Ревет и стонет Днепр широкий

— Фью! Украинцы, известно. Малороссами до революции прозывали. А хохлами и теперь дразнят — которые несознательные, контра.

— Так за Украину вы или против Украины?

— Известно, за Украину! Еще спрашивает…

— А на какую такую Украину, разрешите вас спросить?

— За ту самую, которая и есть Украина!

— За державную Украину или чтоб под чьей–нибудь чужой рукой пропадала?

— За державную!.. Никого над собой не хотим!

— А кто чтоб в той державе правил, желаете?

— Тьфу! Надоел со своими вопросами. Правительство чтоб правило, понятное дело!

— А какое правительство? Из тех, что по десять тысяч десятин имеют, по тысяче, по сорок или только по три аршина после смерти?

— Ишь как завернул! Да это ж каждому младенцу понятно: демократия чтоб была! Что ты про пустое допытываешься. Земля — крестьянам, фабрики — рабочим? Каждому понятно! Ты говори толком, про что серьезный разговор у тебя?

— Вот это он самый и есть, серьезный разговор, — уже без улыбки проговорил Примаков и прихлопнул ладонью по столу. — Потому что это я нас спрашивал, а сейчас и ответ будет…

Примаков встал с табурета, присел на край стола и стал загибать пальцы на руке:

— Не украинцы вы, казаки, и даже не казаки! Это раз. Потому что «казак» означает вольный человек, а вы над собой пана иметь желаете.

— Чур на тебя! Что он мелет? Да ты подожди…

Но Примаков не желал ждать и всё загибал пальцы:

— Не демократы вы, не за правительство из своих людей, рабочих и крестьян, потому что допускаете, чтоб вами и дальше правили буржуи…

Теперь загудели сразу все: слова Примакова задели за живое. А Примаков улыбался. Потом, когда уже понеслось и «что он нам мозги забивает» и «пускай не гавкает, коли с добрым словом пришел». Примаков поднял руки, призывая к тишине.

Когда кое–как утихомирились, Примаков сказал:

— Отрапортуй им, Тимофей, как в пятницу ваши бородянские делили десять тысяч десятин графа Шембека. Только коротенько, одни факты, без агитации: народ же наагитированный по самое горло!..

И Тимофей Гречка рассказал.

Слушали его молча, сердито понурившись. Ведь у каждого осталась в деревне семья — на десятине, на морге, а то и совсем без земли, в батраках… А оно вон что творится дома на селе… Ведь мечталось — революция, новая жизни по справедливости, отвоюемся, дернемся домой и станем хозяйничать на земле, которой революция наделила.

Когда рассказал Гречка, как Вакула Здвижный — инвалид, ветеран царской войны, — на заду по земле ползая, прикрывал отступление и жизнь свою положил, казаки сняли шапки, чтоб почтить намять.

Гречка закончил так:

— И вот, братишки, понятное дело, я — матрос, вы — по сухопутью. Значится, разного, выходит, рода войск. Да одно и то же — солдаты мы все, под присягой люди. А кому присягали? Царю Николаю. За его распроклятую войну проливали кровь, буржуям и капиталистам на корысть, матери ихней из ста двадцати орудий!.. Керенскому потом присягали — затем, что надеялись: правда настанет теперь и нарежут крестьянам землю. А он, ирод, что? Базарное трепло, и всё тут! Ни тебе справедливости, ни тебе свободы совести, — разве ж это революция? А еще присягали кому? Генералу Корнилову присягали! Так он, сукин сын, смертную казнь нам вернул! Теперь на пару с атаманом Калединым поднял вооруженную руку против Совета Народных Комиссаров — только потому, что большевистские комиссары за мир и за землю крестьянам, ну, и фабрики — рабочим, понятное дело! А кому же мы присягнули теперь? Центральной раде! Вот она, ваша Центральная рада: хуже контры Корнилова, брехунца Керенского да самодержца Николки над людьми издевается… Кровь нашу проливает, в землю нас вогнать хочет…

Гречка не привык много говорить и потому мялся поначалу, однако потом как разошелся, уже и окончить не мог: должен был излить душу перед народом. Казаки не прерывали его, слушали с вниманием: Гречкины слова проникали им прямо в сердце. Но Примаков был начеку: только Гречка снова заговорил про землю, он и от себя ввернул словцо:

— Центральная рада как раз сейчас свой земельный закон готовит: не сегодня, так завтра утвердит его на сессии…

Казаки насторожились: всем интересно послушать, какой же будет земельный закон. В казарме стало совсем тихо.

Примаков бросил небрежно:

— Что ж, нечего сказать — демократический готовит Центральная рада чакон…

— Ну, ну? Какой же! Говори! — послышались нетерпеливые голоса.

— Забирает Центральная рада землю у помещиков…

— Забирает? Ишь ты! Хлопцы, слышали? Таки забирает…

— Забирает и — по–божески, по–христиански: не задаром, а наличными панам денежки выложит на стол — тысячи и миллионы…

— Ишь ты! Ов–ва! А где ж Центральная рада такие деньги возьмет? Это ж гора денег будет — на все помещичьи имения заплатить!..

— Миллионы и миллиарды! — Примаков поднял плечи и развел руками. — A взять ей где же? Негде ей взять. С народа тянуть будет — подати на крестьян и рабочих наложит: будет вам до смерти что платить — и детям вашим, и внукам, и правнукам…

По казарме прокатился гул.

— Шиш! А это видела! — закричали те, что погорячей. — Разве на то революция?

— Как для кого, — спокойно ответил Примаков. — Для Центральной рады, видно, как раз на то…

— А куда ж она, Центральная, ту землю поденет? — кричали любопытные. — Это ж земл, земл — вся страна!

Примаков опять пожал плечами:

— Известно, куда: людям продаст — вам же хлеборобам, крестьянам. Вы же ее и купите…

— Эк! Да откуда ж у нас деньги?

Примаков махнул рукой:

— А это у как знаете: нет у вас денег — будете без земли!

По казарме понеслись возгласы протеста и возмущения.

Примаков добавил еще:

— Не печальтесь! Деньги найдутся! Как думаешь Тимофей, у управителя Савранского или мироеда Омельяненко найдутся денежки?

Гречка только плюнул в сердцах.

Примаков кричал, перекрывая общий гомон:

— Вот так и будет: найдется полсотни Савранских и Омельяненок, и поделят они между собой — десятин по сто или по двести на брата — земли графа Шембека или графини Браницкой… «Демократическая, как видите, Центральная рада: большого пана снимет с земли — будет из него просто крупный буржуй, станет торговать–наживаться на те денежки или заводы ставить и прибыль получать. А вместо него сядут паны поменьше — зато полсотни, а то и сотня на место каждого большого пана — на вашем же, товарищи казаки, мужицком горбу…

Теперь уже Примаков, хоть и какой был у него голосище, перекричать их не мог. Казарма гудела, казарма ходила ходуном — даже стекла в окнам дребезжали.

Собственно говоря, на этом митинг и закончился. Необычный митинг — темной ночью, в самом сердце расположения врага, и полтысячи винтовок поблескивают рядами в козлах вдоль стены.

Под самый колец, когда казаки уже хватались за оружие, Примаков успел еще бросить:

— Вот какое государство буржуев и кулаков готовит Центральная рада!.. Вот за какую Украину хочет вести вас Петлюра против Советов Народных Комиссаров… Вот какие вы украинцы да казаки: буржуйские наймиты и кулацкие подпевалы…