Реквием

– Разве половинчатый мир Федора содержит гармонию жизни? По мне так он слишком узок.

– Мне слова апостола Павла вспомнились. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь всё перенесет». А разве не так любила Эмма? И где ее счастье? Оно в вечности? Эта голгофа – путь ее души к вечной жизни? Хитро придумали мужчины! Вот смотрю я теперь на всё это со стороны… Какие мы все глупые, несчастные идиотки! Любви хотим, счастья, а что получаем?

В школе нам все толковали о победе человеческого духа над болезнями. Помнишь Николая Островского? Хлебнул сполна. Говорили: «Достойно вести себя, зная о близком конце, – это подвиг». Нет, это страдание! Это трагедия! И ни к чему высокие слова, когда нет выбора.

– Инна, тебе хуже, чем Островскому. У него жена рядом была.

– Уточняла я когда-то давно списки избирателей, которым требовалась для голосования урна на дом. В одной квартире жили старик со старухой. Они еле передвигались. У них было недержание мочи. Памперсов тогда не было, так они подвязывались какими-то тряпками, которые волочились у них между ног. Просто ужас. Но они все равно участвовали в выборах. Я была потрясена их желанием жить, стремлением до последнего чувствовать себя полноценными гражданами. А сколько им оставалось? Вот и подумаешь…

Инна сделала паузу. Устала. Лена, правильно оценив ее молчание, тоже затихла. Почему-то промелькнули в голове слова знакомой Лиды: «Люди умирают молча». От них Лене сделалось жутко тоскливо, захотелось, как в детстве, завернуться в теплое ватное бабушкино одеяло и отгородиться от всех на свете бед.

– Толстой в одном из рассказов писал о том, как легко умирает бедный человек и как тяжело – богатый. Я с ним не согласна. Странная, мужская точка зрения. Всем тяжело уходить. И труднее всего тем, кто оставляет неустроенных незащищенных детей и незаконченные дела. И богатство здесь ни при чём. Деньги – пыль. Человеку, прежде всего себя жалко и еще близких, тех, кто от него зависит.

Тетю свою вспомнила. Она, узнав приговор врачей, не стала ждать диких болей, какие мучили нашу бабушку. Две недели ничего ни ела, ни пила и тихо ушла. Какая выдержка! Сильная была женщина. Поучительный пример, но я так не смогу.

Думаю, мать меня скоро призовет. Заждалась поди… Знаю, знаю, нельзя всуе трепать память ушедших. Но сердце уже занялось тоскливым предчувствием встречи. Это только в юности кажется, что у нас в запасе вечность и нам некуда спешить, – тихо роняет Инна. – Разные карты всем нам сдает судьба, но очко редко кому выпадает.

– Моя бабушка в таких случаях говорила: не гневи Бога. Лучше многих прожила жизнь. Конечно, хотелось бы дольше. Но только чтобы жить, а не мучиться. Тебе надо вздремнуть. Может, Бог даст…

– Бог, Бог! К чему мне твое жизнеутверждающее одобрение прожитой мной жизни? – явно враждебно сказала Инна. И неожиданно пожаловалась:

– Изматывает боль, словно круги ада прохожу. На что я теперь еще годна? Только плакать.

– Человек до конца не знает своих способностей. В критические моменты он может проявить в себе, казалось бы, невозможное, – решительно возразила Лена.

– Золотые слова! Легко, как нечего делать. Ты безумно довольна собой? – попыталась иронизировать Инна. Но собственный голос показался ей необъяснимо чужим. На ее лице появились следы мучительного смятения.

Инна пришла в себя и наконец продолжила, но непонятно в связи с чем:

– Было время, когда средний уровень жизни людей был порядка сорока пяти лет. Ужасно!

– Так ведь среднестатистический. Это совсем не значит, что некоторые люди не доживали до девяноста лет. Смертность детей была большая. Моя бабушка по отчиму родила четырнадцать детей. Четверых тиф унес, троих холера, шестерых революция и гражданская война забрали. Только последний ребенок всё это вынес и выжил. Судьба отмерила ему восемьдесят лет.

Как твой последний… очередной муж отнесся, узнав о новом витке твоей болезни и возможных последствиях?

– Мы с тобой обе были на грани. Ты знаешь о смерти то же, что и я, а он не понимает наших страданий, потому что то не его жизнь и не его смерть. На днях, по старой памяти, по привычке приволок мне кучу своих рваных носков. Я распсиховалась. «Безупречная» ругательная фраза тут же сформировалась у меня в голове, но я сказала сдержанно: «Сколько мне жить осталось? И я это драгоценное время должна потратить на починку твоего барахла? Чини сам, если не можешь заработать на новые».

– Ответ вполне в твоем духе.

– Мало понимать беду. Сострадает тот, кто умеет прочувствовать силу и высочайший градус переживаний другого человека.

– Помню – это было лет тридцать назад, – на своей даче мой бывший шеф встретил меня в рваной рубашке. Поймав мой удивленный взгляд, его тогда уже больная жена сказала: «На работе Владимир Дмитриевич одет с иголочки. Пусть хоть на даче расслабится. А я вместо шитья лучше рядышком с ним посижу, почитаю ему любимых авторов. Душами пообщаемся». Как просто и хорошо сказала!

А отчим жизнь моей мамы разменивал на мелочную о себе заботу и на злобствование. Вот тебе и приоритеты. Когда они поженились, у них обоих было по внебрачному ребенку. Казалось бы, квиты, но он всю жизнь терроризировал жену, будто имел на это право. Свою дочь любил, а меня ненавидел. Он не захотел меня удочерить и дать свою фамилию и уже этим показал всем, какой он человек.

– Боже ты мой! – Инна тяжело вздохнула и закрыла глаза.

«По какому поводу вздохнула? Надо же, Бога упомянула. Инне не свойственны христианские мотивы, но ради выживания она уж точно прочтет тысячу раз «Отче наш» и всерьез пообещает обратиться в веру. Истинное смирение не ведет к утрате достоинства», – подумала Лена, внимательно вглядываясь в лицо подруги.

7

Инна залепетала тихо и неразборчиво. Но Лена поняла почти все.

– Сон – могучий защитный рефлекс организма, но когда он не срабатывает, боль вынимает из тебя душу, вытряхивает остатки сил и мужества. Жуткие галлюциногенные картины крутятся, крутятся неотвязно и назойливо. Не удается их отогнать. То бешусь, то стараюсь себя урезонить. Не учла, что теперь подделки в аптеке часто случаются. У меня была мысль взять с собой рецепт, да заторопилась, и мысль безвозвратно ушла.

– У меня есть, дать?

– Не стану заставлять себя долго упрашивать.

Лена протянула руку к сумочке, которая лежала в головах ее импровизированной постели, достала пузырек и вложила в руку подруге.

– Пей, многократно мной проверено, – сказала она мягко, но убедительно.

– У тебя всегда с собой?

– Наготове держу, на всякий случай. Иногда нервы так расходятся, что не удается усмирить себя без лекарства. Ты же знаешь, я только внешне спокойная.

– Знаю твою железную выдержку. А каким способом засыпаешь? Я не могу счетом овец прервать поток своих мыслей, поэтому читаю до тех пор, пока сон не сморит, – до двух, а то и до четырех ночи. Мучают меня постоянные бесконечные ночные внутренние диалоги.