Ревет и стонет Днепр широкий

Впрочем, сейчас Винниченко было не до шуток. Забот у главы государства — выше головы!

Судите сами. ППС левая выступает против Центральной рады, потому что признает Центральную раду буржуазной. Польская правая выступает тоже против, но, наоборот, считает, что нет никакой разницы между «украинцами» и большевиками: и те и другие намерены забрать землю у польских помещиков… Еврейский Бунд поддерживает Центральную раду, исходя из того, что она противостоит Совету Народных Комиссаров, но вместе со всеми правыми еврейскими партиями нападает на Центральную раду за то, что она не принимает никаких мер против еврейских погромов. Ведь только по трем губерниям, Киевской, Подольской и Волынской, и только за последнюю неделю, зарегистрировано двести четырнадцать погромов, учиненных… воинскими частями Центральной рады!.. Ах, сукин сын Петлюра! Тоже мне генеральный секретарь по военным делам да еще командующий фронтом! Не может прекратить бесчинств в своей собственной армии! Тоже мне социал–демократ — допускает зоологический антисемитизм! Впрочем, ведь Петлюра — известный юдофоб, еще со времен духовной семинарии и дела Бейлиса…

При мысли о Петлюре Винниченко всего переворачивало. Никогда друзьями не были, а после давешней ссоры и вовсе на ножах. Теперь Петлюра точно взбеленился: что ни скажет Винниченко, непременно сделает наоборот. Винниченко доказывал, что состав мирной делегации в Брест должен быть непременно социал–демократический — чтобы, мол, перед немецкими империалистами отстаивали хоть мало–мальскую демократию. А Петлюра — чтобы потом эсдекам не нести ответственности — поддерживал Грушевского: надо составить делегацию из правых националистических партий, ибо они, мол, лучше будут радеть о государственных интересах. Вот и проскочил в главы делегации студент Голубович, эсер. Очередной афронт для украинских социал–демократов…

И уж этих афронтов набирается что–то многовато: вон на выборах в Учредительное собрание эсеры получили чуть не три четверти голосов, а эсдеки… четверть. Бородач Грушевский теперь торжествует: знай наших! Чего доброго, опять встанет вопрос о доверии эсдековскому руководству в генсекретариате? Снова — министерская чехарда?

Да ну их совсем, эти межпартийные свары, сейчас голова пухнет от вопроса государственной важности: как быть с Московщиной?

Юридически войны будто бы и нет: не объявлена. Ультиматум Центральная рада отклонила, даже — чтоб соблюсти, так сказать, юридическую форму — Винниченко послал Совету Народных Комиссаров… свой ультиматум. И ответ, разумеется, не получен.

Так есть война или нет?

Вон Харьков–то уже большевистский.

И знаете, что говорят юристы? Говорят, что «статуса войны» все равно… нет. Харьков, видите ли, не захватывали русские войска: там, видите ли, создано второе украинское правительство. Если это и признать войной, то — войной гражданской, и компетенция международного права на такие войны не распространяется. То есть обращаться к союзным державам за помощью против России можно будет лишь в том случае, если будет установлено, кто агрессор. Предположим, войну начала УНР, так она же не самостоятельна, а составляет часть Российского государства, следовательно, юриспруденция признает ее не агрессором, а только… мятежником. И помощь союзников международная юрисдикция будет толковать как вмешательство во внутренние дела России… Если же военные действия начала Россия, то опять–таки международное право не имеет права признать это актом агрессии, а только — полицейскими мерами с целью усмирения…

Фу! Вот черти лысые, выдумали же международное право! Да побойтесь вы бога, ведь это ж буржуазное международное право! А мы…

А вы, отвечают юристы, хотите обратиться за помощью против большевистской России как раз к… буржуазным государствам, где и действует только буржуазная юрисдикция.

Абракадабра! Выходит, что очутились… меж двух сил… Или между двух стульев, вернее говоря?.. Может… подать в отставку, пока не поздно? Чтоб не отвечать потом за эту… агрессию…

Агрессия! Вон американский консул Дженкинс дает совершенно оригинальное толкование понятию «агрессия». Такое, знаете, тонко психологическое. Может быть, Владимиру Кирилловичу — специалисту по вопросам психологии — принять именно психологическое толкование?

Консул Дженкинс — правда неофициально, а за рюмкой коньяку в ресторанчике «Кинь грусть» — говорил так: агрессия бывает не только вооруженная, но и идеологическая: когда действует не оружие, а действуют идеи. Распространение идей большевизма из Петрограда, столицы России, на Украину и есть яркий пример такой… агрессии. И эта агрессия опаснее всего, ибо проникает через любые границы. Против такой агрессии, доказывает Дженкинс, правомочны подняться и другие, союзные с Украиной, государства, которым угрожают большевики, именуя их капиталистическими, буржуазными, империалистическими и побуждая к восстаниям возглавляемый ими международный пролетариат. Война? Ха–ха! — смеется Дженкинс, ее не может не быть! Непременно будет! Должна быть! Уже есть!.. Что имеет в виду мистер Дженкинс? Ясно, как божий день: идите войной против большевиков — и цивилизованный мир, вся Европа и даже Америка поддержат вас и признают ваше государство…

Какой же может быть разговор! Войну с большевиками надо начинать немедленно, возможно скорее — и плевать на юриспруденцию с ее определением статуса агрессора!..

Тем временем повторное чтение законопроекта было закончено, и председательствующий дал слово очередному оратору.

Винниченко бросил рисовать чертиков и посмотрел на трибуну. На трибуне стоял дядько в крестьянской сермяге и уже размахивал руками, хотя говорить еще не начинал. Он сильно волновался.

— Кто это такой? — наклонился Винниченко к Грушевскому.

— Селянин, как видите, селянин! Из села Бородянка. Добродий Нечипорук. — Михаил Сергеевич отвечал, раздуваясь от гордости. — Активизируется, активизируется оплот нашей нации! Глядите: простой гречкосей выходит на трибуну и становится государственным деятелем! Растут, растут резервы нашей партии, милый мой Владимир Кириллович…

Винниченко хмыкнул себе в бороду: ну и ладно! Вот и канительтесь с этим проклятым земельным вопросом, господи эсеры: крестьянство — это же ваша периферия!.. А впрочем, нет… Ни в коем случае! Нельзя допустить победы эсеров в решении такого важнейшего вопроса! Чтобы опять эсдекам потерпеть афронт? Нет!.. Видно, придется–таки взять слово и выступить самому…

Авксентий между тем кое–как овладел собой. Уже второй раз в своей жизни стоял он перед народом на рундуке, или, как говорят по–революционному, на трибуне, даже не помнит, как и вынесло его сюда: допекло!

— Люди добрые! — крикнул Авксентий. — Люди добрые, и что ж это вы делаете?!

Грушевский встревоженно глянул на трибуну: истерическая нотка в голосе оратора — надежды, оплота и резерва — заставила его насторожиться. Члены президиума тоже зашевелились. В зале, наоборот, стало совсем тихо.

— Да побойтесь вы бога! Православные, добродии, панове–товарищи! — Авксентий даже руки молитвенно сложил на груди. — Что ж это за закон такой получается? Какая в нем резолюция? Да с таким законом хоть и не показывайся к людям на село! А ведь они ж — те, что на земле сидят, в навозе копаются да весь мир кормят, — закона о земле ждут как манны небесной — сказано в писании…

— Правда!.. Дело говорит! — закричали в зале, и люди в свитках, сермягах, жупанах — крестьянского рода — вскакивали с мест. — Разве такой закон надобен?..

А Авксентий уже совсем освоился.

— Послушал я еще раз этот закон и только теперь раскумекал: вы же назначаете — так и записано — предел собственных владений на землю аж… аж в сорок десятин, господи твоя воля!

Дядьки в зале уже вопили во весь голос. Однако, если внимательно прислушаться, единства в этих выкриках не было: одни — те, что в жупанах и чумарках, — кричали: «Так и надо! Правильно!..» Другие — в сермягах или солдатских гимнастерках — прямо заходились: «Позор! Народ не примет такого закона! Против народа закон…»