Ренуар

Восемнадцатого октября состоялось открытие Осеннего салона, где Ренуар представил девять новых работ. Но не эти полотна, а другие, выставленные в зале 7, вызвали скандал. Накануне церемонии открытия Салона критик Луи Воксель опубликовал статью в «Жиль Блас», где писал: «В центре зала торс ребёнка и маленький мраморный бюст Альбера Марке, выполненный очень изящно. Изысканность этих бюстов поражает в окружении буйства ярких красок: Донателло среди диких зверей…» Так Камуэн, Манген, Марке, Вламинк, Дерен и Матисс заработали презрительное прозвище фовистов, 118 так же, как когда-то, 31 год назад, Ренуара и его друзей прозвали импрессионистами… Яркие краски пугали публику. Скандал был настолько серьёзным, что президент Французской Республики Эмиль Лубе отказался открывать этот, третий по счёту, Осенний салон. Когда 25 ноября Салон закрылся, его почётный президент был уже снова в Кане. Морис Дени, 119 в 1901 году после Салона Национального общества изящных искусств выступивший с хвалебной статьёй, посвящённой Сезанну, на этот раз написал отзыв об Осеннем салоне и переслал его Ренуару в Эссуа: «Ренуар, который, впрочем, больше не импрессионист, вызывает восторг своей поразительной поздней манерой. Эти обнажённые фигуры, могучие и пышные, напоминают женщин Рафаэля в его Станце дель Инчендио 120 или фресках Виллы Фарнезина. Отметим, что его владение красочной палитрой и моделированием нисколько не повлияло на такие качества его живописи, как свежесть и наивность».

118

Творческой манере представителей фовизма (от фр. les fames— дикие звери) были свойственны динамичность мазка, эмоциональность, яркий колорит, резкие контрасты цвета, отказ от светотени и линейной перспективы. (Прим. ред.)

119

Морис Дени(1870-1943) — французский художник и критик, представитель символизма и стиля модерн.

120

Станца дель Инчендио ди Борго — последний из покоев папы Льва X, расписанных Рафаэлем (1514-1517), названный по имени фрески «Пожар в Борго». По легенде, папа Лев IV в 847 году остановил пожар в районе Борго, примыкавшем к папскому дворцу, осенив его крестным знамением. (Прим. ред.)

Сможет ли он продолжать и дальше поражать своим мастерством?.. К несчастью, на Ренуара навалились новые испытания. В начале декабря он пишет Дюран-Рюэлю: «Чувствую я себя неважно. Я всё ещё страдаю из-за болей в желудке. Мне пока ничего не удалось сделать. Я смог написать Вам всего несколько строк, так как мне трудно держать перо в руке…» Ему так же трудно держать и кисть, и это доставляет ему больше страданий, чем физическая боль. Он не мыслит жизни без живописи. Он остаётся в Кане и, несмотря ни на что, продолжает работать. Страстное желание писать помогает ему быть выше всех испытаний, за работой он забывает о них. И в середине февраля он сообщает Дюран-Рюэлю, что «чувствует себя настолько хорошо, насколько это возможно». Он скромно умалчивает о том, какого усилия воли стоит ему каждый день это стремление писать. В конце июля он пригласил в Эссуа Мизию Эдвардс. Мизия, после развода с Таде Натансоном, вышла замуж за Альфреда Эдвардса, богатого владельца большого числа предприятий. У него было достаточно средств, чтобы заказать Ренуару несколько портретов своей красавицы-жены. Красота Миси восхищала Ренуара. Он написал ей: «Приезжайте, я Вам обещаю, что на четвёртом портрете я попытаюсь сделать Вас ещё более красивой. Я чувствую себя хорошо и буду чувствовать ещё лучше, если Вы сможете приехать повидать меня в Эссуа этим летом». Разве можно было устоять перед приглашением, сопровождаемым такими обещаниями: «Я сделаю всё возможное, чтобы Вы увидели много интересного»? Но во время сеансов позирования Мися вызывала раздражение Ренуара, когда отказывалась расстегнуть блузку и приоткрыть грудь: «Ниже, ещё ниже, прошу Вас! Почему, чёрт побери? Почему Вы не хотите показать свою грудь?» Разочарованный отказом, Ренуар воскликнул: «Это же преступление!» — но и это не поколебало скромность Мизии.

Этот последний портрет не вошёл в число тех шести картин, которые Ренуар представил в Осеннем салоне 1906 года. Впрочем, этот сезон был достаточно плодотворным, и 20 сентября Ренуар сообщил Дюран-Рюэлю, что отправил ему ящик с холстами. Тем же летом Ренуар позировал скульптору Майолю, которого привёз в Эссуа Воллар. В 1902 году Воллар организовал первую выставку работ Майоля, теперь он заказал ему бюст Ренуара. Майоль сделал каркас из найденной в сарае железной проволоки, которую использовали при сооружении беседки в саду, так как счёл, что проволока у жестянщика в Эссуа слишком дорогая. День за днём он наносил на эту арматуру глину и лепил. Ренуар внимательно наблюдал за работой молодого скульптора и не сомневался, что тот создаёт шедевр. Однажды утром Майоль взбудоражил весь дом ужасным воплем: «Ренуар упал! Ренуар на земле!» Ржавая железная проволока каркаса сломалась под тяжестью глины, и бюст, превратившийся в кучу бесформенной глины, лежал на полу. После нескольких дней переживаний Майоль снова приступил к работе. Но ему больше не удалось обрести прежнее вдохновение. Первый бюст был намного лучше…

В октябре Ренуар узнал о смерти Сезанна. 15 октября, когда Сезанн пешком отправился писать «мотив», неожиданно начался холодный дождь. Промокший до нитки художник решил вернуться, но по дороге неожиданно упал без сознания. Его обнаружил извозчик и привёз на телеге домой на улицу Луи-Булегон в Экс-ан-Провансе. Болезненное состояние Сезанна вскоре усугубилось воспалением лёгких. 22 октября его не стало. Ренуар и Моне приехали в Экс проводить друга в последний путь. Сезанн родился 19 января 1839 года, Моне — в 1840-м, Ренуар — в 1841 году. Ренуар и Моне остались теперь последними из тех, кто, подружившись в мастерской Глейра, решил писать на пленэре. После похорон, чтобы не думать больше о безжалостном ходе времени, Ренуар рассказывает Моне о рыбацком посёлке Мартиг, где, по его словам, Моне мог бы написать «прелестные вещицы». А сам Ренуар в очередной раз едет в Кань, где надеется создать не менее прелестные картины.

В ноябре он снова останавливается в Кане в доме, где располагался почтамт. В начале декабре он обращается к Дюран-Рюэлю с просьбой сохранить его картины, где изображены фигуры, сидящие на траве. Он уточняет, что «больше не сможет работать на природе». По какой причине? Это странно, так как 10 января 1907 года он сообщает Дюран-Рюэлю, что со дня его приезда стоит «прекрасная погода, ночи прохладные, а дни замечательные». Но когда 4 февраля его посетил критик Жак Феликс Шнерб, Ренуар стал жаловаться ему, что отвратительная погода не позволяет ему писать на свежем воздухе. «О ля-ля! Я писал яблоки и кувшины, погода несносная!» У Ренуара была и другая причина жаловаться. Ему стало трудно, почти невозможно найти модель: «Эти девицы начинают воображать неизвестно что, когда их заставляешь позировать с грушей в руке». Когда Шнерб упомянул о подготовке петиции, чтобы возвести Ренуара в ранг офицера Почётного легиона, тот ответил: «Когда художник может писать, когда ему дают возможность писать, о чём ещё можно мечтать? Я не жалуюсь на свою судьбу, я никогда не жаловался, я всегда мог писать». Элегантная манера закончить беседу… Когда дают возможность писать… Ренуар согласился, чтобы журналист приехал к нему ещё раз, месяц спустя, потому что сознавал, что признание его таланта налагает на него определённые обязательства.

Одиннадцатого апреля 1907 года состоялась распродажа коллекции Шарпантье после смерти Жоржа Шарпантье и его жены. Картина, находящаяся в каталоге коллекции под номером 21, — «Мадам Шарпантье с детьми», представленная в Салоне 1879 года, — была продана за рекордную сумму — 84 тысячи франков. Её приобрёл Метрополитен-музей Нью-Йорка. 3 мая Дюран-Рюэль написал Ренуару, что такая цена вызвала «некоторое недовольство ряда американских художников», и тут же поспешил добавить: «Но главное, что картина куплена; как только она будет выставлена в музее и её можно будет увидеть, я не думаю, что кто-нибудь сможет упрекнуть музей в её приобретении». Если Соединённые Штаты готовы платить такую сумму, это свидетельствует о международном признании Ренуара. Это позволило Францу Журдену призвать Францию не подрывать своего авторитета и присвоить художнику звание офицера Почётного легиона. Но это обращение к министру изящных искусств оказалось безрезультатным… Тем не менее Октав Мирбо уже осудил «старые сети» министерства изящных искусств: «Они изношены, они повсюду разорваны и в дырах. И хотя их пытались починить с помощью медалей, такие выдающиеся художники, как Делакруа, Домье, Коро, Курбе, Мане, Ренуар, Моне, Сезанн и Писсарро, прошли сквозь дыры и отсеялись. И в результате происходит следующее: во время одного из аукционов три персика и ваза для фруктов Поля Сезанна были оценены в 19 тысяч франков, тогда как огромное полотно Даньян-Бувере, члена Института, удостоенного всех возможных наград, с трудом достигло цены в 1200 франков. Работы Ренуара и Моне оцениваются обычно в 40 тысяч франков, а Каролюс-Дюран, перед которым в Салоне останавливалась восторженная толпа, падает в цене до 300 франков; и то только потому, что рама стоит 600». И добавляет с гневом: «И это, возможно, потому, что во Франции есть Академия изящных искусств, а в этой академии такая живопись, что Ренуар, которым восхищаются и который составляет славу живописи всех времён, не входит в её состав!»

В июне 1907 года, вдали от Парижа с его скандалами, Ренуар с помощью Баптистена смог отправиться писать оливковую рощу в Кане. Это место называется Колетты. На склонах холма раскинулась оливковая роща с многовековыми деревьями. На этой ферме проживала Катрин Канова с сыном Полем, холостяком. Чтобы развлечься, Поль с другими крестьянами, как и он, родом из Пьемонта, пил по субботам, а когда возвращался домой, мать награждала его оплеухами и проклятиями. Это продолжалось до тех пор, пока один торговец недвижимостью из Ниццы не предложил владелице поместья, мадам Арман, купить её владение. Он собирался спилить старые деревья и устроить там ферму по разведению гвоздик, что принесло бы больший доход. Поль рассказал Ренуару, что его мать, рассчитывавшая дожить свой век в Колеттах, где провела уже более сорока лет, грозилась забаррикадироваться в доме и, если понадобится, даже выстрелить из ружья по жандармам, когда они придут её выселять. Для Ренуара была невыносимой мысль о том, что оливковые деревья обречены на превращение в сувенирные салфетки с надписями «Привет из Ниццы». Один из друзей семьи Ренуаров, интересующийся местной историей, уверял их, что большинство деревьев было посажено ещё во времена правления Франциска I. 121 Король поручил своим солдатам в перерывах между войнами с Карлом V заняться посадкой этих деревьев. Более того, этот знакомый утверждал, что некоторые деревья росли здесь ещё до этого.

121

Франциск I Валуа— король Франции (1515-1547), вёл ряд войн с Карлом V Габсбургом, королём Испании, претендовавшим в качестве императора Священной Римской империи на ряд французских территорий; войны завершились уже при следующем французском короле, Генрихе II. (Прим. ред.)

Ренуар решительно прервал партию в карты своей жены с хозяином дома и настоял, чтобы они немедленно встретились с мадам Арман, пока ещё не поздно. Переговоры с ней прошли без каких-либо трудностей. Она без всяких колебаний сделала выбор между торговцем недвижимостью и Ренуарами: «По крайней мере, Ренуаров мы знаем». 24 мая 1907 года в присутствии мэтра Кастелля, нотариуса, Пьер Огюст Ренуар, художник, проживающий в Париже, предоставил своей жене Алине Викторине Шариго, без профессии, право приобрести от его имени Колетты. Акт продажи был подписан в присутствии того же нотариуса 28 июня 1907 года. Мадам Онорина Матильда Жозефина Николя, вдова Мари Огюстена Армана, продала Колетты за 35 тысяч франков.

Глава пятнадцатая КОЛЕТТЫ

Покупка Колетт в конце июня 1907 года никак не повлияла на ритм перемещений семьи Ренуаров. Из года в год они покидали Кань в начале лета, приезжали ненадолго в Париж и старались как можно скорее уехать в Эссуа. Там они, как обычно, принимали многочисленных друзей. Купив Колетты, Ренуары решили и здесь построить достаточно просторный дом, где могли бы довольно комфортабельно располагаться гостившие у них друзья, коллекционеры или торговцы картинами. Ведь дорога была утомительной: чтобы добраться до Колетт из Парижа, приходилось провести в вагоне поезда немногим более пятнадцати часов. Новый дом должен был не очень отличаться от виллы «Ле Бегюд», где в 1900 году поселились супруги Деконши. Но он должен быть более просторным и построенным только из местных материалов. Кроме того, учитывая, что Ренуару становилось всё сложнее передвигаться, нужно было избежать перепадов уровней пола комнат и многочисленных ступеней. Архитектор Жюль Фебр должен был всё это учесть. Но эскиз фасада дома с аркадами, набросанный Ренуаром, был нечётким, и архитектор спроектировал центральный вход с высоким крыльцом, а вход в мастерскую — по лестнице с восьмью ступеньками… И на это никто не обратил внимания ни во время ознакомления с планом, ни в ходе строительства. По крайней мере, Ренуару удалось убедить архитектора в том, что дом не должен быть похож на «одну из тех претенциозных вилл, которые были разбросаны вдоль побережья», и настоять, чтобы «участок не превратили в английский парк и не посадили пальмы вместо оливковых деревьев».

В конце октября 1907 года Ренуар предупредил Дюран-Рюэля, что катар верхних дыхательных путей заставляет его ускорить отъезд на юг. Но возвращение в Кань было сопряжено с новыми проблемами. Новый дом ещё только строился, а Фердинан Инар, уверенный, что Ренуары больше не будут снимать у него комнаты, продал свой дом муниципалитету. Ренуару всё же удалось договориться, что холсты, заполнявшие комнаты, пока останутся там — до переезда в Колетты, но для проживания семье пришлось снять на несколько месяцев виллу у дороги в Ванс.

Пребывание в Кане в начале 1908 года было омрачено другими проблемами. 11 января Ренуар сообщил Дюран-Рюэлю, что чувствует себя «довольно хорошо», но тут же добавил, что у него обнаружили грыжу: «Это пустяк, но бандаж мне очень мешает». Месяц спустя, 17 февраля, он сообщил ещё об одном испытании: «Я очень страдал от болей в желудке, но, к счастью, всё это кончилось; надеюсь, что теперь наступило серьёзное затишье».

Ренуара беспокоило не только здоровье. Оказываемые ему знаки внимания тоже не всегда радовали и подчас вызывали озабоченность. 24 марта 1908 года он написал Дюран-Рюэлю: «Я не знаю, должен ли принять почётный титул и стать членом Королевского общества Брюсселя. Я сделал бы это с удовольствием, если бы полагал, что это поможет Вам продать хотя бы на одну картину больше, но я не верю в это, хотя, может быть, и ошибаюсь. Мне не хотелось бы Вас огорчать, но нам неизбежно предстоит пережить серьёзный и длительный кризис, вызванный слишком многочисленными выставками, которые приведут к тому, что публике довольно скоро надоест живопись. Не знаю, наступит ли этот крах завтра или через десять лет, но это обязательно произойдёт. Появилось слишком много картин, не имеющих никакой художественной ценности. Ни Вы, ни я ничего не можем туг поделать. Но самое разумное — быть готовыми ко всему и принять необходимые меры предосторожности. Я тем не менее направляю Вам своё согласие стать членом этого национального общества, а Вы уж поступайте, как сочтёте нужным». Также безразлично отнёсся он к сообщению Дюран-Рюэля, что тот собирается организовать и открыть 20 апреля в своей галерее выставку натюрмортов. Несколькими месяцами ранее, в ноябре, подобная выставка была представлена в галерее Бернхеймов и имела определённый успех. 13 ноября молодой художник Эдуар Вюйяр отметил в своём дневнике: «Вечером развешивали натюрморты в галерее Бернхейма. Моя живопись отвратительна. Хороши картины Боннара. Великолепны краски Сезанна. Ренуар классический, блистательный Моне. Суровый урок, какого я давно не получал». А вот что написал Жорж Лекомт в своей статье «Творчество Ренуара», опубликованной в августе 1907 года в «Л’ар и лез артист»: «Уже целый ряд лет живопись Ренуара, такая великолепная и такая изящная, оказывает огромное влияние на некоторых молодых художников. И это влияние продолжает возрастать». Именно потому, что он знает, какое место в живописи он занимает в глазах этих художников, Ренуар соглашается ещё раз стать почётным президентом Осеннего салона 1907 года, но на этот раз он отказывается выставить свои работы… По крайней мере, он будет избавлен от того, чтобы его называли гением как в Брюсселе, так и в Париже. «Я — гений? Какая шутка! Я не принимаю наркотики, у меня никогда не было сифилиса, и я не педераст! Ну, и?..»