Рекламщик в ссылке для нечисти

— Домой, Волк! — попробовал Василий. — Где Марьяша? Ищи Марьяшу...

Пёс вилял хвостом и никуда не шёл.

Ночью кто-то принёс землянику, оставил на хвойной подстилке под правой рукой. Ею Василий немного мог шевелить. Он съел ягоды, некрупные, кисло-сладкие, а потом позвал:

— Эй, кто тут! Покажи хоть дорогу.

Но тот, кто приходил к нему ночью, теперь затаился и не откликался.

— Ладно, — сказал Василий. — Спасибо и на том...

Он поднялся, немного постоял, убедился, что не упадёт, и пошёл. Ему показалось, в одном месте деревья стояли реже, он даже как будто видел за ними луг, но когда дошёл и поднял голову, понял, что ошибся.

Василий решил не сворачивать в надежде дойти до границы и двинуться вдоль неё, но тут же понял, что и не определит, где она, эта граница. Он ослабел, голова кружилась. Найдёт границу и не почувствует разницы, пока не станет поздно, пока не упадёт, и никто не найдёт его здесь...

— Волк, иди домой! — попробовал он ещё раз. — Где дом? Ищи!

Но Волк никуда не пошёл. Нужно было учить его этому. Кто же знал, что пригодится...

Потом всё размылось. Под ногами песчаная почва, торчащие корни, жёлтые выцветшие иглы. По сторонам — ровные стволы, одинаковые, и кое-где кустарники. И кто-то идёт параллельно, заметный краем глаза, но если повернуться, никого нет. Всё это длилось и длилось, как плохой сон.

Но вот сосны расступились, кусты поредели, забрезжил просвет. Василий из последних сил заспешил туда. Ему показалось, он узнаёт это место, даже знает, где именно выйдет — у кладбища, недалеко от дома Ярогневы...

Это оказалась поляна. Поляна, и лес вокруг — ни опушки, ни поля. Ни надежды туда добраться.

Василий лёг в траву. Он смотрел в небо, чувствуя, как по щекам ползут слёзы, противно затекая в уши, а Волк бродил вокруг и иногда поскуливал, подталкивая носом.

Тут над головой пролетела ворона.

Василий кое-как поднялся, морщась от боли.

— Стой, зараза, — пробормотал он и заковылял, пытаясь не потерять направление.

Остальное он помнил смутно, урывками. Шум близкой реки — или просто заложило уши? — и земля летит навстречу. Женские голоса совсем рядом, встревоженные, но говорят о своём, его не замечают. Лает Волк, никак не умолкает, голова сейчас лопнет...

— Ох, лишенько! — воскликнул кто-то. — Нешто это и есть наш богатырь? Ырку встренул, бедолашный... Да ты, видать, напутала, что ж он жалкий такой?

Этот голос доносился издалека, а второй, знакомый, звучал ближе. Бабка Ярогнева.

Кто-то звал кого-то за помощью, обещал приглядеть за Василием. Потом бабка, видно, ушла, а вторая женщина всё чего-то хотела, дёргала, просила отозваться, не засыпать.

Василий пытался отвечать. Просил передать Марьяше, что он дурак, и чтобы она взяла себе Волка. Волк же ни в чём не виноват...

Пёс крутился рядом, скулил, потом залаял. Вдалеке плеснула вода.

Заслоняя небо, возникли лица: Любим, Деян... Даже и Тихомир. И проклятый Добряк. Взволнованные, как будто решали, за чей счёт его хоронить.

— Ну, подымайте, понесли, — услышал Василий напоследок, и всё померкло.

Глава 19. Василий решает остаться

Когда Василий пришёл в себя, он первым делом испугался, что вернулся домой, в Южный. Хотя, казалось бы, чего бояться? Во-первых, он к этому и стремился. Во-вторых, после всего, что случилось, ему точно было бы лучше отсюда исчезнуть.

Но уйти, это он теперь понял, хотелось не так.

Он чувствовал адскую боль в спине. Его уложили на лавку, и он уже отлежал себе всё что можно. Даже рука так не болела. Но это только пока он не попробовал повернуться.

— Очнулся, — удовлетворённо сказала бабка Ярогнева, услышав, как он ругается сквозь зубы. — На-ка, девка, дай ему испить...

Чья-то ладонь легла под затылок, приподнимая, и Василий увидел Марьяшино лицо с плотно сжатыми губами.

— Ты... — начал он и не успел спросить, что она здесь делает, как в губы толкнулся край деревянной кружки, и пришлось пить. Отвар уже остыл, настоялся, и всего от пары глотков у Василия возникло ощущение, что он грыз кору молодых деревьев и она застряла между зубами.

Он попытался отвернуться, но Марьяша держала крепко. На лице её мелькнула слабая улыбка — видно, весело было смотреть, как он морщится. Но улыбка тут же пропала. Василий допил, и Марьяша отошла.

Его голова повернулась за ней, как подсолнух за солнцем, и он спросил:

— А ты почему здесь?

— Во-во, — донёсся сквозь приоткрытую дверь голос Тихомира, а потом заглянул и он сам. — И я говорю: неча делать, окромя как за этим убогим ходить? После того-то, как он над тобой насмеялся... Гордость, говорю, иметь надобно!

— Гордость у меня имеется, — тихо ответила Марьяша. — Но и сердце тоже.

— А-а, — крякнул Тихомир, махнул рукой и исчез.

Василий осмотрелся и понял, что он в бабкином доме. Его перевязали, и теперь оставалось надеяться, что всё заживёт. Кто знает уровень их медицины, может, они тут лечат пиявками и кровопусканиями.

Он пошевелил пальцами левой руки. Вроде двигаются, это хорошо, а то не хватало ещё остаться калекой...

— Ежели помощь моя боле не надобна, пойду, — тем временем сказала Марьяша, обращаясь к бабке Ярогневе. Та её отпустила.

Слышно было, как, выйдя наружу, Марьяша о чём-то заговорила с отцом. Их голоса отдалялись и скоро совсем затихли.

— Я не умираю? — с подозрением спросил Василий. — Чего это она тут была, не прощаться приходила?

— Да как волокли тебя, ты всё её звал, и после тоже. Тут и бессердечная не выдержит, придёт... Лежи, не вертись!

— Да спину отлежал уже!.. Чего это я её звал? Не помню такого.

Хозяйка задержала на нём внимательный взгляд, но о чём думала, понять не удалось.

— Пора бы нам потолковать, Василий, — сказала она.

Он согласился, только лежать не захотел, и бабка Ярогнева кое-как помогла ему сесть. Теперь Василий заметил, что рубаху с него сняли или срезали — видно, когда перевязывали. Сняли, само собой, и пояс, и висевший на нём карман, а там он куколку носил. Если бабка туда заглянула, то знает, что он шарил в её доме.

Хотя кому ещё должно быть стыдно?

— Ну, я слушаю, — сказал Василий.

Начало истории он знал: у царя родился сын, хороший, пригожий, хоть снимай в рекламе детского питания, но прошла ночь, и его как будто подменили. Кого ни звали, никто не мог помочь, а вдобавок царице сказали, что виновна в этом Рада, сестра её названая, и Всеслава тому поверила.