Ремонт человеков

Он был нетерпелив, он боялся, что я очнусь и ему все обломается, как и прошедшей ночью.

Он ползал губами по моему лицу, а рукой шерудил под юбкой, стремясь то ли порвать трусы, то ли разорвать, но никак не снять.

Я лежала, все еще не открывая глаз, только легла так, чтобы ему было удобнее.

Он стянул с меня трусы и задрал подол платья. В попу впились колкие травинки и я заерзала.

Тут я почувствовала, как он с силой раздвинул мои ноги и начал пихать между них свой член.

Как оказалось, я была абсолютно не готова к этому.

Мне вдруг стало страшно и я почувствовала, что ему в меня никогда не войти.

И я так и умру девственницей.

То есть, невинной.

Недефлорированной.

Целкой.

Он тыкал и тыкал, но никак не мог попасть туда, куда нужно.

Солнце все так же слепило в лицо и мне совсем не хотелось открывать глаза.

Он лежал на мне и пытался всунуть в меня свою гордость. Но гордость не всовывалась и меня стал разбирать смех, страх прошел, если что и было надо сделать, так это помочь ему.

Я взяла рукой его член и аккуратно вставила себе в дырочку.

И дальше он просто пропихнул его и мне действительно стало больно.

Больно и противно, хотя он уже заполнил меня внутри и начал дергаться на мне, как заводной.

И сразу же кончил.

Кончил и упал рядом, а я открыла глаза и посмотрела. Вначале на себя, потом на него.

Между ног у меня были следы крови, в крови был и он. В моей крови.

Он лишил меня девственности, он выдоил из меня кровь.

И он потянулся ко мне — ему хотелось целоваться.

А мне было больно и целоваться не хотелось, как не хотелось больше его видеть.

Он сделал свое дело и должен был исчезнуть из моей жизни.

По крайней мере, так я думала вечером, уже у себя дома, когда смотрела в одиночестве телевизор.

У меня начиналась новая жизнь, в которой ему больше не было места. Ведь я уже не была белой вороной, как не была и девственницей.

Точнее, я больше не была белой вороной, потому что больше не была девственницей.

Через неделю, после какой–то вечеринки, я позволила проводить себя молодому человеку, с которым познакомилась лишь пару часов назад.

В ту ночь я в первый раз кончила.

С тем молодым человеком мы встречались пару раз, но потом я познакомилась с другим.

Тот был старше меня, на несколько лет. И я обнаружила, какое это удовольствие, когда чувствуешь себя младше.

По крайней мере, тогда в игре «мужчина–женщина» появляются добавочные краски.

Как и в игре «женщина–мужчина».

Вот только, если это игра.

А та ситуация, в которой я оказалась, когда поняла, что он хочет меня убить, не игра.

Это бег на выживание.

Пусть даже сейчас я никуда не бегу, а жду его дома.

Его.

Моего ненаглядного.

Моего обожаемого.

Моего предполагаемого убийцу.

6

Я решила приготовить на ужин курицу и приготовить ее так, как он больше всего любит.

Оказывается, на это у меня было время.

Он позвонил и сказал, что задержится.

И когда я положила трубку, то почувствовала облегчение.

Такое сильное облегчение, что снова заплакала.

Я сидела в кресле рядом с телефоном и плакала.

Рыдала.

Опять выла белугой, хотя никогда не знала и даже не задумывалась о том, кто она такая.

Я плакала от того, что — на самом деле — больше всего боялась сейчас увидеть его.

Услышать, как он звонит в дверь.

И открыть эту дверь.

И увидеть, что он стоит на пороге.

И что–то говорить ему, что такое, что я говорю ему каждый вечер.

Хотя — на самом деле — сегодня я могу сказать совсем другие слова, милый, могу сказать я, дорогой мой, ты знаешь, я приготовила тебе подарочек, он перевернет все нашу жизнь, ты уже никогда не будешь прежним, как никогда не буду прежней и я. Мы станем другими и тебе никогда, никогда не удастся…

Я не договариваю, я забываю слова, которые хотела сказать.

Он позвонил и сказал, что задержится.

И этим дал мне время.

Я могу достать из кармана халата дискету и включить компьютер.

Я могу заняться собой.

Я могу убрать квартиру.

Я могу приготовить ужин.

Я могу просто лечь и смотреть телевизор.

Смотреть телевизор и ждать, когда он позвонит в дверь.

И тогда пойти в прихожую, открыть ее и сказать ему те слова, которые я забыла.

Я могу сделать все это, хотя больше всего я боюсь первого варианта. Дискета тянет карман, я чувствую, что — как бы мне не хотелось — я не должна делать это, лучше всего вообще положить ее на место, в тот самый нижний ящик стола, где она лежала рядом с ножом.

Хотя мне безумно хочется включить компьютер.

Точно так же мне безумно хотелось позвонить ему сразу же, как из коробки с видеокассетой, выпала его визитная карточка.

Неприметная визитная карточка с его номером телефона.

Я смотрела на нее и чувствовала, как у меня влажнеют ладони. Потеют. Становятся мокрыми.

И мне хотелось сразу же снять трубку и набрать этот ряд цифр.

И сказать ему…

Те слова я тоже забыла, я вообще забываю слова, иногда они застревают даже не на кончике языка и не в горле, а где–то ниже, чуть ли не в районе диафрагмы, а когда я вспоминаю их, то они оказываются другими.

Совсем другими.

Я встаю с кресла и тупо иду в сторону ванной.

Если с чего и начать, то проще всего — с себя. Процесс ожидания. Два, а то и три часа. И тогда он придет. Придет и позвонит в дверь. Я как улитка, ползу по квартире, ноги ватные, но это не от коньяка, это от жизни, это от того, что я нашла в нижнем ящике его стола и от того, что давно — как хитрый и жилистый червь — живет во мне.

Ощущение того, что он хочет меня убить.

Я доползаю до ванны и вползаю в открытую дверь.

Включаю кран с горячей водой, смотрю, как над ванной поднимается пар.

Если что сейчас и надо мне сделать, так это быстро и решительно сбросить с себя халат, так же быстро и решительно принять душ, а потом начать готовиться к его приходу.

Но решительности давно нет, она была утром, когда я пошла к Седому, а сейчас я тюхтя, улитка, черепаха, даже не кусок мяса с дыркой между ног, а слизень, боящийся всего на свете.

Точно такой же я была, когда смотрела на его визитную карточку.