Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)
Шрифт:
Опять удивился силе бумажки, когда жена рассказала о проверке и ревизии в магазине: кто-то донес о торговле спиртным во внеурочное время. Оштрафовали ее на пятьдесят рублей.
С Валентиной было у них в то время полное понимание: в семьях всегда отливы и приливы. Пришлось Андрею из-за собственной глупой злости выложить из кармана пятьдесят рублей. Недешево обошлась записка, но и то хорошо, что жена не узнала, кто ее писал.
Неприятности так и преследовали Шумакова, и начались они с павлычевского дома, с охотников, так некстати оказавшихся в то время в Задуброве. Уже одного
Утром, провожая пристальным взглядом машину, Шумаков без труда понял, кто может в ней ехать; эта повертка с Выселок шла в самую глухомань, в лес. Возвращаться будут тут же, никуда не денутся. «Вы от меня простым спасибо не откупитесь», — подумал он, уже решив, что сделает.
Сегодня ему предстояло отгребать навоз от скотного двора: доярки жалуются, что образовавшиеся горы напоминают Гималаи, — насиделись у телевизоров, красивые сравнения приводят.
Он и работал. Никто не скажет, что Шумаков не спор в работе.
В обед прикатил на своей развалюхе Генка Белов, привез из города комбикорм.
— Здорово! — улыбаясь, приветствовал он.
Шумаков ответно помахал рукой.
— Я сегодня один маневр хочу совершить, будет что выпить, — сказал Шумаков. — Заходи вечерком.
— С Галей зайдем, — сказал Генка и опять блеснул зубами.
Генка смуглокожий, летнего загара ему хватает до весеннего солнышка, потому зубы еще больше выделяются белизной.
Генкина улыбка напомнила Шумакову светловолосого парня-охотника, который ловко расправился с ним в павлычевском доме; помрачнел враз, резко дернул рычаг, направляя скребок на разворошенную кучу дымящегося навоза.
Работу он кончил раньше и повел трактор на проселок.
Вениамин Иванович вызывал по одному, каждому говорил:
— Пишите подробное объяснение.
— А что писать?
— Чего не было, мне не надо. Пишите, что было.
Написанные объяснения он прочел, сопоставил, и вот какая получилась у него картина…
По следу, оставленному гусеницами, охотники добрались до шумаковского дома. У забора стоял трактор, еще теплый, посверкивал в темноте скребок.
— Всем идти неудобно, все-таки чужой дом, — сказал Павел Иванович.
— Пойду я, — предложил Ломовцев.
— И пойду я, — решился Головнин.
Они стали подниматься на крыльцо. Павел Иванович напутствовал вдогонку:
— Осторожнее там, ребята, не очень…
— Мы будем не очень… — сказали те двое.
Шумаков услышал стук в дверь.
— Входите, — радушно предложил он, догадываясь, кто может стучать: свои деревенские входили без стука.
Головнин и Ломовцев вошли. Они увидели крупного носатого мужика, развалившегося на диване. С экрана большого телевизора пан Директор круглил глаза, что-то рассказывал. Пан Спортсмен удивленно восклицал: «Это ж надо!»
Шумаков отвел взгляд от экрана, спросил, чего от него хотят.
— Мы пришли по следу, — сказал Ломовцев.
— На правой гусенице два трака обломаны, — добавил Головнин.
Шумаков смотрел на них во все глаза: начиналось не так, как он рассчитывал. А рассчитывал он, что к нему придут и будут просить
вызволить машину из снега, он поломается, сколько надобно, и запросит две бутылки. Не окажется водки — возьмет деньгами, Валентина отоварит. Эти повели разговор не так — обломанные траки заметили.— Трактор мой. Вам-то какое дело до гусениц?
— Тебе нисколько не совестно? — кротко спросил Головнин.
— А с чего мне должно быть совестно?
— Зачем дорогу исковеркал?
— Кто?
— Иван Пыхто! Чего дурочкой прикидываешься?
Шумаков представил вечер в доме дедка Павлычево:
и эти, не иначе, будут руки заламывать. Ощутил неприятный холодок в груди, но виду не подал, что испугался.
— Что вам надо?
— Да уж самое малое, не до большого — поезжай чистить дорогу.
Охотник, сказавший эти слова, был сдержан и зол. Шумаков окинул его щуплую фигуру, мелькнуло: «Этого сомну, рывок за патронташ, и окажется на полу». Второй был здоровее, с ним так просто не сладить. И тогда Шумаков решился…
— Идите вы!.. — надрывно выкрикнул он и, как был в носках, в вязаной рубахе, бросился к двери.
Ломовцев и Головнин оторопели, никак не ожидали такого исхода: хозяин пулей проскочил мимо них.
— Это ж надо! — удивлялся пан Спортсмен с экрана телевизора.
Охотники вышли в раскрытую настежь дверь. На улице, как от привидений, тракторист отмахивался от Студенцова и Павла Ивановича. Те завороженно наблюдали за ним.
Шумаков никак не ожидал увидеть еще людей.
— Ладно, оденусь и пойду чистить дорогу, — выкрикнул он. Поднялся на крыльцо, добавил ненавистно: — Шляются всякие!
Теперь Вениамин Иванович выслушал обе стороны. Он озабоченно ходил по кабинету из угла в угол. Перед ним встал неразрешимый вопрос: «Били или не били?»
Вениамин Иванович изучал юриспруденцию разных стран и веков. Он был сторонником вынесения судебного решения в простых, незапутанных делах прямо на месте, без длительного и утомительного следствия. Случилось происшествие — и тут же тебе сразу разбор дела и суд. И обидчики и обиженные, еще горяченькие, не сообразят, что соврать, как выкрутиться. Длительное следствие не приносит пользы, только усложняет поиск истины. Когда Шумаков принес заявление, надо было незамедлительно ехать на место, прихватив с собой кого-то из охотников, там разбираться. Теперь, по прошествии стольких дней, каждый тщательно подготовился, и он понимал, что ему врет и та и другая сторона.
Следователю легче было объяснить поведение охотников: неудачный день, желание вовремя попасть к праздничному столу — и такое препятствие на пути, сделанное с корыстной целью. Самый безгласный добряк взорвется, накричит и съездит по морде. Вывод получался: били.
Тракторист Шумаков не признает, что дорогу исковеркал он. Когда к нему пришли, он, как сумасшедший, бросился в дверь и мог налететь в сенях, в темноте, на косяк, мог удариться, прыгая с крыльца. Mог сам себе подсадить синяк. В больницу он сразу не пошел. А в новогоднюю ночь мало ли где можно получить повреждение! Пошел в больницу утром. Выходит: мог и наговорить.