Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Рекламщик в ссылке для нечисти
Шрифт:

А Василий хотел сам принимать решения. Особенно такие решения.

Там, где берег круто обрывался в глубину, сидела Марьяша, опустив ноги в воду. Он подошёл, снял кроссовки и сел рядом (и тут же пожалел, вода была ледяной).

Он нашёл её руку не глядя, крепко сжал, а потом сказал:

— Я всё-таки должен вернуться домой. Если не вернусь, это будет мучить меня до конца жизни, понимаешь? Я же пропал, никому ничего не сказал... Что они подумают? Будут меня искать и никогда не узнают правды. Я не смогу тут жить и радоваться.

— Я понимаю, — прошептала Марьяша.

Они сидели, глядя в воду и

держась за руки, и молчали.

— А я в твоих краях жить не сумею? — с надеждой спросила она потом. — Я выучусь...

Он покачал головой.

— Тебе там плохо будет. Там шумно, грязно, люди живут в тесноте. Ни озёр, ни полей. Всё совсем по-другому, вообще всё. Да и Ярогнева сказала, нельзя тебе туда.

Она примолкла, кажется, и не дышала. Осмелившись на неё посмотреть, Василий заметил, что Марьяша тихо плачет. У него и у самого на глазах проступили слёзы.

Потом она отняла руку, поднялась и ушла, босая. А он всё сидел.

Из глубины всплыла Снежана, лёжа на спине с закрытыми глазами. Новое белое платье колыхалось в воде. Её будто течением принесло ближе, она раскрыла глаза, вскинула руку из воды, коснулась щеки Василия.

— Ведь плохо тебе, — сказала. — Что ж не останешься, глупый? А то иди ко мне, я утешу. На дне озёрном сердце уж не болит.

— Спасибо за предложение, — сказал Василий. — Откажусь.

А после поднялся и тоже ушёл.

Глава 25. Василий решает действовать честно

Дни шли, и с каждым днём Перловка менялась на глазах.

Поросли жёлтой лапчаткой, папоротником и ромашками озёрные берега. В укромных уголках, под арками из лоз, появились лавки — садись да любуйся, как серебрится рыбьей чешуёй вода, как замирают стрекозы на тонких стеблях камыша. Слушай, как гудят хлопотливые пчёлы и как лозники верещат, спускаясь к воде за белой кувшинкой, за одолень-травой. Смотри, посмеиваясь, как они тянутся, обвивая хвостами гибкий ивняк, и боязливо косятся на волну.

Изогнулся лёгкий мост, соткался из деревянного кружева, и не поверишь, что вырублен топором. С двух сторон таблички, где вырезан перечёркнутый Хохлик: он несколько раз застревал головой в перилах, верещал, и его устали спасать. Впрочем, и таблички не помогали до одного случая.

Появилась корчма, и конюшня рядом с ней, и сараи. Рыли погреб. В корчме пока работали Добряк с женой, им помогала дочь. Белый козёл бродил по двору, ища, что бы сжевать, и не гнушался ни стружкой, ни цветами, ни забытым на скамье полотенцем, которое Умила вышивала и отвлеклась. И когда Хохлик в очередной раз сунул глупую голову в перила, именно козёл заметил его первым, подошёл, цокая копытцами по доскам, а потом стянул и съел его новенькие порты.

Хохлик верещал так, что слышно было и по ту сторону холма. Когда подоспел народ, он охрип от воплей, а козёл уже жевал его хвост. Умила утешала как могла, обещала сшить новые порты, но Хохлик долго злился. В конце концов он украл у Деяна почти готовую табличку, укоротил ножку, нацарапал пучеглазого козла, как умел, и вкопал рядом с мостом. И в перилах больше не застревал ни разу.

Слухи о кладовике, как назло, всё ширились и крепли. Видно, потому работники в Перловке не переводились, даром что у каждого сельчанина в эту пору были свои дела. Искали, кого оставить на хозяйстве, и спешили

сюда. Только и разговоров было, что о кладе, и велик ли тот клад.

— Мне бы немного, ток на коровёнку ишшо, — говорил один.

— А моя жёнка-то, вишь, буски просит да перстенёк, — вздыхал другой. — Говорит, мол, ежели я тебе люба, так раздобудь, и всё тут. Вот бы их-то и сыскать!

— А у меня и вовсе жены нет, — вступал в разговор третий. — Ишь, говорят: ты, мол, лоботряс, лежебока, семью-то не прокормишь. А вот клад сыщу, так сами набегут!

— Да ты и тут ленишься, — говорили ему. — Ток у озера семечки грызёшь да на водяниц зенки пялишь, весь берег ужо заплевал. Кладовик поглядит на тебя так-то, да и скажет: шиш ему, а не клад!

Лодырь возражал, что кладовику всё едино, кто явится на огни, а уж шапку-то метнуть он не поленится — вот, с собою носит, да пока они время теряют, бросать учится. И поглядит потом, чья удача выйдет.

Пришёл всякий народ, даже и те, от кого мало толка в работе. Какие-то беспризорные дети в лохмотьях являлись по одному, по двое и сперва не особо бросались в глаза, а потом сбились в стаю. Шарили в курятниках, обнесли яблони, хотя яблоки ещё не доспели, а потом и вовсе попались, когда жарили пойманного гуся.

— Да я их сама зажарю! — верещала Незвана. Это был её гусь.

Дети недобро смотрели и молчали.

За них вступился Завид, сказал, приглядит и сам ответит, в случае чего.

— Да за тобою самим пригляд нужон, приблуда! — заругался Добряк.

Завид только скалил зубы в усмешке.

— Работа для них есть, — вклинился Василий. — Вот вам всё некогда дальнее поле до ума довести...

— Да нешто то поле кому надобно? Гости туда и не пойдут! Опосля уж...

— Надобно, — возмутился Василий, — ещё и как! Я слово дал, а вам всё некогда. Кузнец у нас вообще работает без нареканий, и единственный раз он о чём-то попросил, а вам плевать. Вот так всегда: если человек пашет как лошадь, то на нём и везут! Всё, знать ничего не знаю, мне нужна бригада расчистить поле.

— Кормить станем, — подмигнул детям Завид. — Как работников, честь по чести.

— И грошиков дадите? — шмыгнув носом, спросил чумазый паренёк, видно, заводила.

— А это как дело пойдёт. Ничего, не обидим!

Дети, посовещавшись, согласились.

Работать они, несмотря на малый возраст — самому старшему едва ли было десять лет — умели, поле скоро расчистили и даже вспахали, раздобыв соху. Для этого запрягли корову, потому как Добряк не позволил взять свою лошадку, и Горыня свою не дал, а Гришка бы больше напортил. Они взялись расчищать и старый сад, а жили тут же, в шалашах, сложенных из веток, из сухих стеблей подсолнуха, из лесного лапника.

На кострах жарили рыбу, варили кашу с салом, а ночами, когда всё, кроме сверчков, затихало и только звёзды глядели с неба, полевая девушка, Мерцана, бродила у их шалашей, стерегла их сны.

Они, может, только ради неё и согласились работать. Хоть и поздно, хотели посеять ячмень — Мерцана им показала, что всего за какой-то миг может заставить зёрнышко проклюнуться, потянуться к свету тонким стеблем, заколоситься, а там и доспеть, пожелтеть. Василий, когда было время, учил их счёту, вот они теперь и подсчитывали, сколько урожаев снимут до зимы и как выгодно продадут.

Поделиться с друзьями: