Республика ученых
Шрифт:
Обед: в гостинице на другой стороне Портовой улицы: соседка по столу, особа в светло-сером костюме, с кроваво-красными кулачищами (и в такого же цвета огромных туфлях; вне всякого сомнения, «мисс Алабама»; на каждой руке по 5 розовых кинжальчиков). / Уминая салат с ракушками, то и дело бросала на меня красноречивые взоры. Ярко-оранжевые червяки губ грациозно извивались на белой плоскости ее лица. «I’ll have three whores a day, to keep love out of my head». [172] Отуэй, если я верно вспоминаю.) [173]
172
Я переберу трех шлюх за день, чтобы выкинуть из головы мысль о любви (англ.).
173
Томас Отуэй, «Солдатское счастье»; I акт, сцена 3.
«Танцевальная капелла?»: меняется каждый месяц. / «А много ли среди людей искусства, собственно говоря, вегетарианцев?» — Рты моих сотрапезников непроизвольно растянулись в многократных улыбках: «Почти никого». / И объяснили это явление с социологической точки зрения: «Все вначале так натерпелись от голода, что принципиально жрут, что твой Блудный сын. (Да ведь и мы, в конце концов, пожираем все: из растительного мира ягоды: ам! у животных отнимаем мех: раз, и нету! Из каждой титьки сосем; пихаем себе в глотки, что только подвернется под руку; сырых ракушек семи океанов и морей: только для того,
Эфирного сложения молодой человек легкой, нежной походкой, чуть искривившись, вошел в ресторан; заказал себе 40 унций сырого рубленого мяса; [174] и тупо уставился на противоположную стену; на тонком одухотворенном лице два глаза со злым, жестоким выражением. И поскольку он никак не мог придумать, чем бы заняться дальше, он начал стучать длинным красивым ножом по столу, используя его в виде барабанной палочки — послушно запел гибкий клинок, сделанный из благородной стали (и когда он в сопровождении надлежащих трелей и рулад, потихоньку начал отстукивать «Интернационал», я не мог удержаться; я почтительно встал и глубоко склонился перед ним, опустив глаза долу, как это подобает каждому нормальному человеку, бедному смертному, когда он соприкасается с абсолютом. Он отчужденно взглянул на меня; губы его изрекли что-то неслыханно резкое (это можно было понять по брезгливому выражению подбородка); и я поклонился еще раз: прекрасно, когда на такие жесты тебя толкает чувство преклонения перед великими людьми. (А перед великими женщинами — подавно!)
174
Ровно 1134,52 грамма.
Ибо это был Стивен Грэхем Грегсон! человек, сочинивший «Полицейскую школу», «Папу луну» и несравненную книгу «Акционерное общество «Фалькверке» (после появления которой текстильными фабрикантами на него было организовано 23 покушения; предъявлено ему 485 штрафных исков: 11 месяцев он вынужден был жить, скрываясь у одного своего мужественного друга, в лесах — пока наконец в дело не вмешалась ИРАС! На заседании в большом зале театра (передававшемся по телевидению во все уголки мира) все, в то время состоявшие в рядах гениев, числом ровно 800 человек, все как один поднялись на защиту Грегсона. Одновременно один из священных белоснежных самолетов острова взял курс на болота Каролины, где и скрывался наш несчастный, скрипя зубами и сочиняя как одержимый — в тот момент он подумал, что это новая хитрость его преследователей, и отказался сесть в самолет (как всегда, поддерживаемый своими немногими фанатичными приверженцами; было чудовищно трудно заполучить его добром!) И общественное негодование поднялось гигантской волной — до небес!: Если его еще всего час назад все в один голос клеймили позором как анархиста и богохульника, как порнографа и сумасшедшего — звучит что надо, «порнограф»; прямо как профессия: фотограф! — то теперь, после опубликования торжественного манифеста обитателей острова, публика срочно обрушилась на организаторов этой скандальной травли. Было решено объявить бойкот текстильных товаров (и в течение дня это решение было осуществлено); так что у растерявшихся фабрикантов дел оказалось по горло — они срочно занялись рассылкой рекламных подарков покупателям, чтобы успокоить их. Правда, эта затея удалась, особенно с женской частью населения, без усилий (доверчивым модницам удалось заговорить зубы); хотя с мужчинами проделать это оказалось намного труднее: историки литературы (обладавшие хорошей памятью на имена!) еще годы спустя отказывались покупать новый черный сюртук у «Фалька»! / Другим последствием этих событий было то, что ни одно промышленное предприятие больше не брало на работу учеников с высшим образованием; брали теперь только довольно ограниченных людей (предварительно тщательно тестировавшихся на наличие у них способности к тиранству, мучительству, а также малого запаса слов, не вызывающего подозрений). В бланках договоров, заключавшихся предприятиями с учениками, также — незаметно для всей страны — появилась выработанная и внесенная в документ адвокатскими конторами маленькая оговорка: что лицо, о котором идет речь, никогда, ни сейчас, ни позже, не будет иметь права сообщать в какой-либо форме о том, что оно прошло курс обучения: «чтобы предотвратить возможность экономического саботажа». — Иными словами, говоря откровенно: правительство снова дало себя подкупить, [175] чтобы прикрыть белых работорговцев, использующих — как во времена Чарльза Диккенса! — детский труд.
175
Вся диатриба автора снова «несколько» неуместна. Г-н Грегсон — потомству суждено судить об этом, — несомненно, великолепный талант, разлагающийся, однако, в болоте: в болоте неуправляемых страстей! Его роман об американских текстильных предприятиях, из которого приводилась цитата, свидетельствует не о чем другом, как о том, что он принадлежит к тем натурам, которые не могут найти себе места в упорядоченной буржуазной жизни: учение и военная служба еще никому не повредили!
Инглфилд повел меня побеседовать с обслуживающим персоналом; завязывал беседы; качал головой; (и мисс Алабама выдрессированно растворилась — незаметно ускользнула в туалет); Инглфилд казался очень озабоченным, даже помрачневшим. / «Странное дело: не пишет больше ни строчки! — Когда он только приехал на остров, в его кабинете рождалась пьеса за пьесой, одна прекраснее и злее другой. Потом — «он еще ниже наклонился над нашими тарелками; забормотал более настойчиво: — «все производство внезапно прекратилось! И вот по какой причине»: (он свирепо засопел и укусил сам себя за щеку (я бы этого не смог сделать ни за какие деньги!)): Грегсон во время одного спортивного праздника, «Левый борт против правого борта», встретил одну русскую и втюрился в нее по уши — бабища, что твой несгораемый шкаф, такая может подтянуться на турнике и сделать «солнце» на одной руке». (Я посмотрел через зал: Грегсон, почти не видный за умопомрачительной горой мяса, поглощал его с волчьим аппетитом.»: «Может быть, тут все дело в их несовместимости? — «попытался я дать свое объяснение этой истории: «ведь он так худ?. Ну, ясное дело: несчастная любовь, неравенство партнеров!: он поэтому так налегает на еду, чтобы сравняться с ней!» Но Инглфилд с сомнением покачал головой): «Вы еще не все знаете; погодите с Вашими предположениями. — Прежде всего они встретились за городом, «у городских врат». Все дальше увлекало его это могучее и мрачное создание. И так продолжалось до тех пор, пока он не дошел вместе с ней до «левой библиотеки» и зашел в нее, где его, естественно, встретила толпа русских. Дальше — больше: он заявляет: он должен, дескать, ради накопления подготовительного материала к новому малому роману пожить на той стороне 6–8 недель — и тут уж ничего нельзя поделать; тут мы как официальная инстанция бессильны.»
Пауза; он ожесточенно жевал.
«А — э-э — как неофициальная?» отважился я задать вопрос. «Ах, неофициальная-неофициальная!» фыркнул он раздраженно: «неофициально мы, разумеется, можем попытаться сделать все возможное: так сказать, негласные рекомендации друзей. Почетные приглашения на лекционную поездку по Штатам — он всегда неизменно отговаривался: они, мол, его недостойны! Всем военнослужащим женского вспомогательного корпуса дано указание, что та, кому удастся отбить его у русской, получит удвоенное жалованье, а договор с ней будет продлен — Тщетно!: А там есть такие девочки — очень оригинальные, пальчики оближешь!» причмокнул он, (думая в тот момент явно о скульпторше, по имени Берта Саттон, what a woman, [176] и тут я не мог не признать в какой-то мере правоту Грегсона. (Или у Инглфилда все же есть свои резоны; ведь и Берти была в известном смысле женщиной «оригинальной». И даже очень. Хотя, чтобы быть женщиной, ей очень многого недостает. Кроме одного, пожалуй.)
176
Что за женщина (англ.).
«И он отправился на ту сторону: 4 недели; 6 недель: 8 недель! — Потом вернулся: в том состоянии, в каком Вы его сейчас видите. Он больше не пишет, не работает. На все вопросы на эту тему дает стереотипный ответ: вся западная литература, сплошное, мол — ну, Вы и сами знаете, что именно.
Он склонился к моему уху; и зашептал, дыша запахами жаркого с подливкой: «Мы, само собой разумеется, попробовали воздействовать на него и с помощью гипноза: он страшно изменился, полностью!! Его словарный запас сократился невообразимо; и он никоим образом не хочет заменить подзабытый американский хотя бы выученным за последнее время русским; нет! У него разум деревенского батрака!»
Он выпрямился, насытившись, сел поудобнее; скрестил разболтанные в суставах руки на груди; устремил на меня пронизывающий взгляд:
«И поэтому, мистер Уайнер: прошу Вас теперь вполне официально там — где только для этого представится хоть какая-либо возможность — быть понаблюдательнее: здесь что-то произошло! / И это не единственный случай подобного рода: мисс Джейн Кэппелмен» (он видел по моему почтительному лицу, что я знал поэтессу, и воздержался от излишних объяснений.): «и она слоняется, в состоянии такого же умоиступления, по Поэтическому уголку. И она налетела на одного неотразимого лысого русака из Тулы, и ей пришлось познакомиться с тем, как идет жизнь в народных республиках — и она онемела, утратив дар поэтической речи: мы измерили ее словарный запас; в настоящее время он насчитывает 380 слов!». Встаем, прощаемся. (Мисс Алабама протянула мне, зафыркав, свою налакированную правую: дело в том, что я не подписал безоговорочную капитуляцию при виде ее прелестей.) -
На улице: небо, наполненное мрачными руинами облаков; лист с деревьев повалил гуще. / Мы стояли бок о бок друг с другом и поджидали русский автомобиль, который должен был забрать меня. / Огромная сибирская лайка хозяина ластилась к нам, играла, вертела хвостом. Инглфилд тут же взял осколок щебня и запустил им в собаку! — «Что с Вами?! Зачем это Вы?!» крикнул я возмущенно (теперь-то я мог расплатиться с этим парнем той же монетой: он что, забыл про «Закон о запрещении жестокого обращения с животными»?); и ласково: «Ну иди же, иди ко мне, собачка! — Та-а-к…» (пес, все так же доверчиво, приблизился ко мне; я бросил ему небольшую палку: он залился радостным лаем и погнался за ней (с таким пылом, будто ему предстояло затравить строптивого быка!). Принес мне прутик и, крайне гордый, лег у моих ног. Потом уселся рядом со мной так, что шерсть у него на загривке, торчавшая словно шипы, коснулась меня (он был таким большим, что мне пришлось согнуть руку в локте, чтобы положить ее ему на голову!). Я тихонько почесывал его; и он старчески мудрым взором смотрел вместе со мной на улицу. / Инглфилд нервно принес свои извинения: он терпеть не мог, как выяснилось, этой породы. / Дал даже своего рода обоснование: похожая лайка — может, еще больше — прибежала к Берти Саттон; а та, как и все скульпторы, пришла в восторг, увидев такую изумительную, роскошную модель (и целых 4 недели ваяла только фигуры собак; один из плодов этого увлечения — скульптурная композиция «Читаем вслух» — худенькая молодая женщина получила первое любовное послание и читает его, вся объятая трогательным упоением, своему старому другу, огромному псу; тот слушает с внимательно-хмурым выражением, будто он, охваченный ревностью, понимает каждое слово! — для филистеров это стало гвоздем сезона! И городские власти Спрингфилда сразу же купили скульптуру и поставили ее в городском парке: тамошние девицы попадали в похожие ситуации!). / Она повсюду таскала пса с собой, «и даже при мне, в моем присутствии, и — э-э —» я только кивнул в ответ; он нервно продолжал: «На следующее утро обнаружил пропажу — не таких уж важных, но все же — э- э — конфиденциальных бумаг администрации нашей половины. Так и не нашел их до сих пор.» У Берти их, само собой разумеется, быть не могло: хотя я и должен был согласиться на ее «просвечивание» — то есть побеседовать с ней под гипнозом); ее глаза просветленно лучились: «Все это выглядело весьма shocking, [177] так как — э-э: You know [178] и я вновь кивнул: I know: [179] «но она продолжала делать свои признания, исключительно по своей воле: Ou Senecy: I love You sou! [180] Lovely, isn’t it? [181] (так его, выходит, зовут Сенека: этого еще не хватало!) Немного успокоившись, он продолжал свой рассказ: «Well». [182] На следующее утро четверо знакомых, бывших прошлым вечером в театре, сообщили полиции: они, по их словам, проходя при ярком лунном свете мимо галереи и библиотеки, сворачивая на улицу Пулафука, увидели громадный силуэт собаки, которая, держа в пасти что-то белое, неслась по направлению к ним; и, проскочив Нейтральную полосу, по улице Литературы помчалась в Восточный сектор! — конечно, все они были «high» [183] — добавил он, вздохнув…
177
Шокирующе (англ.).
178
Вы знаете (англ.).
179
Я знаю (англ.).
180
О, Сенека: я так люблю тебя! (англ.).
181
Прелестно, не правда ли? (англ.).
182
Ладно (англ.).
183
Сильно на взводе (англ.).
Он стоял, сложив костлявые, разболтанные в суставах руки, глядя вдаль; и начал рассказывать: «Там, на той стороне: почти никто не умирает. В крайности — от несчастного случая. Число «красных» покойников за последние 10 лет составило 4 человека!» (Он дал мне знак помолчать, отмахнувшись от меня как от назойливой мухи; видно, он собирался сказать что-то поважнее.) «Вы едете туда не совсем частным образом…» (как раз в этот момент внизу, там, где пересекались Портовая и Правая улицы, подъехал просторный лимузин. Из груди собаки вырвалось глухое угрожающее рычание. Инглфилд заговорил медленнее и быстрее): «В случае, если Вам — даже в качестве намека — сделали бы какое-нибудь предложение —: «Соглашайтесь!: У нас есть что предложить взамен!!» — Вы меня поняли?!»
«Да — э-э — конечно —» промямлил я оглушенный. Потом я взял себя в руки; я вскричал: «Мистер Инглфилд: Кто Вы?!» — Он ответил хладнокровно: «Начальник Объединенной западной островной разведки» / Но тут уже чужая машина остановилась перед нами.
С ледяным выражением, так, как хватаются за рукоять шпаги, взялись за поля своих шляп, стоя друг перед другом, мистер Инглфилд и товарищ Успенский (первое, что он сделал, это дал пинка собаке, так, что она, завывая, бросилась прочь — отчего сделалась мне еще дороже). / Я сел на заднее сиденье между двумя типами, знакомыми мне до сих пор лишь по пропагандистским фильмам (и в бешеном темпе мы помчались назад по Портовой улице, мимо ратуши, через границу Левой улицы. — тут они поехали медленнее; вздохнули глубже; и уверенным движением натянули покрепче шляпы). / «Да, пожалуйста: помедленнее.» (Я все еще чувствовал себя каким-то скованным, мне все еще было не по себе: так значит, этот парень, Инглфилд, следил за мной постоянно. И завтра бы он занимался этим. (И страх уже начинал охватывать меня: какому чудовищу я мог здесь снова наступить на чешуйчатый хвост! Думал, что это будет безобидная ящерица, с которой можно поиграть, о которой можно было бы рассказать потом множество интереснейших историй, пропитанных очаровательной сладостью ничтожных мелочей. — : Что я должен был в данном случае сказать?: У Инглфилда было что-то предложить на обмен?!).).
–