Репетиция

Они отплясывали, наверное, минут сорок. Во всяком случае, Федя успел поменять кассету. Какие-то дикие, ни на что не похожие танцы. Самое пикантное было в том, что девицы разделись до белья, но не больше. Вдруг в дверь дома довольно уверенно постучали. И все застыло.

Федя остановил магнитофон. Сделал знак рукой - тихо! Девушки крадучись отошли к дивану. Оглядевшись, Федя не нашел ничего кроме дурацкого духового пистолета и сунул его за пояс. В дверь постучали снова. Он посмотрел на Раевского.

– - Пошли вместе.

Они вышли на веранду, плотно прикрыв за собой дверь.

На крыльце горел свет. Перед дверью виднелась одинокая фигурка. На веранде было темно. Федя несколько секунд разглядывал ее, потом вынул из-за пояса свой пистолет и осторожно положил его на подоконник. Отпер наружную дверь.

Узкоплечий молодой человек, стоявший на крыльце, был на голову ниже Феди и на полторы - Раевского. При этом у него было одутловатое, будто обложенное подушечками, лицо. Но смотрел он уверенно и даже слегка брезгливо.

– - Вы бы не шумели так, ребята... В четыре часа ночи.

– - Извините, Алексей Федорович. Мы думали, что вы в городе.

– - Ну ладно, - Алексей Федорович повернулся и пошел прочь.

Федя снова запер дверь.

– - Черт. Сосед. Представляешь, он мне кредит в банке обещал устроить.

8

Проснулся Раевский рано. Солнечные лучи, падая в незанавешенное окно, били ему в лицо. Раевский приподнялся на локте, посмотрел на часы. Была только половина седьмого.

Рядом с ним на широкой двуспальной кровати с резными шишечками по углам лежала Вера и сладко посапывала во сне. Лицо ее сейчас, в ярком утреннем свете, казалось намного старше тех 18 лет, о которых говорилось вчера.

Голова Раевского гудела, ныла поясница.

Он осторожно, стараясь не потревожить Веру, выбрался из-под одеяла. Преодолевая головокружение, встал на ноги. К счастью, трусики были на нем - никакой другой одежды вокруг он не обнаружил. Оглянувшись еще раз на Веру - полные щечки, пышная, во фламандском стиле, грудь, наполовину прикрытая одеялом, вышел в коридор. Ага, второй этаж.

Спустился вниз. На тахте, закутавшись с головой, лежала Ася. Из-под одеяла торчали ее длинные загорелые ноги. Белел кусочек пластыря под коленом. Феди рядом не было.

На кресле с гербом Романовых Раевский обнаружил свои джинсы. На полу валялись его носки и ботинки. Рубашки, однако, не было и тут. Все еще до пояса раздетый, Раевский вышел на улицу. На лугу, седом от росы, увидел фигурку Феди. Через луг вел темный след. Раевский не стал прокладывать свой путь, пошел по Фединому, тем не менее ноги промокли.

– - Что, не спится?
– сказал Федя вместо приветствия.

– - Не спится.

– - Вид у тебя какой-то кислый.

– - А с чего тут быть веселым? Тебе случалось когда-нибудь испохабить творческое настроение?

Федя пожал плечами.

– - По мне, делаешь дело - делай, а отдыхаешь - отдыхай. Здесь я коктейлей не смешиваю. Весь июнь я вкалывал по шестнадцати часов, у меня не было времени не то чтобы возиться с ляльками, а поесть нормально. Зато теперь вот - отдыхаю.

– - Ну, положим, о деньгах ты и сейчас думаешь.

– - Ты имеешь в виду этот чертов кредит? Да ладно, как-нибудь обойдусь или в другом месте возьму.

– - Кстати, по-моему, историческая пьеса - отживающий жанр, - продолжил он глубокомысленно.
– История - настолько неустойчивый процесс, что наше описание ничего не отражает.

– - Слова-то какие!

– - Не надо иронии, я отучился в университете три курса.

– - И в чем же выражается эта историческая неустойчивость?

– - В том, что микроскопический факт может радикально изменить картину. Мы вчера устроили импровизацию. Что, ты или я предвидели, как будут развиваться события? А история - такая же импровизация, только в большом масштабе. Не понимаю, что толку копаться в прошедшем. Чего ты ищешь?

– - Аналогий, - угрюмо ответил Раевский.
– Я, конечно, не верю в такую железную историческую закономерность, как нас учили в школе, но и ты тоже неправ. Мы играем пьесу, большей частью это вовсе не импровизация. Ее, может, никогда не репетировали целиком, но почти каждый кусок кем-то уже разыгрывался.

– - Ладно, - махнул рукой Федя.
– По мне, все это схоластика. Я свободный человек и могу позволить себе сегодня считать так, а завтра иначе. Впрочем, - он с усмешкой посмотрел на Раевского, - я знаю, чем тебя утешить. На чердаке у нас есть еще один сундук. В нем полно старых бумаг.

9

На чердаке было достаточно светло. Поток лучей падал через слуховое окно, рассеиваясь по углам золотистой солнечной пылью. Солнце заметно поднялось, а Раевский все еще рылся в пожелтевших от времени бумагах.

Как объяснил ему Федя, здесь в основном были бумаги, оставшиеся от деда и прадеда.

– - Интересно, кем был твой прадед?

– - Псковским мещанином. Как говорится, скобарем. Правда, пол-России объездил. Кончил жизнь, по-моему, толстовцем.

– - А дедушка?

– - О, этот перебрался в Питер. Столяром работал. Краснодеревщиком. Рассказывал, будто самому Кирову мебеля ставил.

– - Интересные у тебя родственники.

– - Ничего. Но писать оба любили. Так что в сундуке полно писем. Слава богу, прабабушка никуда из дому не уезжала. Любой историк сразу обалдел бы, а ты киснешь.

... На желтоватой от времени карточке с виньетками по углам прадед Феди Иван Владимирович получился совсем как живой. Казалось, даже глаза блестели. Бородатый, почти до глаз заросший мужик в картузе - и пронзительный, умный, с затаенной болью взгляд из столетнего далека - удача Казанского фотографа.

Потом Раевский много чего напридумывал, пытаясь использовать эти открытки и письма в своем ироническом рассказе, но правда состояла в том, что он довольно бестолково рылся часа два в удивительных бумагах. Запомнилось, собственно, немногое. Фантастическое разнообразие адресов - письма отправлялись из Москвы, Казани, Нижнего Новгорода, Баку, Читы и Верного (нынешней Алма-Аты).

Запомнилась толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете. Вперемежку с денежными расчетами, чертежами каких-то механизмов (следы изобретательской деятельности провинциального Леонардо да Винчи?), рекламами, вырезанными из журналов и наклеенными на страницы, пробами почерка - множеств рисунков. Коротконогие мужички с лопатами, железнодорожный мост с паровозом, лица, вклинивающиеся в самых неожиданных местах - испуганные, улыбающиеся, злые. Тоска таланта? Отражение российской жизни? Во всяком случае, зеркало этой души не было плоским.