Реквием

Ночью Адабу снова приснился сон, мучивший его уже два лета и три зимы после того, как он свалился с высокой кручи в бурный ледяной поток Мурата. Если бы не густо-плетеная из ивовой лозы сеть, которой на окраине города перегородили в тот день Мурат для ловли рыбы, Адаб был бы унесен ледяным потоком в Евфрат. Даже взрослые, попав в стремительный, несущийся с ледников Арарата, горный ледяной поток, чаще всего гибли в студеной бурной реке.

А сейчас почти каждую ночь в приходящем неотвратном кошмарном сне голова его застывала мертвым холодным камнем. Он тщательно ощупывал свою голову. Все было на месте. Нос, губы, подбородок, лоб, уши. Однако все было холодным, безжизненным, каменным. Только когда его пальцы касались глаз, под ледяными на ощупь, плотно сжатыми веками он чувствовал подрагивание своих глаз. Они судорожно беспорядочно двигались под пальцами. Каждый раз он был уверен, что пытается поймать взглядом, бесшумно мечущуюся перед ним кругами в темноте, большую черную птицу. И так каждую ночь. И каждый раз Адаб боялся увидеть птицу.

Адаб просыпался в холодном поту, обессиленный, безвольный. Пробуждение освобождало его только от смертельного страха, что вслед за головой окаменеет шея и все его тело. Тогда он не проснется вообще. Освободившись от плена сна, Адаб снова ощупывал свое лицо, всю голову. Каждый раз убеждался, что все на месте. Только лоб его каждую ночь был горячим, как будто его голову только что выкатили из пылающего очага.

Рядом мерно сопели во сне его младшие братья. Самый рослый из них Набу, несмотря на то, что родился третьим по счету, был безусловным лидером среди братьев и городских сверстников. Ему еще не исполнилось пятнадцати зим, но у него уже пробивалась жесткая курчавая бородка. Массивные мускулистые икры казались черными из-за обилия волос. В отличие от старших братьев, ночами он часто покидал братское ложе и пробирался в закуток в глубине дома. Там спала, привезенная из-за Араратской горы для утехи братьям с долины реки Ароз (Аракс), молодая рабыня Шушан (Лилия — арм).

Ашур, отец шестерых братьев, правитель города без особых раздумий определился с правом первородства. Сам Ашур был потомком прямой линии, потерявшейся было ветви седьмого колена Каина. Ламех — шестой член из поколений Каина первым в истории нарушил естественный, установленный изначально Творцом, порядок брачных отношений и ввел многоженство. Подчиняясь своей страстной натуре, он взял себе в жены Аду и Циллу.

Ашур — прямой потомок Ламеха, имел уже трех жен. Глядя на взрослеющих сыновей, Ашур изменил порядок первородного права. Своим наследником он определил не старшего Адаба, а на целых три года младше Адаба — Набу. Сам Адаб, слабый здоровьем и волей, не успевающий в учебе, без властолюбивых намерений, не претендовал на право первородства. Он охотно подчинялся во всем своему младшему брату Набу.

В северо-западных областях Месопотамии, которые ближе всего расположены к восточным илам (провинциям) нынешней Турции, при изменении права первородства существовал негласный жестокий закон. Лишенного в праве первородного наследования, выбрав момент, умерщвляли старшие, особо приближенные к правителю, жрецы города.

Зная об этом, сильный, но добрый по натуре юный Набу упросил отца не убивать брата. В таких случаях обреченного, связав большой келек (плот, поддерживаемый на воде надутыми и завязанными бурдюками из козьих шкур), и загрузив плот с провизией и несколькими козами с козлом, отправляли вниз по течению Мурата.

Выжившие в стремительном потоке горной реки, ссылаемые попадали в более спокойный Евфрат. На крутых речных поворотах, келек, как правило, выбрасывало на берег и отверженный начинал новую жизнь в одиночку, либо попадал в плен, к обитавшим в южной Месопотамии, воинственным племенам аккадцев. Во время половодья келеки, бывало, выносило в Большую Соленую Воду (Персидский залив).

Келек строили сообща, всем городом. Это был значительный и серьезный момент в жизни поселения. Определяли, несмотря на возраст, нового будущего правителя города, хозяина, военачальника, человека, призванного принимать в будущем ответственные решения в мирной и военной судьбе городов.

Келек вязали прочными лианами из крепких стволов привезенного низовьев Мурата евфратского тополя. Наконец пропитали горячим козьим жиром, надули и завязали бурдюки. Ранним утром, едва солнце показалось между вершинами Арарата, в келек погрузили семена в сосудах из обожженной глины, коз, молодого козла. Адаб, с трудом удерживая равновесие, уселся в центре келека. Кто-то из стариков подал ему длинный шест для управления плотом.

Оттолкнув келек от берега, братья наблюдали, пока груженный плот не скрылся за поворотом горного потока. Потом повернулись и, не оглядываясь, пошли в город. То, что произошло, не было предосудительным, считалось знаком хорошего отношения к братьям-соперникам по наследованию должности правителей городов. Править должны только сильные телом и духом.

Адаб плыл только днем. Как только солнце катилось к закату, Адаб шестом подталкивал келек к берегу и прочно привязывал его к стволу толстого дерева. Ночевал на келеке, опасаясь, охотящихся по ночам шакалов, гиен и каракалов (разновидность рыси). Питался сухими мучными и сырными лепешками, уложенными в глиняный сосуд, дикорастущими вишнями и мелкими, больше похожими на дикий миндаль, персиками, в изобилии растущими на берегах вдоль реки.

К концу второго дня путешествия Адаб увидел, что река внезапно расширилась, чистые струи Мурата смешивались с более мутными потоками воды, текущей со стороны захода солнца. Адаб понял, что келек достиг места, где бурный Мурат сливается с более спокойной Карасу. Дальше предстояло плыть уже по Евфрату. Каждый день, как только солнце склонялось к закату, длинным шестом Адаб направлял келек к пологой части берега. Течение Евфрата в таких местах было более спокойным. Адаб выволакивал келек на берег, освобождал, привязанных к центральному стволу келека коз.

Козы, словно чувствуя короткую свою трапезу, быстро насыщали желудки сочной травой и корой кустарников, в изобилии растущих вдоль реки. Утром Адаб снова направлял свой келек вниз по реке, навстречу неизвестности. Однажды стремительное течение ударило келек о выступ нависающей скалы. Келек резко развернуло, закрутило, и Адаб, не удержав равновесия, был сброшен в ледяную воду.

Едва успел ухватиться за, привязанный длинной веревкой к центральному стволу плота, шест. Подтягиваясь по шесту, затем по веревке, совсем окоченевший, с трудом взобрался на мчащийся в стремительном потоке, келек. С трудом раздвигая, сведенные ледяным холодом воды, суставы, направил свое плавучее временное жилище к берегу. Успел привязать к дереву плот, выпустил на берег пастись коз и потерял сознание.

Очнулся от негромкого разговора на непонятном языке. Над ним стояли, низко склонившись, двое: старик и старуха. Поодаль на траве сидели две женщины и девочки. Это было одно из разрозненных племен гутиев, изгнанных со своей родной земли (Территория современного Иракского Азербайджана — Прим. автора) первыми набегами акаддцев.

На зеленом склоне пологого холма паслось большое стадо коз. Седая, с длинными волосами, старуха, сидя у потухающего костра, помешивала в глинянном, с двумя массивными ручками, горшке варево. Увидев, что Адаб очнулся, отлила из горшка в глиняную плоскую, больше похожую на миску, чашу, варева и поднесла ко рту Адаба.

Приподняв голову Адаба, старуха с трудом напоила его горячим горьким отваром. Напившись, Адаб снова потерял сознание. Вновь, как раньше дома, его одолевали дикие головные боли, тошнота. Временами его изнуряли, не давая вдохнуть, болезненные судороги во всем теле. А старуха продолжала кормить его свежеприготовленным курутом (козьим сыром) и поить безобразно горьким, приготовленным ею самой, отваром.

Скоро Адаб стал подниматься и подолгу смотрел на, несущий свои воды на полдень, Евфрат. Потом стал ходить. Собирал на пологом склоне горы дикие персики и, начинающие поспевать, мелкие ярко-красные яблочные ягоды (райские яблочки). Все его козы паслись в общем стаде.

Силы Адаба восстанавливались, но по ночам снова снилась его обледенелая голова, каменной твердости шея. К утру его начинал бить сильный, судорожный озноб. Проснувшись поутру, он обнаружил, так знакомые ему двоение в глазах и половинчатое зрение. Вновь облаковидная серая пелена закрывала от его взора левую половину мира. К полудню, как и в Эдуббе (школе табличек) его валили с ног головные боли с тошнотой. Малейшее движение головы вызывало болезненное ощущение, колыхающейся внутри головы, еще совсем мягкой, полужидкой головкой, только что приготовленного, козьего сыра.