивающей улыбкой. — Скоро всех забот у нас будет — на диаграммы поглядывать. Работать станут регуляторы, а мы в профессора перейдем.

Маша отозвалась с негодованием.

— Прямо — профессор из тебя!

Он настаивал:

— А что? Буду. Чем они не люди — профессора?

Она отрезала:

— Люди да не такие!

Он почувствовал, что дальше спорить не стоит.

— Ладно, не бойся, в профессора не пойду. А как, если на прогулку? В кино, например, на лыжах?

Она презрительно фыркнула:

— Вот еще интерес — с тобой ходить! Ты слова путного не скажешь, только хохочешь. Не терплю несерьезных людей! Ну, скажи, чему ты сейчас радуешься?

Он был скорее огорчен, чем обрадован, но ничего не сумел с собой поделать — и на этот раз проклятая улыбка освещала его лицо, он с ненавистью видел ее со стороны. Он пробормотал:

— Пошли, Маша?

Она передразнила:

— «Пошли, пошли» — только от тебя и услышишь. Ты послушал бы, как другие с девушками разговаривают. Так прямо за сердце и хватает, ну просто еще одно словечко — и само выпрыгнет… Здесь начальник лаборатории сегодня прохаживался, говорит, как рубит, даже дядя Федя уши развесил. С таким не только на прогулку или в кино — на край света не скучно!

Маша пренебрежительно передернула плечами и пошла с журналом в контору ОТК — сдавать смену. Алексей, опустив голову, поплелся в другую сторону, на мельницы. Он продолжал улыбаться, улыбка его была унылой.

19

— Куда вы меня ведете? — изумился Закатов. Лесков только посмотрел на наружную дверь и решительно свернул в сторону. — Тут у нас дел больше нет.

Лесков возразил, увлекая его за собой:

— Есть, есть дела. Пойдемте к Лубянскому. Думаете, это все наши заботы — приборы устанавливать? Нет, друг мой, еще надо и вас с Селиковым кормить. Есть такая штука — финансовый план.

Он еще вчера условился с Лубянским пойти вместе к Савчуку: без санкции директора фабрики нельзя было передавать на исполнение намеченную программу работ. Но Лубянского отыскать оказалось нелегко: он бегал к мельницам, уходил в мастерские, появлялся на минуту на площадке бункеров, уносился на водонапорные баки и в насосные. Везде говорили: «Только что был, минуты не прошло, как вышел». Лесков с Закатовым обошли все углы цеха, поднимались на верхние этажи и спускались в подвалы, но Лубянского нигде не обнаружили.

— Оперативный начальничек ваш Лубянский, — с досадой сказал Закатов и пояснил свою мысль стихами: — Природа-мать ему дала два мощных, два живых крыла. Слушайте, Александр Яковлевич, у меня ноги трясутся — такой кросс по пересеченной местности!

Лесков сдался: он тоже устал от блужданий по лестницам и мосткам.

— Ладно, посидим в диспетчерской. Должен же он туда явиться!

Диспетчерская была самым многолюдным уголком в измельчительном цеху. Сюда приходили рабочие, здесь отдыхали мастера, встречались начальники смен, толкались контролеры ОТК, забегали профсоюзные работники. В диспетчерской стояли диван и три стула, столик с коммутатором и щит. Щит тянулся вдоль всей стены. Специальная схема на нем изображала движение материалов, работу мельниц, остановку классификаторов — на щите погасали и вспыхивали лампочки, змеились светящиеся линии, изредка глухо рычали сирены. Стол диспетчерской покрывал темный бархат, пол устилали протертые до дыр ковры — проектировщики всегда обряжают диспетчерскую, как храм, исполненный благолепия и тишины; им кажется, что никто посторонний не посмеет приблизиться даже к дверям этого мозгового центра фабрики. Посторонних, точно, тут не было — все в цехе считали, что имеют к диспетчерской прямое отношение.

Диспетчер — высокая, краснощекая и круглолицая девушка в сиреневой крепдешиновой кофточке, заколотой золотой брошкой с рубином, — властно руководила цехом: одной рукой зажимала телефонную трубку, чтобы оттуда не исторгались голоса, кричала во вторую трубку, приставленную ко рту, а глазами и другой рукой приказывала окружающим ее стол посетителям: отойдите, тише, прекратите разговоры!

Лесков и Закатов встали у стены.

— Три слесаря, — кричала девушка. — Десять минут, опоздаете на минуту — рапорт! Все, положите трубку! — Она отняла руку от второй трубки, из нее вывалился густой бас: «Катя, сколько будешь тянуть? Вся секция остановилась!» — Григорий Алексеевич! — крикнула девушка. — Слесаря будут через полчаса, я приказала — десять минут. Ну, не управятся! Положите трубочку, пожалуйста! — Она обратилась к лысому измельчителю, сильнее других напиравшему на ее стол: — Чего тебе, Николай?

Тот пришел с жалобой. У него остановилась одна из мельниц — снова пустые бункера. Когда, дьяволы, научатся работать? Девушка нажала кнопку коммутатора и закричала в трубку:

— Евстафьев? Ни шестой секции мельница стоит, известно ли вам об этом? Даю две минуты на исправление, а повторится еще раз — рапорт Савчуку! Да, да, Симочка, рапорт! Нет, в кино не пойду, поведение ваше мне не нравится. Все, положи трубку, Сима! — Она подняла голову вверх: высоко над ними через полы и потолки пронесся грохот — руду ссыпали в пустой бункер. Девушка сказала измельчителю: — Айда, Николай, хватит закончить смену.

Николай выскочил из диспетчерской. Девушка занялась другими посетителями, снова кричала в трубку, всматриваясь в сигналы на щите, делала отметки в оперативном журнале. Закатов с восхищением прошептал Лескову:

— Потрясающая девчонка, не правда ли? Красивая, одета — хоть в театр, а распорядительность — умопомрачение! Не завидую ее мужу — за ней не угонишься, а лентяя рядом с собой она не потерпит. О чем вы думаете, Александр Яковлевич?

Лесков нехотя ответил, он все сводил к тому, что непрестанно заполняло ему голову:

— Подумаешь, удивительная оперативность — накричать на какого-то Евстафьева, подтолкнуть бригадира слесарей! А куда проще автомат вместо этой девушки и всех ее телефонов: без крика, без изящных кофточек… И в кино не нужно приглашать. Всей ее распорядительности за смену — на три минуты работы автомата.

Закатов пробормотал с осуждением:

— Вы, оказывается, женоненавистник. Не ожидал!

В диспетчерскую торопливо вошел Лубянский, в брезентовке, перепачканной углем и пульпой, в рукавицах. Он улыбнулся Лескову, пожал руку Закатову.

— Волка ноги кормят, а чем начальник цеха хуже волка? — пошутил он. — Простите, что заставил ждать, через минуту освобожусь. — Он подошел к диспетчеру. — Что нового, Катя?

— Пустяки, как всегда! — отозвалась она весело. — Савчук ругается, что на флотацию подаем мало материала, нам руды не хватает — пять мельниц стоят. Вас приглашают на открытое партсобрание, вот получайте бумажку — доклад Савчука о выполнении плана. Будут, конечно, прорабатывать измельчителей.

Лубянский с досадой сунул бумажку в карман и наклонился над столом.