Рената Витали

— Тебе следовало бы держаться подальше от того, что тебя не касается, принцесса.

Простите?!

Оказаться в Девилс-Ридж было не по своей воле, а в этом доме — и того меньше. Это его отец ворвался в ванную, а теперь Дамиан имеет наглость обвинять меня в навязывании? Вот вам и родственные души.

Если бы я была из тех, кто может наброситься на него, я бы так и сделала. Вместо этого я сохраняла спокойствие, смывая остатки мыла с плеч, поднимаясь по ступенькам из бассейна и вставая перед ним.

— Если ты хочешь меня спровоцировать, то у тебя ничего не выйдет.

Вода капала с моей обнаженной плоти, но его глаза не отрывались от моих.

— У меня нет никаких намерений, когда дело касается тебя. Ты — вредитель. Блоха. Не более чем обычная домашняя муха. Я не вправе прихлопнуть тебя. Дверь останется открытой, и, в конце концов, ты улетишь. А до тех пор держись от меня подальше и не лезь в мои дела. — Снисходительный взгляд был отвратителен для любого, кроме него. Он подошел ближе. — Я бы не хотел случайно причинить тебе боль, принцесса.

Воздух холодил мою влажную кожу, когда он касался меня. А может, это его слова охладили меня. Это длилось около секунды, пока на заднем плане не раздался голос его отца, который кричал на одного из бедных сотрудников в противоположном крыле дома.

Мириады эмоций пронеслись в глазах Дамиана, прежде чем он отбросил их. Впрочем, это не имело значения. Ущерб был нанесен. Я видела эти эмоции, и вместо того, чтобы вцепиться в момент уязвимости, как стервятник в мертвую тушу, я увидела родственную душу, которой хотела помочь.

Девушку, которую нужно спасти.

Я подняла подбородок и взвесила свои слова.

— Я не принцесса.

Он рассмеялся.

— А кем же еще ты можешь быть?

Я подумала о шахматной доске Маман и бесконечной венской игре. Я не была королем, но и не была пешкой.

— Я была бы рыцарем.

— Отлично, рыцарь.

— Отлично, Дэй.

Его глаза сузились от этого прозвища. Я не стала дожидаться, пока он меня назовет, потянулась за халатом, набросила его на плечи и прошла мимо него так собранно, как только могла, — тонкий шелковый халат прилип к моей мокрой коже.

По правде говоря, Дэй не был коротким для Дамиано.

Это была игра слов "Дама". (Игра слов: damsel — дама).

Он еще не знал этого, но именно таким я его и видела.

Это должно было быть плохо, но не было.

Возможно, мир и не воспринимал его таким, но для меня Дамиано Де Лука был дамой — запертой в этой позолоченной башне и взывающей к отцу о побеге, а я была глупым рыцарем в сияющих доспехах, который хотел его спасти.

ГЛАВА 6

Весь мир сделан из веры, доверия и пыльцы фей.

Джеймс Мэтью Барри; из сказки «Питер Пэн»

ДАМИАНО ДЕ ЛУКА

Три месяца спустя

Моей любимой комнатой в особняке Анджело была та, в которую никогда не ступала его нога. Библиотека была моим убежищем с тех пор, как я научился читать в три года. Мама взяла меня сюда, познакомила с миром слов, который казался мне более реальным, чем мой собственный, и наполнила его тысячами книг. Когда она умерла, эта комната стала всем, что у меня осталось от нее. Гроб с потертыми корешками, первыми изданиями и полками из дерева.

Поэтому меня должно было беспокоить, что Рената оскверняла мое святилище каждую ночь, когда в два часа ночи вставала с постели, пробиралась сюда и читала книги, к которым раньше прикасались только я и моя мать. Но меня это не беспокоило. И это было опасно.

Большую часть лета Рената днем запиралась в своей комнате, персонал приносил ей еду, и единственная отсрочка, которая была у нее в этой тюрьме, стала и моей отсрочкой. Я понимал это так, как никогда никому не скажу. Именно поэтому я оставил ее наслаждаться библиотекой. За исключением сегодняшнего дня, когда от удара ремнем Анджело мне все еще жгло спину, а мысль о компании манила меня. Засудите меня.

Сегодня она тихо вышла из своей комнаты. Не было слышно ни одного шага. Я уставился на статью в рамке о прапрадеде Людовико Де Лука, ожидая, пока она пройдет мимо картины с изображением Людо в холле. (Анджело был одержим им.)

Она распахнула двойные двери, на ее лице не было ни намека на удивление, когда она увидела меня, хотя я знал, что удивил ее. Она умела прятаться. Я бы отдал ей должное. Но нет. Она от меня это не получит.

Подперев ноги двумя подушками, принадлежавшими европейскому принцу три века назад, я улегся на один из двух бархатных диванов черного дерева в библиотеке. Между моими ладонями лежал первый экземпляр романа Федора Достоевского "Братья Карамазовы". Тот самый экземпляр, который она читала и оставила лежать на приставном столике вчера вечером. Я все еще чувствовал ее ванильный запах на кремовых страницах.

Она замерла на мгновение, и я подумал, как сильно я ее взволновал. А еще я подумал, насколько она умна. Мои знакомые сообщили мне, что у нее лучшее образование, которое можно купить за деньги, и вожделение побудило меня проверить ее.

— По твоим рукам бегут мурашки. — Я ни разу не поднял глаз от книги. А если бы и поднял, нас разделяло несколько футов. Я не мог видеть мурашки, хотя и не сомневался в их существовании.

— Не помню, чтобы я читала эту строчку в книге. — Она села на диван напротив моего, видимо, решив, что это лучше, чем еще одна минута в ее комнате.

Я перевернул страницу, не поднимая глаз, и продолжил свой тест.

— Они — физическое проявление твоего влечения ко мне. — Мой тон не оставлял поводов для споров. Как будто мои слова были фактом — так оно и было, и попытка возразить мне была бы безуспешной — так оно и было.

Ее ровный голос произвел на меня впечатление.

— Значит, мои мурашки, которых не существует, — бред, — это физическое проявление моего влечения к тебе, которого тоже не существует. — Тоже бред. — Я так понимаю, слухи о безумии, бушующем на территории Де Лука, правдивы.

— Это не слухи. Это факты. — Я встретил ее взгляд и осмелился возразить.

— Ты ненавидишь меня?

Мой взгляд вернулся к книге, в основном для того, чтобы скрыть удивление от ее смелости.

— Ненависть требует эмоций, а я не обладаю ни одной из них, когда речь идет о тебе. — Я поправил свое тело, стараясь сделать все возможное, чтобы она не видела моей боли. Анджело перестал наносить удары, когда начали образовываться рубцы. Это был его способ убедиться, что на теле не останется шрамов. Но все равно было ужасно больно.