Ренегаты

И вручили "названым отцам".

– Ты не бойся - обряд здесь короткий. Говорить ничего не надо, сватья всё скажут и куда надо надавят, в смысле встать-сесть. Кормиться с церемонией тоже, за жениха с невестой гости кушают, - скороговоркой наставлял её Джиз.
– Первая ночь - ну, ты, я думаю, не забыла в плену, как это бывает с мужчиной.

Алке было меньше двадцати, когда её унесло в этот сволочной мир, и родители воспитывали девушку в строгости. Альгерду, невзирая на немалые для знатной девицы лета, боготворили все, но ей самой отчего-то не приходило в голову разменять золотой на медные гроши.

– Джиз, - прошептала она сквозь покров, - я думала, ваше племя ценит, когда невеста бережёт себя для суженого. У нас так.

– Вот ведь шатан, - процедил он, - погоди.

Вокруг неё, слепой и почти оглохшей, закружились, зашелестели голоса. Тарабарщина достигла пика - и сорвалась вниз.

– Слушай, Ильдико, - снова заговорил с ней Джизелла.
– Это плохо, что твоё девство не нарушено. Снимать печать и без того дело рискованное и опасное. Тем более ты владеешь сталью и знаешь мощные заговоры, а это верная гибель суженому, хочешь ты того или не хочешь. Но и поворотить назад уже нельзя. Больше сказать не имею права. Прими всё как есть и терпи.

Обряд показался ей таким же примитивным, как и вся здешняя жизнь. Ильдико подвели к жениху, который дотронулся до неё обрубком, запелёнутым в гладкий шёлк, будто предъявляя своё право, и сомкнули пальцы невестиной правой руки поверх этой гладкости. Подвели обоих к порогу свадебного шатра и показали, как переступить через порог, чтобы его не коснуться.

Пылко горело пламя. Невесту отделили от жениха, совлекли покрывало, всунули в одну руку горсть чего-то скользкого, в другую - малый кожаный мех с кумысом. Жертва домашним духам.

Из другой баклаги, побольше, выпили люди, передавая по кругу.

Костёр вспыхнул - приугас - восстал с новой силой, озаряя лица. За спиной девушки слышалось осторожное движение.

Шатёр почти опустел. Музыка смолкла. Ильдико повернулась к мужу...

И тут крепкие молодые руки - а их было много, слишком много!
– подняли её, перенесли через огонь и бережно опрокинули на покрышку из мягкой кожи. Развернули полы халата, остриё ножа скользнуло, порвав слои тончайшей материи. Ладонь легла на губы, четыре других - сдавили запястья и щиколотки.

А потом пленницу взяли. Раз, другой, третий - бесконечное множество. Каждый из насильников уносил на себе каплю крови, частицу её плоти. И добавлял крупицу боли к безмерному унижению. Живые тиски сменяли друг друга.

Пока не отпустили совсем: беззвучно плачущую, с истерзанной душой.

Снова загорелось пламя - от дуновения ветра. Живые тени скользнули за полог.

Тёмный силуэт наклонился над ней, глаза мужчины - чёрный зрачок на фоне чёрной радужки - казались без дна.

Вираг расправил на ней одежду, перенёс на чистое.

– Чегелед, - в голосе звучали странные интонации, незнакомый акцент.
– Любимая. Никто не желал плохого ни тебе, ни мне. Скверна снята с тебя - так положено, чтобы твои боль и страх уподобились прежним моим и ты стала мне подобна. Утром ты сможешь властвовать. Сможешь меня убить, если будет твоя воля. Но дай мне довершить начатое моими побратимами: без этого все труды будут напрасны.

Ильдико не пошевелилась, когда он лёг на неё, проник и задвигался - осторожно, пытаясь не причинить новой боли. Причиняя нечто другое, неведомое, чему не могли научить никакие вольные игры со сверстниками.

Ибо на самом дне ужаса прячется наслаждение.

После того, как семя излилось в неё, Вираг перекатился на спину, провёл по волосам юной женщины пальцами невредимой руки.

– Ты понимаешь речь тех, кто в долине, - спросила она чужим голосом.

– У долинников совсем лёгкий язык против онгрского. Если хочешь, чтобы твоим новым домом стали горы, научись слушать, что они говорят.

– Что ваши делают там, далеко внизу?

– Ищут места для оседлой жизни.

– Так же точно, как здесь?

Он резко засмеялся:

– Нет, надеюсь. Вот вы кичитесь своим знанием, своими книгами, песнями и музыкой. А за вашей спиной иной мир. Дикий, как и мы. Но не более дикий, чем мы сами. Оружие иногда - хорошее средство добиться мира, не уничтожая. Ты знала?

– Я знаю лишь исходящее от вас зло.

– Те, кто творит зло, нередко сами не злы. Они обыкновенные. Так тебе надо, чтобы я остался здесь или ушёл?

– О своём имени я знаю. Что означает твоё?

– Цветок. Такие появляются перед самым снегом, когда остальное вянет и отцветает.

– Что же, уходи. Мне надо подумать. Отойти... от всего этого.

Утром за Ильдико никто не явился, но проснулась она от лёгкого шума за полой шатра. Справила необходимые нужды и вышла.

Весь лагерь был здесь. Выстроился на почтительном отдалении - впереди лучшие люди онгров, позади простые воины, сзади женщины, рабы, дети вперемешку. А совсем рядом - молодой муж с семью лучшими приятелями. И с подарками.

Бронзовая посуда с широким выпуклым узором. Трубы заморских тканей. Груды ожерелий и браслетов на подносе - работа дикарская, формы тяжелы, дурно гранённые самоцветы слишком блестят, но отчего-то глаз не отвести. Диковинный предмет в руках Вирага - подобие колонны, базой которой служит маленькая круглая шапочка, а с капители ниспадает кисейный водопад. И самый главный дар - буланая кобыла в полной сбруе. Из тех, что красотой не блещут, зато надёжней надёжного. А позади седла закреплены - с одной стороны короткая сабля, с другой самострел.

Вооружение благородного всадника - ей, кто может навредить противнику лишь по ошибке.

Муж с поклоном водружает на спутанные пряди Ильдико несуразное сооружение - это, оказывается, убор знатной женщины. Ну, по слухам, наблюдалось у наших прелестниц и кое-что похуже: бараньи рога, сахарные головы, кружевные башни.

Потом Ильдико подсаживают в стремя и заставляют проехать по кругу. Многие толкаются, рвутся вперёд - коснуться сапога или края одежды на счастье.

Брак завершён.

Первый день её замужества был и первым днём зимы. Закрутил ветер, повеяло близким снегом, вскоре явился и он сам. Похоронил то, что осталось от травы, сковал воду во рве.

– Вы не умеете оборонять крепости, - сказала она как-то Вирагу.

– Ты права, хотя немного в этом смыслишь, - ответил он.
– Не умеем. Тот, кто, подобно вашим воинам, закрывается в узком футляре, надеясь выдержать осаду, уже побеждён. Цепью можно перегородить улицу города или даже бухту перед ним, но спасёт ли это от мышей и рыб? Оттого народ онгров и не любит крепостей, в отличие от хенну.