Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота
Шрифт:

Действительно, прием, оказанный посетителям (интересно, среди них еще остались верующие?) в стенах этого святилища, поначалу вызывает изумление: справа от них возникает странная фигура «любезного хозяина» — отвратительный, скорчивший гримасу дьявол Асмодей. Взгляд его выпученных глаз (один из которых был сделан заново) устремлен на пол, вымощенный черной и белой плиткой. Из-за тяжести кропильницы, которую Асмодей держит на себе, его левая нога изогнута. Пальцы правой руки сложены в кольцо: возможно, в руке дьявола были вилы — те самые, которыми, согласно средневековым народным представлениям, орудовали демоны в аду, заталкивая грешников в кипящий котел. Обычно в средневековых соборах и церквях такие изображения находятся снаружи, преимущественно на северной, темнойстороне храма: такое расположение призвано было внушить прихожанам, что единственный способ спасения от пыток ада находится внутрисвятилища. Хотя не исключено то, что Соньер был вдохновлен знаменитой фреской в храме Кернаскледен (Морбиан) или наводящими ужас символическими картинами, так называемыми taolennou. В XVII веке, во время контрреформации, бретонские миссионеры по инициативе отца Жюльена Монуара показывали taolennou верующим далеких деревенских приходов уже после того, как налагали на них ужасные клятвы. С христианской точки зрения идея о дьяволе, держащем кропильницу, великолепна. В церкви Кампенеак (Морбиан) дьявол вынужден поддерживать кафедру, с которой разносится слово Божье. Поверженный

дьявол — вот что приходит на ум в таком случае: дьявол, низвергнутый в бездну — такой, каким он предстает в поэме Виктора Гюго «Конец Сатаны», изданной уже после смерти автора. Тем не менее, вряд ли присутствие в храме нечистой силы доставляет удовольствие верующим.

К счастью, в церкви есть не только дьявол, но и четверка ангелов, застывших над Асмодеем и кропильницей. Каждый из них творит крестное знамение, в то время как надпись на основании гласит: «Сим знамением ты победишь». Эти слова отсылают нас к легенде, согласно которой император Константин, увидев в небесах знамение (крест и слова «Сим победиши»), разгромил войска противника и издал эдикт о веротерпимости в отношении христианского населения. Правда, на основании с надписью поместились и два монстра: скорее всего, это василиски, знаменитые чудовища, описанные в средневековых бестиариях. Там же виден круг, в который заключены буквы «В.Б». Возможно, это подпись самого Беранже Соньера: в конце концов, в стенах храма всегда отмечали имена дарителей.

В глубине церкви, на глухой стене, что находится напротив исповедальни, можно различить фреску, берущую в плен не только своей наивностью, но и некоторыми любопытными деталями. На ней изображен Иисус в окружении людей (выяснить, что это за люди, невозможно). У подножия цветущей горы, на вершине которой находится Спаситель, лежит лопнувший кошель, — видно даже, что из него сыплется зерно. Какую мысль хотел донести до нас создатель фрески? Быть может, то, что зерно, высыпавшееся из сумки, — это слова Христа, «посеянные на каменистых местах», непонятые и неоцененные по достоинству? Или же это скрытое указание на спрятанное в этих краях сокровище, части которого недостает? Последнее предположение давало повод с головой уйти в поиски клада. К сожалению, нужно признать, что в доказательство этого предположения невозможно привести что-либо определенное: священные тексты, как и изображения эпизодов из этих текстов, почти всегда «намеренно непонятны». Одно можно сказать точно: во фреске, сделанной по задумке Соньера, есть некий тайный смысл. Некоторые детали этой картины вызывают еще больший интерес: на заднем фоне изображен любопытный пейзаж, кое-где виднеются деревни и даже города. Не Разе ли это, реальный и воображаемый край, увиденный глазами аббата Соньера, — или же райский мир, о подлинности которого хочет напомнить своими притчами Иисус? Мир, скрытый от нас обманчивыми мирскими иллюзиями Асмодея?

Картина на противоположной стене, под алтарем, не менее «иносказательна». По некоторым сведениям (впрочем, непроверенным), ее написал сам Беранже Соньер. Сюжет картины не вызывает удивления (Мария Магдалина, молящаяся в гроте), однако детали, сопровождающие этот сюжет, невозможно найти ни в евангельском рассказе о воскресении Христа, ни в провансальской легенде о гроте Сен-Бом. Магдалина, облаченная в роскошное одеяние, опустилась на колени в гроте. Пальцы ее рук молитвенно переплетены, взгляд устремлен на крест, сложенный на земле грота из ветвей дерева. Около ее ног лежит человеческий череп: чуть дальше, в глубине пещеры, виднеется раскрытая книга. Из входа в грот открывается вид на голые скалы, на одной из которых можно разглядеть некое подобие руин в сияющем, но неспокойном небе. Сам вход наполовину закрыт каменными глыбами, скатившимися со склона. Такова эта странная картина. Конечно, грот может напоминать о гробнице Христа, но тогда при чем здесь череп? Конечно, некоторые решат, что на картине изображен грот Сен-Бом, но у Магдалины вид богатой аристократки, а не бедной отшельницы. К тому же череп еще не раз появится в нашем рассказе: он фигурирует как в стенах самой церкви (у ног статуи Марии Магдалины в тимпане), так и в часовне, которую аббат возвел на территории виллы «Вифания». Образ Марии Магдалины, покровительницы этого храма, наверняка был дорог сердцу аббата, но что может означать столь странная живопись?

Другие статуи в церкви свидетельствуют о колоссальной бездне безвкусия. Повсюду царит гипс: святой Иоанн Креститель, святая Жермена, святой Рох — все из гипса. Но зачем нужны были храму целых два святых Антония, один из которых известен своими искушениями (Антоний Отшельник), а другой прославился тем, что заставлял возвращаться потерянное (Антоний Падуанский)? Более того, статуи установлены друг против друга, что, конечно же, неслучайно: аббат Соньер подчеркнул этим что-то — и заставил нас ломать головы над тем, что же именно он подчеркнул. После всех этих «подчеркиваний» уже не удивляешься тому, сколь много романов написано на тему «Искушение аббата Соньера» или сколь много людей гоняется за сокровищами, спрятанными или потерянными в Ренн-ле-Шато.

Но мы не упомянули о двух статуях, что служат обрамлением алтаря. Это святой Иосиф по левую от него руку и Дева Мария по правую руку. В этом не было бы ничего сверхъестественного… если бы каждый из них не держал младенца Иисуса. Итак, в стенах церкви Ренн-ле-Шато есть не только дьявол, не только два Антония, но и два Иисуса, один у фиктивного отца, другой у матери. Более еретической церкви, как кажется, не сыщешь.

В одной из книг я уже писал о том, какое объяснение может быть предложено этому феномену. [9] Мы находимся в стране, на которую оказало сильное воздействие мировоззрение катаров. Присутствие в храме дьявола заставляет вспомнить о том, что катары (по крайней мере, часть из них, относящаяся к радикальным дуалистам) верили в существование принципа Зла, воплощением которого был дьявол, создатель материи. Этот «почти бог» Зла противопоставлен богу Добра. Поэтому младенец на руках Иосифа, находящегося на левой, то есть на темной, стороне, — это не Иисус, но Сатана, в то время как истинный Иисус находится в объятиях Марии, стоящей по правую сторону от алтаря. Ради того чтобы оставаться в рамках крайнего дуализма, следует признать, что Сатана и Иисус являются братьями, сыновьями Бога Отца, единственного создателя. Таким образом, два младенца становятся воплощением идеи о двух противоположных проявлениях одного, злого и доброго, божества. Другая гипотеза, выдвинутая Франком Мари, не менее интересна. Дитя на руках Иосифа олицетворяет мужское начало — видимое, явленное, выражающее себя внешне. Напротив, младенец на руках Марии может представлять женское начало — хрупкое, трудноуловимое и потаенное. [10] Почему бы и нет? Нельзя игнорировать тот факт, что в левой части храма находится и кафедра, с которой в своей явленной и эзотеричной форме произносится слово Божье, и колокольня, разносящая глас Божий вне его стен. Но в правой части храма виднеется дверь, ведущая в маленькую ризницу, а затем — в потайную комнату, сделанную по задумке Соньера. Ко всему этому, изображение страстей Господних выполнено в обратном порядке, поэтому, чтобы рассмотреть 14 картин, надо идти слева направо. Кажется, храм Ренн-ле-Шато учит нас проявлять осторожность ко всему видимому, ко всем внешним проявлениям. Но затем понимаешь и другое: эти «внешние проявления», доступные и понятные многим, открывают путь к невидимому, эзотерическому знанию. То, что написано на дверях храма Треорентека в Морбиане, полностью подтверждается в этой странной церкви Марии Магдалины.

9

J. Markale. Monts'egur et l''enigme cathare, Paris. Pygmalion, 1986, p. 107.

10

F. Marie. La R'esurrection du

«Grand Cocu». Bagneux, S.R.E.S., 1981. 16–18.

Нельзя покинуть Ренн-ле-Шато, не побывав в его маленьком музее, где хранится таинственная «Плита рыцарей», барельеф, найденный в церкви во время реставрационных работ. Объяснить, что именно изображено на плите, весьма сложно. Довольно часто можно услышать безосновательное утверждение: барельеф, дескать, является свидетельством того, что в Разе был спрятан законный потомок Меровингов, сын Дагоберта II (о котором, впрочем, известно, что он умер в младенчестве). Это породило на свет еще один фантом: «Властелина Мира», «мессию», который будет прямым потомком первой династии, коей является род «длинноволосых королей», Меровингов. На самом деле эта плита, как и «вестготская» колонна, относится к каролингской эпохе, то есть к VIII веку. На ней изображены два всадника под двумя арками: конь левого всадника (по-видимому, кавалера — судя по головному убору и одежде) пьет из чана; правый всадник выполнен в манере, характеризующей многие произведения каролингского искусства: он размахивает дротиком, держа в другой руке круглый щит. По всей очевидности, это сцена охоты. Художник решил облечь это мирское развлечение в христианские тона, добавив к изобразительному ряду виноградную гроздь (символ евхаристии) и Древо Жизни, известное по библейским рассказам и легендам о Святом Граале. Плиту обнаружил аббат Соньер, проводя работы в церкви; без сомнения, когда-то она была частью ограды хоров, разделявшей неф и клирос. Какое бы истолкование ни придавали этому изображению, «Плита рыцарей» — восхитительное произведение каролингского искусства конца VIII века, и на этом основании оно заслуживает места в музее Ренн-ле-Шато. К тому же подлинных объектов искусства в нем довольно-таки мало…

Вполне возможно, однако, что первым укреплением, появившимся в этой местности, был вовсе не Ренн-ле-Шато. Для галльского форпоста вполне годилось местечко, названное Кастейа: гигантская известняковая глыба, покрытая чахлой растительностью. Ее легко можно заметить на юго-западе, если смотреть от башни «Магдала». Имя Кастейа красноречиво говорит о крепости, находившейся в незапамятные времена на месте деревни (латинское «castellum»); такое название во времена кельтов давали колониям, основанным на каменных мысах. Во Франции оно встречается столь же часто, как «hill» или «forts» на юго-западе Англии. Поэтому если Ренн-ле-Шато действительно кельтского происхождения, то искать следы кельтов следует в Кастейе, на этом холмике, отсеченном от поселка глубокой котловиной горного потока Кулер. На первый взгляд этот холм — обычное нагромождение камня, поросшего травой и зарослями, каких много в округе Разе, но под ним природа скрыла одно из удивительных явлений — систему сифонов, открытую учеными в XIX веке. «Действительно, из некоторых впадин», согласно геологическим данным того времени, «вырывался горячий воздух, поступавший, как кажется, из самого чрева Кастейи, подземные галереи которой оказались настоящим раем для спелеологов». [11] Добавим, «раем для кладоискателей и всевозможных любителей тайн». По некоторым сведениям, недавно там была обнаружена колонна и остатки древнего портика. Но к информации такого рода следует отнестись со всей осторожностью, поскольку кельтские «castellum» в большинстве своем представляли укрепления на вершине холма или горы, окруженные деревянным частоколом и укрепленные земляным валом; внутренние постройки сооружали по тому же принципу. Систематические раскопки в подобных местах позволяют найти лишь немногое: различные предметы пользования, оружие или украшения.

11

R. Bordes. Rennes-le-Ch^ateau, 'ed. Schrauden, 1985, p. 30.

Дорога по известняковому плато, виток за витком уводящая путника от Ренн-ле-Шато, приводит его в места, наполненные историями и легендами. Это дорога Кум Сурд, названная по имени уединенной деревушки. В названии деревни угадывается кельтское «coume» (или «соте»), подобное французскому «combe» (расселина, ущелье), столь часто встречающемуся в топонимике Франции. Галльский корень «coume» (кривой, изогнутый) в силу семантического сдвига приобрел значение «извилистая долина». Фонетические варианты этого корня многочисленны: от Комбура, милого сердцу Шатобриана и Комбри в Финистере до всевозможных Шамбо в Центральном массиве (в том числе и Шамбор), не говоря уже о других «combes», рассеянных по всей Франции. По словам аббата Сабатре, местного историка, Кум Сурд означал «Скверное ущелье», что намекало на убожество здешнего края. Но доктор Гурдон, специалист в области водолечебниц, в 1874 году написавший научный труд о Ренне, выдвинул иную гипотезу. В недрах региона Ренн-ле-Шато находится «котловина приблизительно в 1500 метров», что позволяет предположить наличие в ней подземных вод (без сомнения, горячих в случае с Кастейа), которые могли дать имя деревне Кум Сурд: «Ущелье, из которого доносится глухой шум». Что ж, вполне возможно, но добавим, что слово «Сурд» («sourde») могло быть образовано и от галльского корня, родственного латинскому «siccus» («сухой») и валлийскому «sych». Следовательно, Кум Сурд — это «combes s`eche» (Засушливое ущелье), название, прекрасно подходящее этой местности. Но в области топонимики ни в чем нельзя быть уверенным.

На очереди за объяснениями следующее местечко: Лавальдье. Имя, нетипичное для данной местности: то же название дано руинам аббатства в лесу Ренно, расположенном между Лоньи-о-Перш и Мортань-о-Перш (департамент Орн), или восхитительному монастырю неподалеку от Бриуда, в Верхней Луаре. Нет никакого сомнения в том, что во всех этих случаях речь идет о Vallis Dei («долине Бога»). Проблема заключается лишь в том, чтобы узнать, действительно ли этот топоним появился во времена христианства или же в нем скрыто другое, искаженное временем древнее имя. На основе местной легенды, бытовавшей еще в 1874 году (то есть задолго до событий, связанных с аббатом Соньером), доктор Гурдон, продолжая свои изыскания о подземных источниках этого региона, предложил любопытную гипотезу. По его словам, «в этом месте, порой называемом Баль-Дье, находился храм, посвященный Ваалу, в котором окрестные жители приносили ему жертвы: считается, что этот храм был возведен финикийцами, основавшими несколько колоний по соседству, на испанском берегу». Да, такое возможно: известно, что финикийцы, пройдя в глубь средиземноморской страны, добывали там золото и серебро. Но все же искать следы финикийцев в Лавальдье необязательно: вероятно, «финикийское божество Ваал» было всего-навсего кельтским Белом, Беленосом, то есть «блистающим». Это прозвище носили многие галльские божества, оставившие значительный след в топонимике Франции: правда, в большинстве случаев над такими топонимами сыграла злую шутку омонимия, смешав названия, данные по имени божества, с именами, образованными от французского прилагательного «bel» («красивый»).

Лавальдье, как и Кум Сурд, было собственностью таинственных тамплиеров Безю. Местные жители называли руины, возвышающиеся над деревней Безю, не иначе как «Замком тамплиеров». По легенде, храмовники Безю, бывшие покровителями катаров, бросили в колодец фермы серебряный колокол от своей часовни, чтобы он не достался людям французского монарха: этот колокол находится там и поныне. Согласно аббату Мазьеру, «его звон всегда раздается в одну и ту же ночь: с 12 на 13 октября. В ту же минуту длинная вереница белых теней, выходящих с заброшенного кладбища, устремляется к руинам. Это тени умерших тамплиеров, которые ищут церковь, древнюю маленькую церковь, чтобы отслужить в ней заупокойную мессу». [12] Да, этот край не обижен легендами…

12

Abb'e Mazi`eres. Les Temples du B'ezu, 'ed. Schrauden, 1984, p. 30.

Поделиться с друзьями: