Реплика в зал. Записки действующего лица

Сюжеты собравшимся очень понравились - смешные, дети-актеры великолепны, но как назвать журнал? "Фитилек" - как-то заемно. В объявленном среди детей конкурсе промелькнуло забавное предложение: "Ералаш". Хмелику оно приглянулось больше других. Оно и мне понравилось, но я как человек, который по должности и должен был "принимать", утвердить такое название не осмелился, проявил, так сказать, бдительность: лучше не надо, рифмуется с фамилией Ермаш. А Ермаш, напомню, был тогда министром кинематографии - наш общий начальник. Знаете ли, сказал я ребятам, это провоцирует на шуточки типа: "Пришел в кино Ермаш, начался ералаш" Или что-то подобное. Ермаш обидится. "Если хотите, - сказал им, - сами ему предложите".

Копию перенесли в просмотровый зал министра и показали ему. По окончании просмотра Саша сказал о проекте названия, а за одно и о возникших редакторских опасениях. Тот рассмеялся: "Ну, ерунда, какая! Хорошее название".

Хмелик тут же позвонил на студию: "Ермаш одобрил "Ералаш".

"Ералаш" по-прежнему существует, стали заслуженными деятелями искусств и Боря Грачевский, и еще раньше Александр Хмелик - дядя Саша из "Ералаша".

А я не стал министром. Потому, наверное, что был слишком бдительным.

Три жизни Михаила Глузского

Прощаясь с Михаилом Глузским, народным артистом СССР, ушедшим от нас на 83-м году жизни, мы, его осиротевшие зрители, поклонники, друзья, поневоле оглядываемся, пытаясь понять, что же на самом деле это было - его судьба?

Она уникальная. Она удивительный пример того, как актер неторопливо, без сует, но всегда мастерски играл бесчисленные эпизоды в бесчисленных фильмах, вроде "Ловцов губок", когда мы познакомились летом 1960 года на съемках в Судаке. Он был "старшим рыбаком" с несколькими репликами. То была его первая жизнь - неизменного и всегда верного (не подведет!) эпизодника.

Вторая началась встречей с прозорливым и безмерно талантливым ленинградским режиссером Ильей Авербахом. Надо было быть Авербахом, чтобы сквозь коросту, казалось бы, устоявшегося амплуа разглядеть в Глузском мудрого, страдающего, нежного академика Сретенского и позвать его на главную роль в фильм "Монолог". Но и надо было быть Глузским, чтобы так озаренно и с такой верой в свои возможности откликнуться на грянувший призыв судьбы. После этого и началась вторая жизнь Михаила Глузского. А было ему уже за пятьдесят.

И, наконец, последние годы, когда, казалось, кино захватили полуталанты в искусстве и таланты в добывании денег. Глузский вышел на сцену. И как! Их стариковский дуэт с Марией Мироновой в "Театре современной пьесы" у Райхельгауза - "Уходил старик от старухи" - потряс Москву не одним только актерским мастерством, но и заразительным состоянием счастья быть вот такими стариками - добрыми, умными, деятельными и веселыми.

Он не мог, не хотел уходить из искусства до последнего своего мгновения. Врачи были против, но он пошел играть в акунинской "Чайке" Сорина, потому что замены не было, а люди придут, сказал он. Он выехал на сцену в коляске, он даже встал из нее и играл, как прежде, а на следующий день ему ампутировали ногу. Так закончилась и третья его жизнь.

А все три, словно прораставшие одна из другой, и есть жизнь удивительного человека, Михаила Андреевича Глузского, рыцаря актерства, любой миг личного общения с которым умиротворял людские души, дарил удовольствием искреннего благорасположения к каждому. Он будто завещал нам: не отчаивайтесь, вы очень много можете, верьте тому, что в вас заложено, - и жизнь пройдет не напрасно.

2001

Ростоцкий завещал "стыд" и "совесть".

Когда Ростоцкого не стало, эту горькую весть разнесли все каналы телевидения. И, странное дело, у всех ведущих основным аргументом в доказательство выдающихся достоинств большого художника был такой: Ростоцкий много претерпел от властей придержащих. Получалось, что и "Дело было в Пенькове" не совсем было в Пенькове, и "А зори здесь тихие" могли оказаться сильно сокращенными, и "Белый Бим - Черное ухо" за что-то тоже получал по ушам.

Но если подобное и могло к кому-то иметь отношение, то только не к Ростоцкому! Суть его беспримерной по истинному героизму судьбы была отнюдь не в этом. Лучшие его фильмы имели и имеют грандиозный зрительский успех, а, значит, изначально получали огромные тиражи, которые обеспечивало государство; он был лауреатом Ленинской и нескольких Государственных премий, имел звание народного артиста СССР, десятилетиями был членом коллегии Госкино СССР. Это и многое другое с очевидностью свидетельствует о безусловном признании его верхами.

Чего греха таить, многие мэтры и полумэтры советского периода нашего кино на первой волне перестройки подрастерялись и, как бы забыв, чем они были на самом деле, принялись живописать свои "страдания" под гнетом тоталитаризма. У одного убрали два плана при окончательном монтаже, другого заставили сцену переснять, третьему тираж сократили и т.д. Это, казалось им, поднимало их авторитет в глазах новой, радикальной общественности. Авторы фильмов, лежащих на полке, вместе с критикой, по-новому ангажированной, примолкли, помнится, первыми: специальная комиссия, те ленты просмотревшая, только развела руками, - для пользы реального проката там действительно не обнаружилось ничего ценного.

Поначалу и Ростоцкий чуть было не впал в этот обличительный (задним числом) мСрок, но сразу остановился. Он был крупнее художественно, а главное - человечески, пустопорожней суеты и поиска аплодисментов по мелочам.

Хотя на самом деле кое-что и можно вспомнить: и "Делу в Пенькове" пытались устроить прокатные трудности, и потрясающую по красоте и высочайшей художественной необходимости "Банную сцену" в "Зорях" пришлось отстаивать, так же, как и замысел "Белого Бима", вызвавший в Госкино сомнения: о собаке ли должен снимать фильм мастер такого масштаба! А он снял о собаке, и заставил людей плакать, и был номинирован на "Оскара", коли уж считать американскую награду комплиментом для русского фильма. Дома он получил Ленинскую премию - выше не было.

И все-таки по большому счету Ростоцкий был оппозиционен. Но не в диссидентском смысле, а в том, в каком настоящий художник всегда противостоит привычному и заданному. Он помогал всем нам, конкретным людям, постигать и усваивать такие ценности, как любовь к ближнему, как милосердие и чистота нравственности, порядочность и достоинство, не показушная, а глубинная, даже до самопожертвования, любовь к Родине.

Можно опустить его проходные опусы типа "Герой нашего времени" или "И на камных растут деревья", но нельзя не отдать должного фильму "На семи ветрах", где была открыта Лариса Лужина, фильму, который вместе с "Балладой о солдате" Чухрая и "Ивановым детством" Тарковского открывал на экране доверительную правду страданий и высоких порывов рядовых войны. В отличие, скажем, от эпопеи "Освобождение", которая создавалась одновременно, но оперировала масштабами фронтов и маршалов.

Сегодня мало кто помнит, что ставшая крылатой фраза "Счастье - это когда тебя понимают" пришла именно из фильма Станислава Ростоцкого "Доживем до понедельника". Какой творческой прозорливостью надо было обладать, чтобы взять в работу первый сценарий юного Гоши Полонского, уже отвергнутый несколькими режиссерами, и распознать в нем будущий экранный шедевр! А для реализации его пригласить Вячеслава Тихонова, Нину Меньшикову, Ирину Печерникову, в компанию школьниц включить девочку Олю Остроумову! Полемичность, протестная основа ленты была понята сразу и всеми: шутка ли, в ней говорилась правда о торжествующей косности в основе основ общества - в школе - и давался насколько не тривиальный, настолько и бесконечно трудный рецепт избавления: через культивацию духовности, личностной свободы и уважения к достоинству каждого человека, взрослого или подростка.