Решающие войны в истории

К востоку от Иордана, где не было никаких возможных стратегических барьеров, судьбой 4-й «армии» стало быстрое истребление скорее под непрекращающимися булавочными уколами, чем от боевых действий в чистом виде. Далее последовало взятие Дамаска. Эта победа потом была использована в наступлении на Алеппо (Халеб), которого едва успели достичь, как Турция, под более неминуемой угрозой крушения Болгарии и наступления армии Мильна из Салоник на Константинополь и ее тыл, 31 октября капитулировала. (Армия Бартело салоникского фронта наступала через Софию к румынской границе, армия Анри через Белград вторглась в Австро-Венгрию. Всего в составе Салоникского фронта ко времени прорыва болгарского фронта 15–18 сентября 1918 г. (после 24-часовой артподготовки) у союзников было 667 тысяч человек и 2070 орудий. Против них сражались 11-я германская армия (в большинстве из болгар, офицеры немцы) и австрийский корпус, всего 400 тысяч человек. — Ред.)

Анализируя эту решающую победу в Палестине («великая» английская победа — после многих месяцев сидения над 32 тысячами турок. — Ред.), следует отметить, что турки все еще были в состоянии держаться под натиском британской пехоты до тех пор, пока не стало известно, что у них в тылу возник стратегический барьер, а это произвело свой неизбежный и неизменный моральный эффект. Более того, из-за существовавших предварительных условий окопной войны пехоте было необходимо «взломать замок». Но как только этим были восстановлены обычные условия ведения боевых действий, победа была добыта с помощью мобильных соединений, которые составляли всего лишь толику от общих боевых сил. Изящество этого конкретного примера непрямых действий ограничивается подготовкой операции; исполнение зависело целиком от нарушающего устойчивость противника и деморализующего применения мобильности, которая в крайней степени своей и была внезапностью, применяемой в момент, выбранный полководцем.

Еще один юго-восточный театр военных действий требует короткого замечания — это Салоники. Отправка союзных войск туда имела место в результате запоздалой и неэффективной попытки оказать помощь сербам осенью 1915 года. Только три года спустя настало время наступления, имевшего жизненно важные последствия. Но сохранение за собой опорного пункта на Балканах для того периода было необходимо по политическим причинам, а также и потому, что там потенциально могли развернуться военные действия. Мудрость и необходимость удержания такого огромного количества вражеских войск, в конечном итоге почти полумиллиона, в месте, которое немцы насмешливо называли своим «самым большим лагерем для интернированных», может вызывать сомнения.

Глава 12 СТРАТЕГИЯ 1918 ГОДА

Любой анализ хода военных действий в последний год Первой мировой войны зависит и неотделим от понимания ситуации на море, которая ему предшествовала. Поскольку военного решения вопроса добиться быстро не удавалось, морская блокада все более и более оказывала влияние на военную ситуацию.

В самом деле, если будущему историку придется выбирать один день как решающий для исхода мировой войны, он, возможно, выберет 2 августа 1914 года — еще до вступления Англии в войну, — когда господин Уинстон Черчилль в 1:25 отдал приказ о мобилизации Британского военно-морского флота. Этому флоту не будет суждено записать на свой счет новый Трафальгар, но он внесет в победу союзников больше, чем какой-либо другой фактор. Дело в том, что военно-морской флот был инструментом блокады, и как только туман войны рассеялся, в более четкой атмосфере нынешних послевоенных лет эта блокада обретает все большие и большие пропорции, все более явно превращаясь в решающее средство в этой борьбе. В этой связи уместно сравнение блокады с известными «смирительными рубашками», которые обычно надевались в американских тюрьмах на заключенных, не подчиняющихся тюремным правилам, и эта рубашка постепенно затягивалась так, что сперва стесняла движения заключенного, а потом душила его, и чем теснее в ней было находиться и чем дольше все это продолжалось, тем слабее становилась воля заключенного к сопротивлению и тем более деморализующим образом действовало это ощущение сдавливания.

Беспомощность провоцирует безнадежность, и история считает такую потерю надежды, а не потерю людской силы тем фактором, который решает исход войны. Ни один историк не станет недооценивать прямой результат влияния полуголодного состояния немецкого народа на финальное крушение «внутреннего фронта», Но, отодвинув в сторону вопрос, насколько способствовала военному поражению революция, неосязаемый, но всеохватывающий фактор блокады следует учитывать в каждой работе о военной ситуации.

Является установленным фактом, что потенциальная угроза, если, может быть, не эффект самой блокады, побудила немцев предпринять свою первую кампанию подводной войны в феврале 1915 года. Это не только дало Британии повод освободить себя от требований Лондонской декларации и затянуть узел блокады — объявив о своем праве перехватывать и досматривать все корабли, подозреваемые в перевозке товаров в Германию, — но торпедирование немцами «Лузитании» придало Соединенным Штагам важнейший, хотя и запоздалый импульс для вступления в войну, что помогло ослабить трения между Британией и Соединенными Штатами, вызванные этой ужесточающейся блокадой. Два года спустя экономическая напряженность, порожденная блокадой, побудила германское военное руководство разрешить возобновление «неограниченной» и интенсивной подводной войны. Зависимость Британии от поставок морем продовольственных товаров для снабжения своего населения и поддержания своих армий была слабым пунктом в ее обороне, а по природе более быстрый эффект подводной формы блокады придал силу аргументу, что это непрямое воздействие уровня большой стратегии нанесет смертельный удар. Хоть эти расчеты и нельзя назвать совершенно верными для всех случаев, Британия подошла критически близко к тому, чтоб доказать на себе их правильность. Потери в судах выросли с 500 тысяч тонн водоизмещения в феврале до 875 тысяч тонн в апреле, а когда контрмеры в сочетании с недостаточными ресурсами Германии в подводных лодках привели к ослаблению блокады, у Британии было продовольствия, достаточного для поддержания своего народа, лишь на шесть недель.

Надежды германских лидеров на экономическое решение были вызваны их опасениями экономического краха и побудили их приступить к подводной войне, причем было совершенно ясно (и почти несомненный риск принимался), что это заставит Соединенные Штаты вступить в войну против Германии. И 6 апреля 1917 года этот риск превратился в реальность. Но хотя, как рассчитывала Германия, Соединенным Штатам требовалось много времени на развертывание и переброски своей армии, их вступление в войну оказало быстрый эффект на затягивание удавки морской блокады. Как участвующая в войне сторона, Соединенные Штаты действительно орудовали этим экономическим оружием с решимостью и целеустремленностью, невзирая на остававшихся нейтралов и далеко превосходя самые дерзкие претензии Британии за прошедшие годы противоречий по поводу этих прав нейтралов. Блокаде уже не мешали возражения нейтральных стран, а вместо этого соучастие Америки превратило ее в петлю-удавку, в тисках которой Германия постепенно охромела, поскольку ее военная мощь основывалась на экономической выносливости — истина, которую слишком часто упускали из виду. Эту блокаду можно классифицировать как большую стратегию непрямых действий, которой невозможно было эффективно сопротивляться, и она была того типа, который не таит в себе никакого риска, кроме своей медлительности в получении результата. Однако эффект в соответствии с законом сохранения количества движения стремился к наращиванию скорости с течением времени, и в конце 1917 года державы центрального блока уже вовсю ощущали его суровость. Именно это экономическое давление не только побудило, но и принудило Германию к военному наступлению 1918 года, которое в случае провала становилось для нее самоубийством. Ввиду отсутствия серьезных мирных инициатив у немцев не было иного выбора, кроме как между этим наступлением и постепенным истощением, заканчивающимся фактическим поражением.

Если бы после Марны 1914 года или даже позже Германия осуществляла стратегию обороны на Западе и наступления на Востоке, исход этой войны мог бы быть совсем другим. Потому что, с одной стороны, она, безусловно, могла окончательно оформить свою мечту о Mittel-Europa (Центральной Европе), а с другой стороны, блокада все еще ее не душила и вряд ли могла быть эффективно ужесточена, пока Соединенные Штаты оставались вне конфликта. Имея целый пояс из стран Центральной Европы под своим контролем, а Россию — выведенной из войны да еще и оказавшейся в полной экономической зависимости, сложно было бы предположить, что усилия Британии, Франции и Италии могли бы сделать больше, чем вынудить Германию уступить преимущества, которые могут играть роль на переговорах, в виде Бельгии и Северной Франции в обмен на бесспорное сохранение ее завоеваний на Востоке. Великая Германия, возросшая и в своей потенциальной мощи, и в ресурсах, вполне могла позволить себе пожертвовать желанием военной победы над западными союзниками. Действительно, отказаться от целей, которые «не стоят свеч», — это разница между великой стратегией и грандиозной глупостью.

Но в 1918 году этот шанс был уже упущен. Экономическая выносливость страны была серьезно подорвана, а все туже стягивающаяся блокада уменьшала ее быстрее, чем любое запоздалое вливание экономических ресурсов из завоеванной Румынии и Украины могло его восстановить.

Таковы были условия, в которых проходило финальное германское наступление, эта ставка на спасительное военное решение вопроса. Высвобождение войск с русского фронта дало ей превосходство в живой силе, и все же заметно меньшее, чем то, которым обладали союзники во время своих наступательных кампаний. В марте 1917 года 178 французских, британских и бельгийских дивизий были сосредоточены против 129 германских дивизий. (Наконец 1916 г. против русских на русском, румынском, где русским помогали 19 румынских дивизий, кавказском (включая Иран) фронтах действовало 74 немецких, 49 австрийских, 31 турецкая, 3 болгарские дивизии — всего 157 дивизий. — Ред.) В марте 1918 года у немцев было 192 дивизии против 173 союзных дивизий — учитывая пропорционально в два раза больший численный состав американских дивизий, из которых прибыли 4,5 дивизии (по другим данным, 193 дивизии против 181 у союзников. Немцы имели 2 млн 037 тысяч человек, из них 1 млн 370 тысяч штыков, 15 700 орудий, в том числе более 6 тысяч тяжелых, 2890 самолетов и всего 10 танков. У союзников было 2 млн 158 тысяч человек, из них 1 млн 378 тысяч штыков, 15 751 орудие, в том числе 6373 тяжелых, 3784 самолета и 893 танка. — Ред.). Если немцы смогли добавить чуть больше с Востока, то американский поток живой силы и техники под давлением чрезвычайности ситуации быстро преобразился из маленькой струйки в реку. Из общего числа германских дивизий 85, известных как «штурмовые», находились в резерве, а из союзных в общей сложности 62 (по другим данным, 60 пехотных и 9 кавалерийских. — Ред.), но без какого-либо централизованного контроля; дело в том, что план создания общего резерва в 30 дивизий под началом Версальского военного исполнительного комитета был сорван, когда Хейг (1861–1928, в период Первой мировой войны командовал сначала корпусом, с 1915 г. до конца войны главнокомандующий английскими войсками во Франции. С 1917 г. фельдмаршал. После войны был главнокомандующим английскими войсками. — Ред.) объявил, что не может внести свою квоту из 7 дивизий. Когда пришло время испытаний, соглашение о взаимной помощи, заключенное между французским и британским командующими, оказалось фикцией. Катастрофа ускорила принятие запоздалой меры, и по предложению Хейга вначале координатором действий союзников, а затем и главнокомандующим союзными армиями был назначен Фош. (Что было естественно, если учесть, что французских войск на Западном фронте было вдвое больше — на конец 1916 г. там было 104 французских, 6 бельгийских дивизий, а также 2 русские бригады. — Ред.)

Германский план отличало стремление обеспечить тактическую внезапность более тщательно и более дальновидно, чем это наблюдалось в любой из более ранних операций этой войны. Надо заметить в похвалу германскому командованию и штабу, что они осознали, что отсутствие внезапности — это препятствие, которое нельзя компенсировать численным превосходством, и, как только оно создано, его редко преодолевают. Что эффективная внезапность может быть достигнута только с помощью хитроумной смеси из многих вводящих в заблуждение противника мероприятий. Что только такой хитроумный ключ может распахнуть ворота в этом стене позиционной обороны, выстраивавшейся длительное время. Короткой, но интенсивной артподготовке с использованием химических снарядов было суждено стать главным элементом — Людендорф (так у автора. Но все-таки начальником Генштаба (с августа 1916 г.) и фактическим главнокомандующим был Гинденбург. Хотя Людендорф (1-й генерал-квартирмейстер Верховного командования германской армии с августа 1916 г.), являясь непосредственным помощником Гинденбурга, фактически часто руководил действиями войск. И далее в тексте «Людендорф» (у автора) следует понимать как «Гиндснбург и Людендорф». — Ред.) не смог уяснить для себя значение танков и их использование в операции. Но, кроме того, пехота была обучена новой тактике проникновения, ведущая идея которой состояла в том, что передовые отряды должны разведать слабые места в обороне противника и проникнуть сквозь них, а резервы направляются на поддержку успеха, а не для того, чтобы восстанавливать положение в случае неудачи. Штурмовые дивизии планировалось перебрасывать по ночам, массы артиллерии втайне перевозились близко к фронту и должны были открыть огонь без предварительной пристрелки. Кроме того, демонстративная подготовка к наступлению, проведенная на других участках фронта, помогала ввести противника в заблуждение относительно места решающего удара.

Но и это еще не все. Из опыта безуспешных наступлений союзников Людендорф сделал вывод, что «решение тактических задач должно предшествовать достижению чисто стратегических целей, так как преследование этих целей будет бесполезно, если не будет обеспечен тактический успех». Ввиду отсутствия стратегических непрямых действий это, несомненно, верно. Отсюда в германской доктрине новая тактика должна была сопровождаться новой стратегией. Одна была естественным следствием другой, и обе базировались на новом или возрожденном принципе, то есть придерживались линии наименьшего сопротивления. Условия 1918 года во Франции ограничивали возможности для избрания линии наименьшего ожидания, да и Людендорф не пытался ее избрать. Но когда армии противника растянулись в непосредственном соприкосновении, занимая эшелонированную и глубокую линию обороны, быстрый прорыв, за которым следует быстрое развитие успеха вдоль линии наименьшего сопротивления, мог бы близко подвести к цели, которая обычно достижима только при действиях по линии наименьшего ожидания.

Прорыв немцев оказался стремительным, использование его результатов быстрым. И тем не менее этот план провалился. В чем же была ошибка? После этих событий и после войны главный огонь критики сосредоточился на том, что тактическое заблуждение заставило Людендорфа изменить направление удара и рассредоточить свои силы, сконцентрироваться на тактическом успехе в ущерб стратегической цели. Похоже (к тому же так и говорилось), что основной принцип действия был ошибочным. Но более близкое изучение германских документов, когда это стало возможным, и собственных приказов и поручений Людендорфа проливает иной свет на этот вопрос. Вероятно, на самом деле истинная ошибка коренилась в неспособности Людендорфа воплотить на практике новый принцип, который он принял в теории; что он либо не уловил, либо упустил все последствия, которые влечет за собой эта новая стратегическая теория. Потому что в действительности он рассредоточил слишком большую часть своих резервов, пытаясь скомпенсировать тактические неудачи на отдельных участках фронта, и слишком долго колебался перед принятием решения воспользоваться своим тактическим успехом.