Реплика в зал. Записки действующего лица

Шолоховский Нагульнов "весь был заострен на мировую революцию". Мы с Шухратом, его наследники, были "заострены" на противостояние проискам. Такими мы вылетели из Москвы, такими приземлились в ночном сплошь капиталистическом Нью-Йорке.

Я собирался противостоять, не зная английского и владея немецким в пределах плохой средней школы, где крикливая Милита Михайловна, его преподававшая, особенно визжала, когда мы интересовались, не есть ли она немецкая шпионка. Шухрат, как и я, владел русским, а также своим родным. На остальных предпочитал помалкивать.

После приземления в городе Большого Яблока нас провели через кишку, соединяющую борт самолета с аэровокзалом, и мы очутились в море света, на бескрайнем ковровом покрытии, между эскалаторов и блистающих витрин, среди всех народов и наречий. Вдруг обнаружилось, что сошедшие с нами люди, с коими свыклись за время полета, куда-то растворяются и постепенно мы остаемся вдвоем. Ни хрена себе! Но властная ласковая девушка в форме ихнего "Аэрофлота" помахала нам ручкой и повела. Куда? Почему она знает, кто мы, что нам завтра в Мехико? Но не отстаем. Хочется спросить о вещах, которые в последний раз видели в Шереметьево-2, но куда там! Самим бы не потеряться.

Под клочком мгновенно открывшегося ночного неба нас принял в себя микроавтобус, типа нашего "Рафика", и девушка тоже растворилась. А мы поехали. Вкусно пахло новой кожей, слабым дезодорантом, мягко покачивало, а радости в душе не было - одна тревога. Едем и едем, явно удаляясь от аэропорта. За окнами мрак. Может, сразу в ЦРУ везут?

Уперлись в гостиницу, а точнее говоря, в кемпинг. Тут исчез "Рафик".

Слева от рецепции - освещенное кафе. Там за столиками беседуют, ужинают. Мы тоже хотим есть, но у нас по советской традиции нет денег, нам их выдадут по прибытии на место. Но, может быть, ужин входит в стоимость авиабилета? А как узнать? Решили не ужинать.

Мой номер оказался в одном конце коридора, Шухрата - в противоположном. "Специально", - прошипел он. Понятно: сначала так вот разъединят, а потом... Черт знает, что потом, они хитрые.

Поэтому мы сразу объединились и вышли на улицу, посмотреть: в Нью-Йорке все-таки!

Нью-Йорк оказался каким-то не таким. Ни тебе билдингов, ни тебе хайвеев. Тихие улочки со спящими коттеджами, перед каждым на тротуаре черные пластиковые мешки с мусором. Свистит ветер, ни души.

– Чего тут болтаться, - бдительно заметил я, - схлопочешь по башке при их-то уровне преступности, никто и не узнает.

– Ничего, чуть-чуть пройдемся, у меня был второй разряд по боксу, - вяло поупорствовал пытливый художник, жадный до свежих впечатлений.
– Главное, чтоб завтра нас не забыли подобрать...

– Не у нас, должны...

В номере, рассчитанном на широкую кровать и две тумбочки, не занимая внизу места, на железном кронштейне нависал телевизор. Оказалось, что и среди ночи в нем действуют десятка два программ. На советского провинциала это произвело сильное впечатление. Лежал и переключал. И удивлялся лицам ведущих - все красивые! Даже семидесятилетний был такой, что, глядя на него, хотелось поскорее стать семидесятилетним. Дела!... У нас по тем временам принцип был другой: чем больше физических недостатков имел человек, тем получал больше шансов стать ведущим популярной программы. Один, помню, был косой, но никого, в том числе его самого, это не смущало, другой мучительно заикался, но лет пятнадцать не сходил с экрана, третий... Так что эта их красота - лапша на уши, жалкая попытка приукрасить имидж нации, знаем!

Утром своими наблюдениями поделился с Шухратом. Он выглядел усталым, оказывается, тоже не спал.

– Кто-то в стенку стучал, пятками, метались там двое, она еще выла...

– Потрясающе! Это у Бабеля в "Улице Данте": в их комнате раздавались ворчание, стук падающих тел, возглас испуга, а потом началась нежная агония женщины: "О, Жан!"

– Но всю ночь!..
– Бабель его не успокоил.
– Почему рядом со мной? Хотел даже вам звонить, но решил не паниковать. Гады.

Все-таки гады приехали за нами вовремя, отвезли, куда надо, усадили в "Боинг", и мы стали приближаться к Мехико.

Мехико город большой, даже очень, третий в мире после Токио и Нью-Йорка. Мы благополучно получили чемоданы и избавились от одной озабоченности. Но тут же вверглись в другую: нас никто не встретил! Никто из 14 миллионов обитателей этого города, хотя нам был нужен всего один, но определенный - представитель "Совэкспортфильма", которому полагалось встречать и опекать нас по должности.

Мы встали на площади на солнцепеке, чтобы нас отовсюду было видно. Но мы никому не были интересны, кроме толстого полицейского, издали наблюдавшего за нами с очевидной готовностью пресечь любую террористическую попытку. Шухрат в это время любовно смотрел на свои сумки-перевесы, явно довольный, что они в полном наличии. "Что же он все-таки везет?"

Сесть в такси и умчаться в посольство мы не могли, поскольку, как было сказано, не имели ни песо. А день между тем разгорался, близкий экватор припекал. Надежды увидеть представителя таяли с каждым получасом. А их уже скопилось несколько.

Ну ладно, сколько можно... Сначала я попытался на немецком поговорить с полицейским. Он уставился на меня, не постигая звуков чужой речи, помотал головой и ушел, окончательно, видимо, решив, что мы его стране не опасны.

– Постойте с вещами, - попросил я Шухрата далее, - пойду звонить в посольство.

Я вернулся в здание аэропорта, бесконечного, как степь, с уходящим в перспективу рядом открытых взору, но отгороженных друг от друга офисов всех авиакомпаний мира. Кроме "Аэрофлота", как оказалось. Его отсутствие я установил, когда добрел до конца и повернул обратно. В каждом гроте-офисе за полированными стойками обитали миловидные девушки разного цвета кожи, в разных униформах, но с одинаковым выражением готовности услужить, написанном на симпатичных мордочках. Почему-то я сломался на японках и подался к ним.

Перед сидевшей в центре, видимо, главной, я покрутил пальцем в воздухе, как бы вращая телефонный диск, тут же как бы прижал к уху несуществующую трубку и взмолился:

– Фонэ, фонэ! Совьетико амбассадор, нумер фонэ! Ищу, мол, телефон советского посольства.

Она поняла!

Она хлопнула на стойку толстенный фолиант, в котором мельчайшим шрифтом были обозначены все телефоны третьего в мире мегаполиса.

Далее, ведомый непостижимым эзотерическим наитием, умноженным отчаянием, я переломил том на середине, поводил пальцем по первым буквам и очень скоро обнаружил искомое.

Японка подумала, что от меня отделалась. Но, как говорят в России, не тут-то было. Я стал показывать ей за спину, где разглядел в углу телефонный аппарат.

И опять она поняла! И жестом попросила обернуться. Обернулся. И увидел стену, увешанную телефонами-автоматами. Ну что ты поделаешь с непонятливой уроженкой острова Хоккайдо или, может быть, Хонсю.

– Мани-мани но! Денег нет!
– сообщил я, позаимствовав лексику из песенки Лайзы Минелли в замечательном фильме "Кабаре". Ни одной мани нет у руководителя советской делегации, чтобы по случаю ЧП позвонить в советское посольство! Выручи, ласточка, прости нам Итуруп и Шикотан, тебе зачтется...