Решающий шаг

Айна все-таки не утерпела и кольнула мачеху злыми словами:

— В этом доме ничего не добьешься, если не угодишь Маме.

Мачеха, как ужаленная, подскочила на постели:

— Не тревожь мою рану! Не из-за тебя ли лежу, не из-за тебя ли не в силах подняться?

Вспомнив слабую струнку Мамы, Артык поспешил все обратить в шутку:

— Не горюй, тетушка Мама! Дай только избавиться от врага, мы тебя сразу поднимем с постели. Тебя обижать нельзя. Айна, конечно, раскаивается в том, что сделала. Ну, да ведь и ты не из слабеньких, которых надо носить на руках!

Мама вдруг оказалась щедрой:

— Не только на один день, пусть хоть на десять дней берут — вон кобыла!

Меред, давно шевеливший губами, наконец вымолвил:

— Только ты, парень, сам на нее садись.

— У меня есть лошадь. Но твою я дам надежному человеку.

Мама совсем раздобрилась:

— Мы тебе верим, отдавай кому хочешь.

Артык украдкой посмотрел на Айну, прощаясь с ней взглядом, сказал:

— Сегодня ночью мы сядем на коней. Молитесь богу... — И вышел из кибитки.

Сердце у Айны дрогнуло. Она устремила вслед Артыку широко раскрытые черные глаза и долго сидела неподвижно.

Сахат Голак еще накануне вечером, наняв верблюда, уехал в город молоть пшеницу для себя и для Нурджахан. Если б Артык знал раньше об всем, он не пустил бы его. Но теперь делать было нечего. Артык простился с матерью и пошел к месту сбора.

Нурджахан провожала его глазами, полными слез:

— Иди, мой ягненок, да поможет тебе создатель! Раздался призыв муэдзина к вечерней молитве.

К Артыку со всех сторон съезжались всадники. Незадолго до того, как они двинулись в путь, прибежал, запыхавшись Гандым и стал горько жаловаться Артыку:

— Все, что осталось на мою долю с гумна, Халназары погрузили на верблюдов и увезли. Я не хотел давать, ухватился за повод, но Баллы так толкнул меня, что я ткнулся лицом в землю... Чем теперь буду кормить детей?

Артык взглянул на багровую шишку на лбу Гандыма и постарался его успокоить:

— Не горюй, дядя Гандым, вот разобьем защитников Халназара, примемся я за него. Будет у тебя хлеб, не волнуйся!

Услышав доброе слово, Гандым успокоился: В это время вереница халназаровских верблюдов, гремя колокольцами, проходила мимо них. Сбоку на сером осле ехал Мавы. Артык направился к нему. Следом за ним пошли Гандым и Ашир.

— Мавы, верблюдов веди туда! — сказал Артык и показал рукой в сторону шалаша Гандыма.

— Зачем?

— Затем, что это пшеница Гандыма.

Мавы с удивлением взглянул на Артыка своими синими глазами и ударил осла цепочкой.

— Пшеница наша!

Артык преградил ему путь.

— Мавы, если ты превратишь в пшеницу вон те пески, что на юге, и привезешь Халназару, ты его все равно не насытишь. Напрасно ты обижаешь бедняка, такого же, как ты сам. Поверни верблюдов, тебе говорю, пока не поздно!

Мавы не тронулся с места.

— Кто хочет, пусть будет бедным! Я не бедный. Я теперь сын Халназар-бая! Пшеница моя.

— Мы знаем, чья это пшеница, но не понимаем, как ты стал сыном бая.

Мавы не хотел и слушать Артыка:

— Завидуешь моему счастью? Уходи с дороги!

— Мавы, ты повернешь верблюдов или нет? — уже строго спросил Артык, начиная сердиться.

Мавы ударил осла цепочкой и крикнул:

— Не поверну!

Ашир, уже давно стоявший наготове подле Мавы, хлестнул его ладонью по уху:

— Вот, если не повернешь!

Когда Ашир еще раз замахнулся, Мавы умоляюще поднял руку:

— Не бей! Поверну...

Гандым засыпал в яму пять верблюжьих вьюков пшеницы, прикрыл сверху землей и замазал глиной. Раньше он, может быть, и побоялся бы это сделать, но теперь чувствовал себя под крепкой защитой. Раз сам начальник аульного войска встал на его сторону, никто его не посмеет тронуть. А если повстанцев и постигнет неудача, думал он, так все равно бедствия хуже голода он не встретит.

Артык и Гандыму нашел кобылку. Гандым приторочил к седлу пестрый чувал, который Биби соткала весной.

Артык спросил

— Дядя Гандым, а чувал зачем?

— Хм!.. А добычу возьмем, добычу?.. Что ж, у кого есть пшеница, у того от зеленого чая и сахара живот не заболит!

У Артыка было сильное желание раздать дейханам всю пшеницу Халназар-бая. Некоторые даже подстрекали его к этому. Но он боялся, что повстанцы увлекутся дележом и забудут о главном. Поэтому он решил раздать байскую пшеницу после нападения на город.

Мелекуш широкими шагами ходил вокруг своего колышка, косил глазом, ржал. Артык подошел к нему, погладил, затем, подняв уздечку, валявшуюся в стороне, надел на коня. Мавы успел скрыться от грозного начальника повстанцев. Старшего сына Халназара не было дома. Но Баллы, выйдя из крайней кибитки, закричал:

— Э-эй, что вы там делаете с конем?

— Нам нравится этот конь. А ну, Баллы-хан, принеси-ка седло!

Баллы подбежал, ухватился за повод, стараясь вырвать его из рук Артыка.

Артык насмешливо взглянул в его сердитое, красное от натуги лицо и сказал:

— Баллы-хан, мы просим дать нам коня.

— По просьбе конь не дается! — огрызнулся Баллы.

— О, так не бывает!

— Вот и бывает!

— Баллы-хан, такая жадность байскому сыну не к лицу.

— Говорю вам: пока меня не уложите, коня не возьмете!

Ашир больше не мог стерпеть и крикнул:

— Если будет нужно — уложим и тебя и всю твою родню! Иди и живо неси седло!

— Не принесу!

Ашир, сидя на своей кобыле, наступал на него:

— Не принесешь?

— Не принесу!

— Вот получай, если не принесешь!

Витая ременная плеть Ашира со свистом опустилась на спину Баллы, одетого в тонкий халат. Вероятно, этот удар был сильнее того, который обрушился на Са-хата Голака. Баллы вскрикнул и съежился от удара.

Артык тоже взмахнул рукой — и засвистели плети. Баллы заорал благим матом.

На его крик сбежались женщины из кибиток халназаровского ряда. Они притащили седло, попону, всю сбрую Мелекуша и вырвали из-под плетей Баллы.