Реки золота

Глядя в глаза человеку, которого Маккьютчен назвал Эверетт Мор, Сантьяго ощутил ту же нездешность, то же отсутствие тепла млекопитающих, тот же разрыв между видами. Этот чертов Мор не производил впечатления человека. Сантьяго не понимал, на кого смотрит, и впервые за долгое время ощутил нечто похожее на страх. Он никому не признался бы в этом.

Они долго в упор разглядывали друг друга. В конце концов Сантьяго решил сделать первый шаг.

— Что читаешь?

Мор мигнул, перевернул верхнюю страницу распечатки и поднял ее в четырех дюймах от лица Сантьяго. Она совершенно не дрожала. Сантьяго прочел: «Картография антигена: от вектора до вакцины». Авторами этой работы были А. Н. Чакрамурти, Чуасирипорн Дуанг-прафа и Ло Дингзианг — у всех после фамилий имелись разные аббревиатуры и название университета, о котором Сантьяго ни разу не слышал. Он подумал, что это не то чтиво, над которым полицейские в штатском сидят между задержаниями.

Может быть, у Мора тоже есть вторая работа.

Сантьяго понял, что его отвращает от Мора — в частности, то, что он практически не мигает. И от него как будто совершенно не исходит тепла. У Сантьяго такое противостояние вызывало какие-то заметные реакции: учащенный пульс, раздувающиеся ноздри, испарину — признаки готового к бою тела. У Мора не имелось ничего подобного. Если ему было неудобно сидеть вполоборота на переднем сиденье «форда», лицом к раздраженному полицейскому вдвое больше его, он совершенно не выказывал этого. Сантьяго подумал: «Смог бы Мор бесконечно сохранять эту позу?» И решил, что смог бы. Глаза защипало, и он замигал, мысленно отгоняя образы гробов и призрачных белых людей, повешенных за ноги.

Сантьяго решил, что лучше всего начать какой-то разговор.

— Капитан сказал тебе, как меня зовут?

При этом вопросе Рыбья морда отвернулась — Мор снова принялся читать распечатку. «Как будто меня здесь нет», — подумал Сантьяго.

— Вижу, ты не особенно разговорчив.

Молчание.

— Если умеешь говорить, скажи что-нибудь, — предложил Сантьяго менее раздраженным тоном. С его стороны это была просьба.

— Противная машина, — пробулькал Мор. Сантьяго с трудом разобрал слова из-за мокроты. Голос Мора — то, что от него осталось, — звучал так, словно исходил из забившегося грязью водостока. Казалось, он за несколько лет не произнес ни слова или в горло у него вросла какая-то косточка. Но он заговорил — это было уже кое-что.

— Только заметил?

Сантьяго повернулся лицом вперед, взял левой рукой тугой руль, правой повернул ключ зажигания, и старый мотор чудом заработал.

То первое совместное патрулирование они провели молча. Семь часов, четверо задержанных, и ни единого слова. Задержания проходили в таком порядке: водитель почтовой машины, которому в районе Флэтирон делал минет мужчина в женской одежде; охотник за дамскими сумочками у церкви в районе Мюррей-Хилл, до того пьяный, что не мог бежать по прямой линии; два футболиста-студента у таверны на Третьей авеню, так напившиеся пива, что били мимо цели; одурманенный пако бродяга, терроризировавший клиентов уличного кафе на Мэдисон-авеню бутылкой с отбитым дном, — он вышагивал между столиками и орал, что ему совершенно на все наплевать. Сантьяго предоставил Мору забрать его, чтобы посмотреть, как он это сделает. То было впечатляющее зрелище, правда, короткое. Не выказывая скованности от долгого сидения, Мор плавно, беззвучно выскользнул из машины. Наркоман не видел, как он подходил, не слышал, как Мор представился полицейским и приказал бросить оружие и положить руки на голову, потому что Мор не говорил этого, как того требует закон. Он просто появился в слепом пятне у правого плеча бродяги и сделал что-то, так быстро, что Сантьяго не разглядел. Наркоман издал громкий каркающий звук, уронил бутылку в канаву и схватился за горло, ноги его подогнулись. Мор надел на него наручники, притащил за шиворот и бросил на заднее сиденье меньше чем за десять секунд, не обращая внимания на посетителей кафе, до того перепуганных, что даже не засняли это событие на свои телефоны. Сантьяго проверил, примкнул ли Мор наручники задержанного к одному из стальных колец на армированной перегородке между передним и задним сиденьями. Покончив с этим, Мор снова сел на свое место и углубился в распечатку. Сантьяго заметил, что он повернул защитный козырек по диагонали, надежно закрывшись от любителей-видеографов, пытавшихся снимать своими телефонами. Полицейские на месте событий, в Нью-Йорке!

Это было очень медленное патрулирование, учитывая положение вещей в городе. Хорошая ночь, чтобы новичок приобщился к делу. Только Мор не был новичком, Сантьяго в глубине души понимал это. Когда смена кончилась, Сантьяго повернулся к нему, чтобы спросить, из какого подразделения он перевелся, но Мор уже захлопнул за собой дверцу. За все время патрулирования он не сказал ни единого слова. Ничего не ел и не пил, не ходил в туалет. Что еще более странно, не спросил, сколько очков принесут им эти задержания. Все переводившиеся в ОАБ спрашивали об этом заранее.

«Ну и хорошо, — подумал Сантьяго впоследствии, — если в толпе, наблюдавшей за дебютом Мора в ОАБ, были отдыхавшие юристы, они на него донесли». Мор нарушил с полдюжины процедурных правил. В этом нарушении не было ничего нового — работа в ОАБ грубая, грязная, отсюда и приманка в виде очков для новеньких, которые без этого несли бы приятную службу, выезжая на патрулирование в форме, или шли в дорожную полицию. Но Мор выделялся. Он действовал с беспощадным мастерством и вопиющим пренебрежением к правам личности. Сантьяго обдумал это во время их молчаливого патрулирования и решил, что пока образ действий Мора не угрожает его собственной карьере, он не будет противиться. Что бы ни случилось, Сантьяго почти не сомневался, что Маккьютчен его прикроет. В конце концов, капитан сам назначил ему этого эксцентричного партнера; если БВД [25] начнет расследование, кое-что определенно раскроется.

25

Бюро внутренних дел.

«В сущности, — подумал Сантьяго, — возможно, Мор представляет собой скрытое благо, но определенно с отрицательными сторонами».

Очень дельный, но совершенно отчужденный. Замкнувшийся в своем мирке, хоть и не настолько, чтобы не действовать при необходимости.

Молча, быстро исчез.

Можно подумать, ему на все наплевать.

Определенно странный тип.

— Flaco? [26]

— Gordito? [27]

26

Худой? (исп.)

27

Толстый? (исп.)

— Он женатый?

— Веселый?

Этот допрос начался внезапно, примерно через месяц после того, как Сантьяго стал работать с Мором и заговорил в колледже о новом партнере со своими собеседницами за чашкой кофе, Линой и Ерсинией.

Девушки были американскими мексиканками из семей иммигрантов с аграрного мексиканского юга, чуть моложе Сантьяго и очень разные по темпераменту. Лина — скромная, сдержанная, с хорошим почерком — писала превосходные конспекты и иногда делилась ими с Сантьяго, когда он пропускал занятия или опаздывал после долгой ночи патрулирования. Одевалась она в старомодные вельвет и трикотаж с узором ромбиками, почти полностью скрывавшие ее привлекательную фигуру, носила громадные очки, искажавшие превосходные индейские черты лица. Лина вгрызлась в «Введение в уголовное судопроизводство», оказалась первой в классе и тут же решила, что ее путь лежит в прокуратуру федерального судебного округа через юридический факультет Фордхемского университета. Иногда Сантьяго представлял ее двадцать лет спустя, грузную, степенную, кажущуюся ниже из-за громоздящихся папок с досье в отвратительном зеленом кабинете где-то на Сентр-стрит, по-прежнему в этих нелепых очках. Хорошего мало.

В отличие от медлительной, методичной, старательной Лины Ерсиния была боевитой. Она воплощала в себе все расхожие представления о горячих латиноамериканцах, иногда даже, казалось, пародируя саму себя. Ерсиния курила ментоловые сигареты, ругалась как водитель грузовика (по-английски и по-испански, иногда одновременно) и отличалась зловредностью. Всякий мужчина моложе восьмидесяти оглядывался на нее, проходящую мимо плавной походкой, одетую в красное с черным, в сетчатую ткань и кожу, ее черные как смоль волосы блестели под флуоресцентными лампами, изгибы зрелой женщины всегда были выставлены напоказ, к смущению (и, подозревал Сантьяго, зависти) Лины. Ерсиния перебирала мужчин, как Лина листы блокнота линованной бумаги, и словно бы злорадствовала над каждым страдающим от безнадежной любви простофилей, которого отвергла.

Сантьяго втайне думал, что Лина станет очаровательной неофиткой для посвящения в половую зрелость. Ерсинии же придется беспощадно бороться за выживание. Лина была безобидным отвлечением; Ерсиния — язвой, круглосуточным каналом, передающим скверные новости, к которому его мысли почему-то постоянно возвращались.

Несмотря на неизбежный скрытый флирт между этими троими, дело не шло дальше встреч в кафетерии, где они собирались, чтобы выпить кофе, высказаться, поведать что-то друг другу. Они были молодыми, целеустремленными людьми, стремящимися добиться того, что сулили дипломы колледжа, и, несмотря на игривость, все трое относились к учебе совершенно серьезно.

Познакомились они на занятиях по теме «Наркотики, преступность и латиноамериканское сообщество». Дружески разговорились, и, естественно, разговор коснулся работы Сантьяго (основной). Девушки с пристрастием допрашивали его о требованиях к полицейским и правилах полицейского делопроизводства. Он в свою очередь задавал им вопросы об административных тонкостях принудительного правоприменения. Его дежурства в суде неизменно служили предметом разговора, как и преступления, о которых кричали заголовки в газетах, — девушкам хотелось узнать, застрелил ли он кого-нибудь. И конечно же, они любили слушать о его коллегах из ОАБ.