Ревейдж

Валентин, казалось, расслабился, его тело замерло, а дыхание стало ровным. Его пальцы дернулись. Когда увидела, как его рука шевелится, я поняла, что он пытается удержать мою руку. Мой желудок перевернулся, когда я убедилась, что он хочет, чтобы я его обняла.

После всего, что произошло, Валентин все еще хотел, чтобы я была рядом.

Я осторожно подняла свою ладонь, мои пальцы легли перышком на его. Я не хотела причинять ему боль.

Я провела свободной рукой по его лбу и приблизила свое лицо к его.

— Все хорошо, Валентин. Теперь я здесь.

При этих словах Валентин сжал мою руку. Жест был легким, почти незаметным, но я чувствовала его облегчение от того, что была здесь, что он больше не был один.

Мое сердце сжалось при мысли о том, что его пытали в этой камере. Я знала, что это была странная мысль, учитывая то, что он сделал со мной, но я все равно чувствовала это. Тогда он не был Валентином; он отчаянно пытался быть героем для своей сестры — что делало его героем для меня.

Мои глаза блуждали по его израненному телу. Не в силах подавить чувство, вертевшееся на кончике языка, я прошептала:

— Я люблю тебя.

Валентин крепче сжал мою руку. Я уставилась на его ушибленную руку и на то, как она смотрелась на моей коже. Дрожь пробежала по моему телу от ощущения, что кто-то наблюдает за мной. Я подняла голову. На меня уставились усталые, но ясные кристально-голубые глаза Валентина. Темные брови придавали ему такой же суровый вид, как и многочисленные шрамы на лице. Но эти глаза были мягкие, как облако, когда они смотрели на меня.

— Привет, — сказала я, нависая над его лицом.

Его рука продолжала сжимать мою. Когда я почувствовала тепло его изломанного тела, мои глаза наполнились слезами. Его глаза изучали мои.

Они спустились вниз, чтобы осмотреть мое тело. Я заверила:

— Со мной все в порядке.

Я знала, что он проверяет, все ли со мной хорошо. Его брови слегка опустились, давая мне понять, что он мне не поверил.

Сглотнув, я объяснила:

— Она накачала меня наркотиками, Валентин. Я несколько дней плохо себя чувствовала, и ничего не помнила. Я даже тебя не помнила, пока мой разум не прояснился и твои глаза не вспыхнули в моем сознании, — слезы навернулись на глаза, но я сморгнула их. — Мне так жаль, что ты ранен. То, что Заал сделал с тобой... — я замолчала.

Опустила голову и прижалась щекой к его груди.

— Я… заслужил.

Я замерла, когда он прохрипел свой ответ. Затем зашевелилась, чтобы посмотреть вверх, но почувствовала, как его рука мягко сжала мою голову, и я еще ближе прислонилась к его груди от этого прикосновения.

Я прижалась поцелуем к его коже и призналась:

— Даже если я ничего не помню, я чувствую, что скучала по тебе.

— Зоя, — прохрипел Валентин, и я услышала, как его сердце забилось громче в груди.

На ум пришло предупреждение Заала о моей близости с Валентином. Холод наполнил мое тело при мысли, что я хотела Валентина только потому, что он был моим похитителем.

— Что такое? — спросил Валентин.

Подняв голову, чтобы посмотреть на него, я поколебалась, но, в конце концов, призналась:

— Заал не понимает, как я могу хотеть тебя. Он думает, что это неправильно, — я сделала паузу и сглотнула, — потому что ты причинял мне боль.

Валентин закрыл глаза. Когда они снова открылись, то излучали сожаление.

— Он прав, — подтвердил Валентин после долгого молчания.

Я отрицательно покачала головой.

Он сжал мою руку.

— Нет, — возразила я. — Я не какая-то жертва, у которой странная одержимость своим обидчиком. Ты не злой человек. Ты делал все, что мог, чтобы спасти свою сестру, — я указала на изломанное тело Валентина. — Заал делал то же самое. — Я выдохнула единственный невеселый смешок. — В некотором смысле это даже мило. Это была жестокость, порожденная долгом любви.

Я провела рукой по голове Валентина, когда его взгляд, наполненный слезами, поднялся на меня. Он облизнул пересохшие губы и прошептал:

— Госпожа отослала ее.

Я замерла, затем глубоко выдохнула.

— Знаю, малыш.

Валентин крепко зажмурился, и я заметила, как он борется за контроль над своими эмоциями. Вся его жизнь была посвящена спасению сестры: детство, юность, взрослая жизнь. И он верил, что потерпел неудачу.

То, что он был так расстроен, придавало еще одну грань калейдоскопу этого мужчины. Я видела его злобным. Видела его жестоким и холодным, любящим и добрым. Теперь я видела его раздавленным и сломленным.

Была свидетельницей того, что он чувствовал себя совершенно одиноким.

Сжимая его крепче, я пообещала:

— Мы вернем ее, Валентин. Так или иначе, но мы вернем ее.

Он посмотрел на меня и признался:

— Я не знаю, что делать.

Мое сердце разрывалось от того, каким потерянным и юным он казался.

— Понимаю, — прохрипела я. — Но способ найдется. Мы что-нибудь придумаем.

Он заслужил услышать, что все получится, хотя в глубине души я не была уверена.

Валентин уставился на меня. Он смотрел на меня, как на ангела. Погладив тыльной стороной своей ладони его озабоченное лицо, я сказала:

— У тебя есть я, Валентин. Я никуда не уйду. Я здесь ради тебя, с тобой... Я люблю тебя.

— Kotyonok (котенок), — прошептал он, и ласковое обращение согрело меня до глубины души. — Ты моя? Ты принадлежишь мне?

Улыбаясь сквозь охватившие меня эмоции, я кивнула:

— Да. Я твоя.

Валентин попытался пошевелиться, но поморщился от пронзившей его боли. Отклонившись в сторону, я закатала рукава свитера и сказала:

— Сейчас вернусь. Я собираюсь привести тебя в порядок. Собираюсь заставить твою боль уйти.

Валентин сжал мою руку, но, когда я улыбнулась и кивнула, он отпустил меня. Я выскочила из камеры и помчалась вверх по лестнице. Человек, которого Киса назвала Павлом, стоял наверху. Расправив плечи, я приказала:

— Мне нужно, чтобы внизу включили отопление. Еще мне нужна аптечка и мыльные принадлежности. Немедленно!

Павел молча кивнул и через несколько минут принес то, что я просила.

Я села на пол рядом с Валентином.

— Спасибо, — сказала я Павлу, беря в руки мокрое полотенце и чувствуя тепло от вентиляционного отверстия, поднимавшего температуру в камере.