Ремонт человеков

Но принимать решение мне не хотелось, мне просто нравилось, что у него такие ласковые, хотя и нетерпеливые руки, и что у него так стильно выпирает между ног.

Он прижимался ко мне, он терся о меня, он шептал на ушко, что сейчас кончит.

Я краснела и смеялась, а потом вывернулась из его объятий и выскочила на улицу.

Он появился вслед за мной, смущенный и тоже покрасневший.

Подруга внимательно посмотрела на брата, потом — на меня, потом опять на брата.

— Он у меня маленький, — сказала она мне, — ты его не порти…

Все засмеялись, больше всех — я.

Хотя если кто кого и собирался испортить, то — он меня, хотя навряд ли он подозревал, что в свои двадцать три я все еще девственница.

И что я пробуду ей еще до завтрашнего дня, потому что, хотя нас и положили вместе в чердачном закутке, ночью ничего не произошло.

Разве что он действительно кончил — мне в руку.

Хотя и просил, чтобы я взяла у него в рот, но я предпочла просто положить руку на его возбужденный член.

Положить руку и отдрочить, хотя слово это тогда произнести вслух я не могла.

Он тоже попытался раздвинуть рукой мне ноги, но я посчитала, что на первый раз с него хватит и моих затвердевших сосков.

И он, спустив мне в ладонь, успокоился, и внезапно заснул, а я лежала рядом, и думала о том, что — может — уже стоит распрощаться со своей пресловутой девственностью.

Позволить себя дефлорировать.

Потерять невинность.

Порвать целку.

А он спал рядом и посапывал, милый, очаровательный мальчик, который так и не добрался до моего сокровища.

Что, между прочим, для них все равное — главное. Цель жизни. Хоть прямо, хоть косвенно, но каждый из них помешан только на одном — сделать так, чтобы это сокровище стало его. И это. И это тоже. Поэтому они так часто смешны и жалки, и поэтому мы так часто проигрываем им: мы становимся зависимы, мы теряем свободу, мы позволяем себя убить…

Я сделаю все, чтобы этого не позволить, я буду бороться за свою жизнь, цепляться за нее, кусаться и царапаться!

А потом я заснула и проснулась, почувствовав, что он опять пристает ко мне.

Но было слишком рано и я хотела спать.

Рассвет только начался и солнце лишь чуточку коснулось не зашторенного чердачного окна.

— Спи, — сказала я ему, и отчего–то добавила: — потом!

И заснула сама, даже не убрав его руку со своей груди.

Между прочим, это была первая ночь в моей жизни, которую я провела рядом с мужчиной.

В одной постели, под одним одеялом.

На узкой дачной койке, под таким же узким шерстяным одеялом, которое постоянно куда–то убегало, падало, разве что не соскальзывало.

Спать из–за этого было неудобно, но я спала и очень крепким сном.

И когда я окончательно проснулась, то обнаружила, что его нет рядом — видимо, он уже рассказывал всем внизу какая я стерва и как я ему не дала.

Или наоборот: хвастался тем, чего не было, и расписывал сестре, какой он крутой любовник.

Мне оставалось одно: спуститься быстренько вниз и добавить к рассказу маленький штришок — описать в красках как он кончал в мою руку.

Но когда я спустилась, то нашла на веранде лишь своего молодого — как его назвать? Еще не любовника, но уже и не просто постороннего. Того, с кем я провела всю ночь рядом. Того, кто долго, а порою и болезненно, терзал мою грудь. Того, кто безуспешно пытался развести мне ноги, но у него с этим так ничего и не получилось. Что называется, я его продинамила.

И он сидел в печали и курил, смотря на веселые садовые цветочки.

А все остальные ушли гулять в лес.

Может быть, за грибами.

Или за ягодами.

В общем, ушли в лес, оставив нас одних.

Я позавтракала, он сидел рядом и смотрел обожающими глазами.

Я опять почувствовала себя сверху.

Я опять могла повелевать им, мне было его жалко.

Он ждал, когда я закончу есть, в его глазах было не только обожание.

Он просто мечтал наброситься на меня опять и доделать то, чего не смог добиться ночью.

И я поняла, что пришло время сдаться, банально говоря, крепость должна пасть, а ее ворота — открыться.

Мои ворота начали мне мешать, вот только я не хотела лишаться девственности прямо здесь, в этом чужом доме.

Пусть я не любила его, пусть он был мне просто приятен, но хоть что–то романтическое во всем этом, но должно было присутствовать.

Чтобы я могла когда–нибудь вспоминать об этом без отвращения.

А то, что будет противно и больно — в этом я не сомневалась, в двадцать три ты уже знаешь так много, что порою тебе кажется, что это происходило именно с тобой.

То есть, девственность я теряла неоднократно и всегда мне было больно и противно, и какая разница, что всегда это было не со мной.

Я позавтракала и попросила у него сигарету.

Он ждал, послушный мальчик, он ждал и смотрел, как я медленно курю, наслаждаясь набирающим силу летним днем.

Он понял, что если чего и добьется, то только по моей воле, впрочем, почти все они со временем понимают это.

Или делают вид, что поняли.

Я докурила и предложила ему пойти в лес.

Мы закрыли дом, он убрал ключ под коврик и мы вышли за калитку.

Лес был сосновым и светлым, воздух был пропитан терпким ароматом настоянной на солнце сосновой хвои.

Прямо от калитки уходила тропинка, скорее всего, что именно по ней и ушли остальные, еще до того, как я проснулась.

Сейчас мы шли следом, вот только абсолютно не стремились их догнать.

Было хорошо, было удивительно хорошо — от этого летнего дня и от этого дурманящего воздуха.

Он шел рядом и что–то говорил, говорил, а я делала вид, что слушаю.

Хотя на самом деле, я не слушала и не думала, я растворилась во всем, что вокруг и чувствовала лишь одно: как я счастлива.

Тропинка вышла на большую поляну, покрытую ромашками.

Мы пересекли ее и подошли к небольшому холмику, поросшему редкими высокими соснами.

И я подумала, что это очень подходящее место.

Залитый солнцем холмик с видом на полную ромашек поляну.

Я села прямо на траву, а потом просто легла на спину. Солнце слепило и я зажмурила глаза.

И тут же ощутила на губах его губы.