Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)

— С кулаками к нему не лезли, это его выдумка… Вы запамятовали, что вечер-то был предновогодний. Если бы никто не пошел с нами, тогда как?

— Ну, если… Много бывает «если», можно обойтись и без «если».

— Больше вы нам ничего не скажете?

— Я вам сказал, что дело ваше не подсудное, можете успокоиться, если только это вас беспокоит. — Майор рассмеялся. — Видите, сам не мог обойтись без «если».

Посетители с облегчением простились с ним.

В коридоре Павел Иванович горделиво сказал:

— С умным человеком куда как легко разговаривать. Умный человек твои доводы с полуслова понимает.

Вася Баранчиков обрадовался его словам, не к месту довольно громко пропел:

Тише, парни, топайте, Пол не проломите. У нас под полом вода, Вы не утоните.

Головнин с легкой усмешкой смотрел на них. Ему казалось, узнав о главном, они упустили подробность.

«Почему майор сказал: „Если только это вас беспокоит“? Хотел спросить его и постеснялся».

На улице, подпирая дерево, их ожидал озябший Ломовцев. Вид у него был как у побитой собаки: кутался в воротник пальто, виновато косился. Павел Иванович стал собирать деньги на билеты — автобус уходил в город через двадцать минут. Павел Иванович намеренно не замечал Ломовцева.

— Ребята, сейчас подойдет машина. У меня знакомый здесь. Я договорился…

— Соколовой или Карасева машина? — почувствовав общее настроение, осведомился Баранчиков.

— Ну зачем вы так?

Павел Иванович гневно вскинулся:

— Он спрашивает: зачем? Ты-то прежде ответь: зачем сам-то все это сделал? Наплел, в посмешище превратил.

— Ребята, честное слово, не нарочно я… Взбрело в башку — не остановиться было. Главное, заранее не придумывал, так прямо на месте, стих какой-то нашел.

— Стих у него! Поезжай-ка лучше один. Мне твой стих за одну ночь здоровья на год унес.

Головнину было жаль Ломовцева — тот совсем скис. «Ведь знали, что выдумщик, могли не верить, — оправдывал он его. — Правда, он бессовестно воспользовался общей растерянностью, правда и то, что восстановил против несуществующей Соколовой, но так ли уж виноват он? Значит, где-то есть такая Соколова — из ничего ничего не бывает! Не силы же небесные нашептали ему о ней!»

— Надо ли верить всему, что рассказывают? — сказал Головнин Павлу Ивановичу. — Он этого, кажется, с нас не требовал. Бери столько, сколько надо, не будь жадным, не хватай все целиком. Чего из пустяка делать трагедию?

Переменчивый Вася Баранчиков поддержал его:

— Мальчики, весело же было! Будто впервые у нас розыгрыши. И потом. Ведь знаете же, что Григорий пишет, писателем хочет стать, а как он проверит, хорошо ли, плохо ли пишет, когда его не печатают? На нас он проверку сделал. Вышло здорово! Мы ему поверили. Молодец, Григорий!

— Подальше от таких писак, — сумрачно сказал Павел Иванович.

— Не куксись, Гриша, никто на тебя не сердится, — продолжал Вася, не обратив никакого внимания на замечание Павла Ивановича. — Что касается меня, за милую душу послушал бы еще что-нибудь. Я еду с Григорием на машине. Автобус мне претит.

Ломовцев, благодарно взглянув на Васю, качнулся на ногах, повеселел. Но чуть опять все не испортил, когда вдруг сказал, улыбаясь:

— Вы здорово выглядели, когда вывалились из прокуратуры. Жалел — камеры с собой не было, а то бы…

Павел Иванович так злюще посмотрел на него, что Ломовцев на полуслове поперхнулся. Головнин поспешил сказать:

— Деньги, что на билеты собрали, употребим достойно. Ломовцев не кинул нас, как сперва подумалось, оказался настоящим парнем. Пообедать нам не мешает… Тут-то, наверно, не выдумал ты: есть маленькая комната в чайной, ну та, что с крахмальными салфетками? С раздевалкой?

— Тут всё точно, — сказал Ломовцев.

— Делайте, что хотите, — обидчиво отмахнулся Павел Иванович, — я уже ничего не понимаю.

14

Нинка Студенцова, подобрав ноги, сидела на диване, читала. Похоже, она получила прописку не в столице, а у Головниных. Мило улыбнулась Сергею.

— Я, как видишь, за хозяйку, одна… Будешь обедать?

Сергей разделся, сел к столу. Наблюдал, как Нинка, шлепая босыми ногами, широкопятая, прошла за перегородку, где было подобие кухни. Подумал: всегда живая, сообразительная, тут никак не может понять его неудобства перед Николаем — приютил изгнанную жену и вроде бы тем самым оправдывает ее. А какое ему дело до их жизни, впору свои отношения уладить.

— Людмила еще не приходила?

Она вскользь глянула на него и тут же опустила глаза, с преувеличенным вниманием стала собирать на стол. Кастрюля, которую она принесла, была обернута газетами, чтобы не разогревать лишний раз, сохранить тепло.

— Сегодня на первое лапша грибная, на второе пирожки с грибами. Разгрузочный день. Ешь, мы уже обедали.

Нинка храбрилась, старалась казаться бесшабашной, хотя и видно было, что ей неудобно за нахлебничество в чужой семье.

— Люда ушла по делам. Галя у бабушки.

«Последнее время она часто уходит „по делам“, не скрывает радости, когда в доме есть кто-то посторонний, словно боится, что наедине может произойти объяснение, не хочет этого объяснения. Ей важно уходить „по делам“…»

А Нинка все приглядывалась к Сергею, ждала нужных для себя слов.

— Почему сама не позвонишь? Или, куда лучше, пришла бы прямо на работу.

— Чего проще! — В глазах Нинки появились слезы, лоб наморщился, и Сергей поспешил отвернуться: чего доброго, из жалости еще примет ее сторону. — Куда как просто! Но ни то ни другое у меня не получается. Как только он слышит мой голос, бросает трубку, как только ему говорят, что его ждет жена, ссылается на занятость. Это для вас он легкий, с добрым сердцем, на самом деле он упрямей десяти ослов.

«Эта ищет защиты у знакомых, ей необходимо, чтобы ее оправдывали, защищали. Дома она творит черт-те что, но ей надо, чтобы ее защищали».

Наблюдая за ее кошачьими, мягкими движениями, он думал, что ее «очередной заскок» оказался серьезнее, чем она предполагала, и, хотя никому не сознался бы, испытывал нечто вроде зависти к Николаю, решившемуся на разрыв.

— Сережка, не смотри на меня так, — попросила Нинка.

Он не понял.

— Когда смотрят сквозь тебя, думают о другом, бывает неприятно и страшно.