Ревейдж
Шрифт:
Я вдохнула горячий воздух, заполнивший каждый дюйм душевой кабинки. После нескольких минут, проведенных в том же положении, Валентин вышел из меня и поставил на ноги. Моя щека была прижата к его торсу, и я прислонилась к его сильному телу.
Валентин напрягся, когда я подняла голову. Затем я посмотрела ему в глаза, они были широко раскрыты и напряжены, как будто он боялся моей реакции. Как будто я собиралась сказать что-то, что сокрушит его душу.
Нервозность просочилась в мое тело. Подняв руки, чтобы притянуть его голову к себе, я попросила:
— Поговори со
Он тяжело вздохнул. С видом полного отчаяния, Валентин повернулся на пятках и вышел из душа. Он вышел из ванной, не вытершись и не взяв полотенца. Желая решить эту проблему сейчас, я последовала за ним.
Моя кожа задрожала, когда наготу окутал прохладный воздух спальни. Но я не стала обращать на это внимания. Глаза остановились на Валентине, который сидел на краю кровати. Он обхватил голову руками, костяшки его пальцев побелели, а мышцы были напряжены.
Я медленно приблизилась к нему и заговорила:
— Валентин…
— Как так получилось, что ты остаешься со мной? — перебил меня Валентин.
Я замерла, потрясенная и сбитая с толку его прямым вопросом.
— Как так получилось, что я остаюсь с тобой? — переспросила я мягко, не желая расстраивать его еще сильнее.
Валентин поднял голову и его измученные голубые глаза впились в меня. Мое сердце упало, когда я заметила сомнение, высеченное у него на лице. Он действительно имел это в виду. Он имел в виду каждое слово. Он правда не мог понять, почему я до сих пор была здесь, с ним.
— Валентиин, — начала я, — я люблю тебя. Этой причины достаточно?
Он посмотрел вниз на свои руки, повернутые ладонями вверх. Не отводя от них взгляд, он ответил:
— Я причинил тебе боль. Был причиной твоей боли. Я заставлял тебя кричать. Как ты можешь любить меня? Прошло уже много времени, а я все еще жду. Жду, когда ты поймешь, что ты лишь думаешь, что любишь меня, потому что я пленил тебя и заставил подчиниться своей воле. Каждый день, когда ты просыпаешься, я жду, что ты увидишь настоящего монстра, лежащего в твоей постели. Жду, когда ты скажешь мне уйти, испытывая отвращение к тому, что я сделал с тобой.
У меня отвисла челюсть, слушая эту грубую, пронизанную болью речь.
— Я так не сделаю, — заверила я.
Но Валентин поднялся с кровати и покачал головой.
— Сделаешь. Я забрал твою невинность и сделал тебя своей. Ты сама сказала, что я — похититель сердец. Я украл твой первый поцелуй. Украл твою девственность. И взял тебя, овладел тобой, сделал своей. Я это сделал. И сделал это без твоего разрешения. Я забрал это. И по глупости ты влюбилась в меня, в чертово уродливое чудовище.
Гнев вспыхнул во мне. Сделав шаг вперед, я ткнула пальцем ему в грудь и закричала:
— Может я и влюбилась в тебя, чудовище ты или нет, но не смей называть это моей глупостью! Может я и была не тронутой, но далеко не невинной. Я хотела тебя. Даже несмотря на то, что звучит это хреново, но я хотела чувствовать твою руку,
ласкающую меня, когда была привязана к той стене. По началу… по началу ты просто напугал меня. Конечно, я боялась, но, когда увидела тебя, проявляющегося в моем наслаждении, я захотела тебя. Я хотела, чтобы ты взял меня.— Это полная хрень, Зоя, — прямо сказал он.
— Пусть будет так. Мне все равно.
Валентин разжал губы, обнажая зубы, и шагнул мне на встречу. Его огромная фигура возвышалась надо мной. Хмурый взгляд на его покрытом шрамами и суровом лице должен был вызвать страх. Но не у меня.
Валентин посмотрел на меня сверху вниз и, схватив мою руку, поднес ее к своему лицу. Он провел моими пальцами по своим глубоким шрамам: на щеках, на глазах, по уголкам губ, по груди. Я смотрела на свою блуждающую руку, но Валентин остановился, слишком много шрамов на его коже, чтобы выбрать один.
Он направил мою ладонь на свое изуродованное лицо и спросил:
— Как ты можешь это хотеть?
В его голосе больше не было гнева; вместо этого его плечи поникли, а выражение лица умоляло меня ответить.
Я не могла дать ему то, что он хотел. Для меня его лицо было прекрасным. Израненным, изуродованным, но прекрасным.
— С тех пор, как мы стали свободными, я часто смотрюсь в зеркало. Наркотики, наконец, покинули мое тело, позволив мне ясно мыслить, чего раньше я делать не мог. И я могу видеть себя. Могу видеть мужчину, которым я стал. Мужчину, в которого меня превратила та злобная чертова сука. Монстра снаружи. И вещи, которые я делал…
Я закачала головой, но Валентин положил свой палец на мои губы, принуждая молчать.
— Kotyonok (котенок), я твой Тбилисский монстр. Я похитил тебя, как монстр похищал детей. Я причинял тебе боль так, как монстр причинял боль им. Одна ты этого не видишь.
Его пронзительные голубые глаза — единственная нетронутая часть его — изучали меня. Я знала, что он ждет, когда до меня дойдет смысл его слов. Он ждал, когда я осознаю, что больше не хочу его.
Но он этого никогда не дождется.
Только в этот момент он был единственным, кто не видел этого. И он не мог понять, как с этим справиться.
Убирая пальцы Валентина со своих губ, я сжала их в ладони и сказала:
— Ты прав.
Я увидела, как его лицо побледнело от отчаяния, как только эти слова слетели с моих губ. Ощущая его боль в своем сердце, я подошла ближе, пока наши грудные клетки не соприкоснулись, и продолжила:
— Ты — тот самый Тбилисский монстр, Валентин. Ты похитил меня. Ты мучил меня. Ты причинял мне боль.
Валентин молчал, но, наклонив голову, с выражением чистой любви на лице, я добавила:
— Но с той самой минуты, когда услышала эту историю от своей бабушки, я была одержима этим монстром. И когда все дети бежали от опасного монстра, прячущегося в лесу, я стояла на его опушке, вглядываясь в темноту леса и пытаясь вернуть его домой, чтобы он не был один, чтобы он никогда больше не был одинок.
Выражение лица Валентина заставило мое сердце сжаться. Я знала, что сожаление о том, что он сделал со мной, овладевает им.