Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре
Шрифт:
Жизель Сапиро
О применении категории «правые» и «левые» в литературном поле [*]
Являясь фундаментальными категориями политического типа мышления, понятия «правого» и «левого» естественным образом используются в истории культур для классификации политических позиций интеллектуалов. Но если история политических идей действительно обращается к идеологическому содержанию, которое они охватывают, и в зависимости от политической конъюнктуры вынуждена постоянно их переосмыслять, то сами по себе эти пред-заданные категории изучаются гораздо реже. Однако подобный эссенциалистский подход заключает в себе два гносеологических камня преткновения. Первый связан с проблемой уместности использования этой бинарной оппозиции в качестве принципа классификации. Проблемой, на которую мы, естественно, не будем закрывать глаза в этой статье, при условии, что не будет обойден вниманием и анализ порядка применения, или, вернее, переноса этой оппозиции в пространствах культуры — в данном случае речь идет о литературном поле — и тех специфических параметров, с которыми она должна соотноситься в этом контексте. Второе препятствие вытекает из первого: если эти категории действительно удобны тем, что являют собой схемы восприятия, к которым прибегают основные действующие лица литературного поля и их современники (журналисты, критики), для того чтобы классифицировать различные политические позиции, в том числе и свои собственные, то в силу тех же самых причин их использование связано с известным риском, проистекающим из их обманчивой понятности, общедоступности, которую можно преодолеть лишь в ходе исторического анализа исходной системы классификации и социального значения категорий, представляющих собой ее производные в том специфическом пространстве, которое мы изучаем. Не претендуя дать исчерпывающие ответы на все эти сложности, мы попытаемся представить здесь некоторые наблюдения, сделанные на основе анализа французского литературного поля 1920–1950 годов, когда писатели особенно интенсивно действуют на политической сцене, а понятия правого и левого находят самое широкое распространение и фиксируются в качестве главных категорий политической идентификации во Франции. Особенно пристальное внимание мы собираемся обратить на те два измерения пространственной полярности как схемы восприятия социального мира, которые на первый взгляд хорошо известны, но в эмпирических начинаниях зачастую игнорируются: речь идет об асимметрии и реляционном
*
Эта статья, в том виде, как она представлена здесь, обязана своим появлением тем плодотворным дискуссиям, которые состоялись у нас с Фредериком Матони, его вдумчивому прочтению первого варианта работы и проницательным замечаниям, за что я и выражаю ему здесь свою благодарность.
Появившись в эпоху Французской революции, категории «правого» и «левого» постепенно заняли свое место в парламентском словаре, но лишь к концу XIX века они вытесняют другие категории политического восприятия, такие, как «красные» и «белые», становясь фундаментальными понятиями политической мысли сначала в границах того пространства, где они появились, — во Франции — а затем и за его пределами [389] . Универсализация этих пространственных указателей в качестве категорий политической мысли определяется прежде всего их простотой, а также возможностью трансформации дискретных категорий в некий континуум, что достигается через своего рода раздвоение (разделение на левых и правых возможно и внутри левых) или введение понятия «центра», предполагающего такие дополнительные нюансы, как, например, левый центр, правый центр, крайне левые, крайне правые (эти нюансы известны со времен Реставрации) [390] . Широкое распространение этих категорий объясняется, с другой стороны, довольно высокой степенью их суггестивности в качестве фундаментальных схем бинарноговидения мира.
389
За более детальным анализом этих пространственных понятий политического словаря и их распространения ср. исследование Марселя Гоше «Правые и левые» в кн.: Nora Pierre.Les Lieux de m'emoire, III: Les France, 1. Conflits et partages. Paris: Gallimard, 1993. P. 395–467. Ср. также: Dumont Louis.Sur l’id'eologie politique francaise. Une perspective comparative // Le D'ebat. 1990. № 58, janv. — f'ev. P. 128–159.
390
Ср.: Bon Fr'ed'eric.Langage et politique // Grawitz, Madeleine, et Leca, Jean (dir.). Trait'e de science politique (dir.). Vol. 3. Paris: PUF, 1985. P. 556. Даниэль Гакси настаивает на роли идеологических пар в структурировании европейских политических полей XIX в.: Gaxie Daniel.Le Cens cach'e. In'egalites culturelles et s'egr'egation politique. Paris: Seuil, 1978. P 84.
В своей работе «Преобладание правой руки» Роберт Герц показывал, что органической асимметрии между правой и левой рукой недостаточно для того, чтобы объяснить социальные преимущества, которые повсеместно распространяются именно на правую руку. Более того, предсуществовавшая система представлений, в которой священное начало противопоставлялось мирскому, благородное — простому и низкому, сила — слабости, мужское — женскому, правая сторона — левой, способствовала развитию этой органической асимметрии [391] . Напрямую связанное с религиозным миропорядком преимущество правой стороны является одной из наиболее характерных черт традиционных обществ и в секуляризованной форме остается таковой в индустриальных обществах.
391
Hertz Robert.La pr'e'eminence de le main droite. Etude sur la polarit'e religieuse // Sociologie religieuse et folklore. Paris: PUF, 1928, r'e'ed. 1970. P. 84–109.
Когда в 1789 году Национальное собрание принимает горизонтальную оппозицию между правой и левой сторонами, это символизирует собой разрыв с прежним иерархическим социальным порядком, строившимся по вертикали, сверху вниз. В то же время можно установить и некую преемственность между двухполюсностью Национального собрания 1789 года и тем, как распределялись места в Генеральных штатах (в частности, это обнаруживается в возвращении духовенства на прежнее место, традиционно находившееся справа) [392] . В сущности, несмотря на кажущуюся нейтральность, симметричность и обратимость, которые проистекают из горизонтального представления социального пространства — в отличие от вертикального его представления, которое господствует в тех обществах, где социальная иерархия кодифицирована законом, — политические категории «правого» и «левого» сохраняют семантическую нагрузку, связанную с фундаментальной культурной оппозицией, в которой правые представляют благородную часть социума, способную к перемещению вверх, тогда как левые — неблагородную, тяготеющую книзу его часть, и выражают тем самым новое иерархическое видение социального мира, в котором «элита» противопоставляется «народу».
392
Ср.: Laponce Jean A.Left and Right. The Topography of political perceptions. Toronto; London: University of Toronto Press, 1981. P. 48.
Но в отличие от функционального превосходства правой стороны, которое характеризует большинство систем представлений о мире, современная политика семантически тяготеет к гошизму [от фр. gauche — левый], или синистризму [от лат. sinister — «левый» и фр. sinistre — зловещий, бедственный, пагубный] [393] . Как считает канадский политолог Жан Лапонс, это объясняется тем, что политика должна четко представлять свое место в общей системе, где религия традиционно занимает правую сторону, а политика — соответственно — левую, поскольку она постоянно угрожает незыблемому порядку вещей, основывающемуся на религиозном видении мира [394] . Впрочем, об этом же самом свидетельствует и то пренебрежение, которое уже со времен Третьей республики начинают выказывать сторонники порядка и представители «элиты» по отношению к политике: сливаясь с парламентаризмом, она, как увидим в дальнейшем, предстает в их глазах пошлой, грязной, гнусной и мерзопакостной. Левые, о которых, в отличие от правых, говорится гораздо чаще и которые сами не прочь выступать под этим политическим ярлыком, в широкой мере определяют политическую карту, поскольку появление в их лагере новых движений (социализма, а затем коммунизма) неизбежно приводит к смещению основ парламентаризма. Правые же, напротив, довольно быстро отказываются от такого именования, принятого было некоторыми партиями [395] , и вообще тяготеют к отрицанию деления на правых и левых [396] . Разумеется, этот феномен отчасти объясняется меньшим единством правых политических группировок, расходящихся, в частности, в отношении республиканского и монархического принципов государственного устройства. Нельзя забывать и о выражении «синистризм», о котором упоминалось выше. Консерватизм характеризуется тем, что принимает установленный порядок вещей как нечто изначальное и само собой разумеющееся, вот почему он определяется как политическая позиция, точнее даже «реакция» [397] , только тогда, когда этот порядок оказывается под угрозой или ставится под сомнение левым флангом.
393
Альбер Тибоде также отметил это явление уже в 1932 г. Ср.: Thibaudet Albert.Les Id'ees politiques de la France. Paris: Stock, 1932. P. 17 sq.
394
Laponce Jean A.Left and Right. P. 44–45.
395
Ср.: R'emond Ren'e.Les Droites en France. Paris: Aubier, 1982. P. 390.
396
Данный факт заставляет Алена в 1931 году высказать фразу, которая сразу станет знаменитой: «Если меня спрашивают, имеет ли еще смысл различение между партиями правыми и партиями левыми, просто между правыми и левыми, первое, что приходит в голову, — это то, что человек, задающий такой вопрос, явно не сторонник левых». Ответ Алена в опросе Бо де Ломени «Что вы называете правым и левым?» ( Beau de Lnm'enie.Qu’appelez-vous droite et gauche? Paris: Librairie du Dauphin, 1931. P. 64).
397
«Либеральный консерватизм фракций правящего класса, осуществление которого становится уже действием естественным и необратимым, противостоит, таким образом, реакционно настроенным фракциям, которые при угрозе их общему будущему могут сохранить свою значимость, лишь соотносясь и постоянно возвращаясь к системам ценностей, то есть к принципу определения ценности, соответствующему предыдущему состоянию структуры поля социальных классов» ( Bourdieu Pierre.La Distinction. Critique sociale du jugement. Paris: Minuit, 1979. P. 530).
Это вступление было необходимо для того, чтобы приступить к рассмотрению одного вопроса, который нас здесь интересует, а именно условий переноса категорий правого и левого в литературное поле и их социального значения. Сформулировав несколько гипотез по поводу переноса этих категорий как схем классификации в литературное поле и их функций, мы попытаемся затем нарисовать, на основе статистических данных, социологический портрет правого писателя и левого писателя в период между двумя мировыми войнами, учитывая при этом допустимые пределы подобного подхода. После чего будет рассмотрен вопрос о литературных основаниях «синистризма» в словесности той эпохи, а также произошедший в ходе Освобождения переворот силовых отношений между «правыми» и «левыми» в литературном поле и формирование собственно «левой» литературы вокруг Жан-Поля Сартра и журнала «Тан модерн».
Френсис Гаскелл [398] упоминает о том, чем язык художественного слова обязан общей политизации жизни после Французской революции: именно тогда такие термины, как «авангардный», «реакционный» или «анархистский» появляются в словаре тех, кто пишет об искусстве. Но если стремление к соотнесению стиля и политики можно отнести к эпохе Революции, то использование политических терминов в критике искусства становится распространенной практикой лишь в период романтизма, точнее, во второй четверти XIX века. Так, например, Стендаль начинает свою статью о Салоне 1824 года следующим заявлением: «Мои воззрения на живопись можно считать крайне левыми», —таким образом, он соотносит их со своей политической позицией, которая была «умеренно левой» [399] . Однако подобное использование парламентского словаря, которое у Стендаля носит провокационный характер, остается исключением. Кроме того, процесс обособления литературы от политической, религиозной и экономической власти ставит под вопрос правомерность использования политического языка в области художественной литературы [400] . Этот процесс связан с завершением эпохи меценатства и началом индустриализации книжного рынка в XIX веке, которая в качестве компенсации закона рынка порождает потребность в эстетической ценности, не совпадающей с рыночной стоимостью издания (признание коллег против высоких продаж), а также со все возрастающим разграничением литературной, политической и журналистской деятельности и повышением уровня профессионализма работающих в каждой из этих сфер, начиная с первых лет XX века. Перестройка политических практик, вызванная наступлением демократического режима в период Третьей республики, также способствует тому, что писатели, эти аристократы мысли и слова, которые
не скрывают своего презрения к «парламентской кухне», все решительнее отмежевываются от политики. Не случайно, что в тот самый момент, когда книжный рынок переживает невиданный дотоле подъем, а затем кризис [401] , эти два феномена — капитализм и демократия — тесно сплетаются в исконных представлениях, образуя негативные ценности, которые отличаются тем, что первая отрицает вторую и наоборот: частные интересы, демагогия, поиск дешевой популярности, борьба за голоса избирателей, закон рынка и закон большинства — вот всего лишь несколько понятий, которых вполне достаточно, чтобы представить принципы отторжения, которые диктуют писателям их представления о капитализме и демократии, те принципы, что основываются на несовместимости ценностей, предлагаемых этими двумя системами с элитаристской концепцией литературной деятельности и тем отношением к языку, которое она подразумевает [402] : «Французский язык — язык учености, он аристократичен по своей природе и строению, ему по определению противопоказана демократия», — заметил Шарль Моррас в беседе с Фредериком Лефевром в 1923 году [403] . Успех «Аксьон франсез» в литературном поле во многом объясняется теми взаимосвязанными разоблачениями пороков демократии и власти денег в литературе, которые составляют основы учения этого литературного движения, где политика, опираясь на определенную социальную философию и эстетическую теорию, обретает статус благородного занятия. Таким образом, вопреки этому антагонизму между парламентаризмом и элитаризмом литераторов, а также несмотря на сопротивление некоторых из них, политический словарь приживается в «Республике словесности».398
Haskell Francis.L’art et le langage de la politique // De l’art et du go^ut. Jadis et nagu`ere, 1987, trad. fr. Paris: Gallimard, 1989. P. 147 sq.
399
Stendhal.Salon de 1824 // M'elanges, III, Peinture. OEuvres compl`etes. Gen`eve, 1972. P. 5 et 7.
400
О процессе обособления литературы см.: Bourdieu Pierre.Le march'e des biens symboliques // L’Ann'ee sociologique. Vol. 22. 1971. P. 49–126; Les R`egies de l’art. Gen`ese et structure du champ litt'eraire. Paris: Seuil, 1992. О продвижении чисто эстетических ценностей см.: Cassagne Albert.La Th'eorie de l’art pour l’art en France chez les derniers romantiques et les premiers r'ealistes. Paris: Hachette, 1906, r'e'ed. Champ Vallon, 1997.
401
Ср.: Charle Christophe.La Crise litt'eraire `a l’'epoque du naturalisme. Roman. Th'e^atre. Politique. Paris: Presses de l’ENS, 1979.
402
Фредерик Бон предлагает один из ключей к пониманию этого антагонизма, когда он объясняет, что в противоположность предписаниям научной риторики, которая осуждает чрезмерное употребление оборотов речи и перенасыщенность фразы, политический язык злоупотребляет такими фигурами речи, как прозопопея и метафора, предпочитая «заурядное» и «утомительное» изысканному ( Bon Fr'ed'eric.Langage et politique // Grawitz, Madeleine, et Leca Jean. Trait'e de science politique (dir.). Op. cit. P. 561–565).
403
Entretien avec Charles Maurras, in Lefevre, Fr'ed'eric.Une heure avec… Paris: Gallimard, 1924–1929, r'e'ed, s'elective pr'esent'ee et annot'ee par Nicole Villeroux. Nantes: Silo"e, 1996–1997. P. 263.
Перенос политических категорий правого и левого в литературное поле с последующим использованием их в качестве классификационных схем связан с двойным процессом: речь идет, с одной стороны, об универсализации пространственных категорий, обозначающих политическую идентичность начала XX века, а с другой, о легитимизации политических категорий в качестве системы классификации, применимой в рамках литературного поля.
Лишь с начала двадцатого столетия понятия правого и левого, которые до тех пор принадлежали исключительно парламентскому полю деятельности, начинают фигурировать в избирательных кампаниях и становятся первостепенными категориями политической идентичности [404] . Эта перестройка политического словаря является следствием стечения таких факторов, как усиление социалистов, которое изменяет правила парламентской игры, появление новых партий, объединение консерваторов с республиканцами, рождение «национализма» и, особенно, размежевание, вызванное делом Дрейфуса: «Правые и левые — отныне эти имена будут использоваться прежде всего для обозначения тех двух Франций, что противостоят друг другу по самому существу: в вопросах об истине, справедливости, религии, нации, революции» [405] . Показательны в этом плане выборы 1902 года, отмеченные победой «блока левых», успешное внедрение этих терминов подтверждается спорами по религиозному вопросу в момент разделения церкви и государства и становится всеобщим во время выборов 1906 года. Накануне Первой мировой войны их употребление устанавливается окончательно. Этот феномен, несомненно, должен быть соотнесен с появлением на рубеже века особой группы профессионалов от политики, которые выступают посредниками в процессе политизации французского населения [406] , и небывалым взлетом тиражей прессы, обеспечившим этим понятиям широкое распространение [407] .
404
Ср.: Gauchet Marcel.La droite et la gauche // Loc. cit. P. 408 (подч. Марселем Гоше).
405
Ibid. P. 413.
406
Появление этих профессионалов от политики рассматривается, в частности, Максом Вебером в работе «Ученый и Политик» (пер. на фр. — Париж: Плон, 1959). Об их роли в процессе политизации см.: Lacroix Bernard.Ordre politique et ordre social // Trait'e de science politique. Vol. 1. Op. cit. P. 530.
407
Общий тираж парижских ежедневных газет вырастает от 2 до 5,5 млн экземпляров, тираж ежедневных газет в провинции — от 700 тыс. до 4 млн. В то время как в 1880 году тиражи самой продаваемой газеты «Пти журналь» (Petit Journal) не превышают 600 тыс. с большим отрывом от всех остальных, в 1912 году «Пти паризьен» (Petit Parisien) достигает отметки 1295 тыс. Ср.: Delporte Christian.Les Journalistes en France (1880–1950). Naissance d’une profession. Paris: Seuil, 1999. P. 44–45.
Будучи внешним для литературного мира фактором в том отношении, что он относится к развитию политического языка в момент специализации политической деятельности как таковой, распространение пространственных категорий в качестве идеологических маркеров тесно связано также со специфической исторической ситуацией, в которой наблюдается рождение «интеллектуалов» как особой социальной группы и политической силы: речь идет о деле Дрейфуса [408] . Активная мобилизация писателей обоими оппозиционными лагерями, один из которых символизируется фигурой Мориса Барреса, тогда как другой фигурой Эмиля Золя, петиции, к которым прибегают обе стороны, закрепление этого размежевания в соответствующих социальных сферах (литературные салоны делятся по политическому принципу) и, наконец, институциализация этого явления в форме ассоциаций и лиг (Лига прав человека, Лига французского отечества) — все это должно было благоприятствовать внедрению политического расслоения как особого вида классификации в литературном поле. Особенно это касается основанной Шарлем Моррасом лиги «Аксьон франсез», которой Апьбер Тибоде приписывает первостепенную роль в процессе внедрения оппозиции правые/ левые в мире изящной словесности: «Нельзя сказать, что это они придумали данную оппозицию, нельзя сказать даже, что они особенно часто к ней прибегали. Но речь идет о первой политической газете, которая появилась в сугубо литературном кругу […]. Стало обычным делом называть правыми писателей сторонников „Аксьон франсез“, а левыми — наследников публицистов-дрейфусаров» [409] .
408
Ср.: Charle Christophe.Naissance des «intellectuels» 1880–1900. Paris: Minuit, 1990.
409
Ответ Альбера Тибоде в опросе Бо де Ломени «Что вы называете правым и левым?» (Цит. соч. С. 76–77). Ср. также: Thibaudet Albert.Les Id'ees politiques… Op. cit. P. 29.
Если дело Дрейфуса и сыграло роль катализатора, одного его было бы недостаточно для того, чтобы объяснить тот успех, которое приобретает оппозиция правое/левое в литературном поле в период между двумя мировыми войнами. Между установлением принципа распределения писателей согласно их политической позиции, который прежде являлся лишь одним из прочих принципов, и легитимацией использования политических терминов как принципа классификации, включающего в себя эстетические и этические постулаты, или даже как способа определения позиций в литературном поле, имеет место своего рода количественный скачок, а вовсе не причинно-следственное отношение. Оговариваясь, что здесь необходимо более доскональное исследование, мы можем тем не менее обозначить те эндогенные факторы, которые способствовали процессу переноса классификации правое/ левое в литературное поле. В качестве пространства, где борьба за сохранение или изменение силовых отношений принимает открытую форму и по большей части вполне соотносится с традиционными принципами разделения на «стариков» и «молодых», «ортодоксов» и «инакомыслящих», литературное поле служит благодатной почвой для разделения на два полюса — черта, сближающая ее с политикой. Впрочем, именно эта особенность литературного поля предопределяет активное участие писателей в деле Дрейфуса, которому благоприятствовали также трансформации интеллектуального поля, вызванные ростом влияния республиканского Университета [410] . Появление правой литературы, которое, как считается, способствовало поляризации литературного мира, тесно связано с этими изменениями. Однако принятие классификации правое/левое в литературном поле зависело также от ее склонности накладываться, в ходе полемики (арьергард versus авангард) [411] , а также на литературную географию (Берег правый/Берег левый). В 1929 году Бернар Грассе отмечает следующее: «В живописи говорят „помпезный“ и „авангардный“, в литературе — „левый“ и „правый“. В сущности, это одно и то же: вы „за“ или „против“ того, что было вчера» [412] . Как пишет Пьер Бурдье:
410
Ср.: Charle Christophe.Naissance des «intellectuels». Op. cit.
411
Об этом приеме, который делает возможным составление и наложение серии оппозиций, следуя простой антиномии, и который, наряду с удвоением, становится одним из излюбленных способов идеологических таксономий, на ранее существующие, см.: Bon Fr'ed'eric.Langage et politique // Trait'e de politique. Op. cit. P. 556–557.
412
Grasset Bernard.La Chose litt'eraire. Paris: Gallimard, 1929. P. 190 (цитата, любезно подсказанная Филиппом Оливера).
[…] оппозиция между правым и левым, которая в своей изначальной форме касается отношения между господствующими и подчиненными классами, может также, чуть этого коснется дело, означать отношения между господствующими и подчиненными фракциями господствующего класса, при этом слова «правое» и «левое» близки по смыслу к таким выражениям, как театр «правого берега» или театр «левого берега»; в пылу полемического задора она может с равным успехом использоваться для разграничения противоборствующих тенденций, существующих внутри одной авангардной литературной или художественной группировки и т. д. [413]
413
Bourdieu Pierre.La Distinction. Op. cit. P. 547.