Ревизия командора Беринга
Шрифт:
Теперь же упал сражённый стрелою Афанасий Федотович Шестаков, и никто не знал, что надобно делать дальше, куда идти. Через несколько дней, поспорив, разругавшиеся казаки небольшими отрядами разбрелись по Чукотке, грабя местные стойбища...
Так и не дождавшись Шестакова, повёл в Охотск «Восточного Гавриила» штурман Ганс. Сюда же вернулась и «Фортуна». Казаку Крупышеву, сменившему умершего племянника Шестакова, удалось, обойдя Камчатку, добраться до берегов Америки. Плававший на «Фортуне» геодезист Гвоздев составил подробные карты, но никто не знал, что теперь
Догнивали в Охотской гавани благополучно вернувшиеся из дальних странствий корабли. Штурман Ганс скоро спился и помер, отравившись камчатской водкой, которую научились гнать из сладкой травы, каттика, шестаковские казаки. Геодезист Гвоздев, вычертив карты своего — первого в России! — путешествия к берегам Америки, отослал их в Адмиралтейств-коллегию и ожидал ответа. Но Петербург молчал. Никто не требовал отчёта у Гвоздева, никто не ром пил, в какую экспедицию и с какой целью был снаряжен он.
«Шестаков со служивыми людьми от немирных чюкоч побит до смерти...» — доносил 26 апреля 1730 года капитан Дмитрий Павлуцкий.
Странно было читать эти донесения новому сибирскому губернатору Алексею Львовичу Плещееву.
Какой Шестаков? Кто такой драгунский капитан Дмитрий Павлуцкий? Чего он в Охотске делает?
Впрочем, не особенно и ломал себе голову Алексей Львович. Время такое наступало, что дознаваться тоже опасно стало. Лучше и не знать лишнего, особенно, что касаемо того, кто и где находится и но какой такой причине...
Получено было недавно указание — сама императрица подписала! — освободить из берёзовской ссылки светлейшего князя Меншикова с семейством и возвратить в Москву. А как освободишь, как воротишь, коли и сам Александр Данилович, и княжна Марья давно уже в мёрзлой берёзовской землице на вечном покое лежат?.. Уцелевших Меншиковых погрузили на сани и увезли незамедлительно. Губернатор Плещеев сообразил, что для кого-то большого Березовский острог освобождают, кому-то великому квартиру готовят...
8
Под утро князю Ивану сон приснился.
Покойного императора, друга своего закадычного, князь Иван увидел. В охотничьем шатре дело происходило.
— Ты чего кусаешься, дурак?! — схватившись за ухо, гневно спросил император.
— Ваше величество! — ответил князь Иван. — Я хотел показать вам, как должно быть больно тому человеку, которому отрубают голову.
— А ты откуль ведаешь, что это больно? — спросил император. — Нешто тебе голову отрубят, когда на колесо положат?!
И тут же исчез шатёр и император исчез, на сырой земле лежал князь Иван. Руки и ноги растянуты в стороны и привязаны к вбитым в землю кольям. И только палач вверху ходит. Вот берёт в руки тяжёлое деревянное колесо с железной полосой по ободу, и не знает князь Иван, что это, но уже знает, что сейчас будут ему ломать руки и ноги, чтобы потом, просунув между спицами, положить его на колесо, укреплённое на высоком колу над его головой...
В ужасе дёрнулся князь Иван, но кто-то сжал крепкой рукою плечо, не давая двигаться. Открыл глаза
князь.Не на сырой земле лежал, а в постели, в своём доме. И не палач схватил за плечо, а незнакомый гвардейский офицер.
— Что такое? — гневно спросил князь Иван. — Как смеешь? Кто такой?!
— Гвардии капитан Воейков! — ответил офицер.
— Кто пустил?! Пошёл вой!
— Вставай, князь... — ответил офицер. — Не вводи в грех, а то солдат кликну.
Только теперь и вспомнил князь Иван Долгоруков, что не в Москве он, а в ссылке, в пензенском селе Никольском.
Скинул с постели ноги, сел.
— Какая ещё надобность во мне? — спросил хмуро.
— Велено, Иван Алексеевич, у тебя кавалерию и камергерский ключ отобрать... — сказал Воейков.
— Велено, так бери... — равнодушно ответил князь Иван. — Всё равно здесь перед касимовцами с орденами да ключом ходить не буду. В сундуке лежат...
— Не будешь, конечно... — сказал Воейков. — Тем паче, что самому тебе, князь, с семейством велено в Сибирь ехать.
— Куды это?
— В Берёзов...
— A-а... — сказал князь Иван. — Заместо Меншиковых, значит... Отца-то тоже повезут?
— Всех велено везти... — роясь в сундуке, ответил Воейков. — Всё семейство с бабами.
Далека до Сибири дорога. Всё лето ехали на простых крестьянских телегах. Бабам особенно тряско было. И брюхатой княгине Наташке, жене князя Ивана, и сестре его, княжне Екатерине, невесте императора. Тяжело было ехать, а что поделаешь? Другого транспорта для императорских невест не положено. Везли, как заведено было, в далёкий, вставший посреди тундры острог...
9
Раздвигая руками мокрые кусты, обошли всё кладбище. Везде кресты, кресты, кресты. Каменные и деревянные... Заросшие зелёным лишайником, так что и не разобрать имени, и совсем новые... Могилу родителей Чириков так и не нашёл.
— Может, и не здеся схоронены... — обессилев, сказал одноногий монах, сопровождавший Чирикова.
— Где же, если не здесь?
— А кто их ведает... — отвечал монах, усаживаясь на валун и вытаскивая из кармана рясы кисет и трубку.
— Чего смотрите, ваше благородие? — спросил он, заметив удивлённый взгляд Чирикова. — С солдатчины курю, не могу отстать.
— Мне-то что... — ответил Чириков. — Только всё равно дивно. Монах, и с трубкой...
— Какой я монах... — вздохнул курильщик. — В монахи я, ваше благородие, так и не вступил. Когда оттяпали йогу под Нарвой, приблудился к монастырю тутошнему. У их богадельня была. А потом к церкви привык, все службы выстаивал... Втянулся в это дело. Настоятель и говорит мне, что ежели желание имеется, принимай постриг, брат. В монашеском-то звании, говорит, ловчее душу спасать. Только, говорит, курить бросить придётся. А мне чего ещё осталось? Всё едино калека. Послушником три года был. Уже постричь собирались, да тут указ вышел, монастырь наш закрыть. Так и остался в послушниках. Курю вот по-прежнему...