Реквием по любви. Грехи отцов

— Нет! Он никогда…

— Уничтожить можно и словами, Виктория! Особенно женщину. Особенно до одури влюбленную женщину. Ты уверена, что выдержишь такую ярость?

Вика отрицательно покачала головой:

— Не знаю.

Ирина Павловна отпустила ее руки. И сразу, невзирая на жару, девушке стало холодно. Уставившись на нее умоляющим взглядом, она прошептала:

— Что же мне делать?

— Ждать!

— У меня нет времени. Меня в любую минуту могут запихнуть в самолет и отправить к черту на куличики. Я не смогу противиться решению брата!

— Вот и поезжай. Может, оно и к лучшему. Заодно и чувства проверите.

— В каком… смысле?

— Если Андрей захочет, то сам тебя найдет.

— А если не захочет? — с замиранием сердца всхлипнула Вика.

— Боюсь, в таком случае уже ничто не спасет ваши отношения.

— Но…

Девушка со всей дури сжала кулаки, вгоняя ногти в плоть. Но эта боль была ничтожной по сравнению с агонией разрывающегося сердца. Она поняла.

— Гордеев сказал вам что-то про меня, да? Сказал, когда вы звонили ему?

Женщина покачала головой. А Вика взбесилась окончательно.

— Не врите! Я имею право знать!

— Милая…

— Что он сказал? — почти слезно простонала девушка. — Что?

— Неважно. Это не его слова. В нем сейчас говорят гнев и страх.

Виктория зажмурилась до белой ряби в глазах. Вцепившись в собственные волосы, принялась раскачиваться вперед-назад, не в силах принять истину.

Ее самый большой ужас стал реальностью. Настоящей реальностью, ибо…

«Он отказался от меня! Отказался! Это конец. Я его… потеряла!»

Глава 56

Ей снился странный сон. Жуткий. Пугающий. И до безумия реалистичный.

Мать. Отец. Даня. Толя. И толпа незнакомых людей. Все они умирали. Оживали. И снова умирали. Чтобы спустя мгновение… исцелиться вновь.

Лиза бессвязно мычала что-то пересохшим горлом, умоляя их остановиться. Прекратить. Не мучить ее. Ей хотелось немедленно распахнуть веки и вырваться из этого бесконечного водоворота страха и ужаса. Хотелось, но не получалось. В затуманенном сознании то и дело всплывали образы людей, большинство из которых лишились жизни прямо у нее на глазах.

В такие мгновения Лиза рыдала навзрыд, не имея более сил сдерживаться. Она ощущала, как сердце рвется в груди. Как горячие слезы стекают по щекам. Но… не могла пошевелиться. Попытки разлепить свинцовые веки казались неосуществимыми. Тем не менее Лиза чувствовала многое.

Например, чье-то присутствие рядом с собой. Ее постоянно касались чужие руки. Временами кто-то баюкал ее, точно ребенка, и осушал соленую влагу с ее щек. Он целовал Лизу в лоб жесткими шершавыми губами и тихо шептал:

— Тише, моя девочка! Тише! Паскудно. Знаю. Но… твоих слез оно не стоит!

И она затихала. Будто прислушивалась к его словам. А потом проваливалась в пустоту. В блаженное небытие. Без снов. Без чувств. Без сожалений.

Сложно сказать, сколько времени это длилось – час, день или же неделю.

Но в какой-то момент все закончилось. Лиза наконец открыла глаза. Торопливо зажмурилась. Проморгалась и попробовала еще разок.

«Господи, где это я?» — мелькнуло в затуманенном сознании.

Растерянным взглядом осматривая помещение, погруженное в полумрак (единственным источником света был небольшой ночник на тумбочке), она нахмурилась. Поняла, что находится сейчас вовсе не в той комнатушке, в которой ее заперли после похищения. Это место больше напоминало гостиную в обычной среднестатистической квартире с весьма скудной меблировкой. Небольшой комод, старый телевизор на нем. Обшарпанный ковер почти на всю комнату. Вышеупомянутая тумба с ночником, журнальный столик. А также диван, на котором, собственно, и спала Лиза.

Откинув в сторону плед, она медленно приняла сидячее положение. Перебарывая легкое головокружение и тупую, ноющую боль в висках, прислушалась к своим внутренним ощущениям. Во рту пересохло. Да так сильно, что язык прилипал к небу. Губы потрескались. Ей страшно хотелось пить. К счастью, ее похитители позаботились об этом. Едва зрение привыкло к полумраку, Лиза заметила на журнальном столике бутылку воды. А также бумажный пакет – явно с чем-то съестным. Опасения, что в еду и питье опять что-то подмешали, конечно, имелись. Но жажда была столь велика, что стало откровенно… плевать на возможные последствия. Не помня себя, Лиза в несколько шагов преодолела расстояние до заветной цели и вцепилась в бутылку, дрожащими пальцами откручивая крышку. Секунду спустя спасительная жидкость потекла по горлу. Лиза торопливо глотала ее, давилась, но никак не могла остановиться. Лишь опустошив добрую половину бутылки, она переключила внимание на бумажный пакет. Внутри него обнаружились запеченные куриные голени, картошка фри и бургер.

Только сейчас девушка и осознала, что зверски голодна. Поразмыслив немного, уселась на диван и принялась есть. По мере насыщения к ней возвращалась возможность здраво мыслить. Так, дожевывая бургер, Лиза заметила окно, завешенное плотными портьерами. Надежда робко трепыхнулась в груди. Запихнув остатки еды обратно в бумажный сверток, она решительно ринулась к нему. Однако ее ждало разочарование – у окна отсутствовала ручка. Можно было попытаться разбить стекло, но… смысл? Судя по удаленности от земли, квартира находилась явно не на первом этаже.

Реальность происходящего накрыла ее в полной мере. Воспоминания нахлынули нескончаемым потоком, и на душе вновь стало гадко.

До дрожи. До противной оскомины на языке. Но мысли об этом испарились под натиском страха – внезапно Лиза услышала чьи-то тяжелые шаги. Сердце тут же сорвалось в галоп. Адреналин заклубился в крови запредельными дозами. Она принялась лихорадочно выискивать взглядом хоть что-то, чем могла бы защититься в данный момент.

Но, как назло, ничего тяжелого и острого под рукой не было.

Вскоре дверь распахнулась, раздался щелчок выключателя, и комната озарилась ярким светом. На пороге возник Макар Зарутский.

Спокойный. Невозмутимый. Немного уставший. И его появление окончательно выбило Лизу из эмоционального равновесия.

Она вспомнила все. Перед глазами яркими вспышками пронеслась сцена, как хладнокровно и профессионально он свернул шею Решетникову – своему собственному воспитаннику! Ужас ошпарил внутренности точно кипятком. В голове набатом звучал один-единственный вопрос: