Рейнеке-лис

Под королевскую дудку. Ах, это так очевидно!

Ну, а что волк и медведь в совете опять заправляют,

Многих испортит: воруют и грабят они, а — в фаворе.

Все это видят, молчат, — ведь каждый о том же мечтает.

Четверо-пятеро там наберется вельмож, царедворцев,

Что к государю всех ближе и взысканы больше всех прочих.

Если такой горемыка, как Рейнеке, стянет курчонка,

Все на него ополчатся, на розыски бросятся, схватят,

Приговорят его гласно и единогласно все к смерти.

Вешают мелких воришек, похитчикам крупным — раздолье:

Правь как угодно страной, захватывай замки, поместья!

идите ль, друг мой, на все это глядя и соображая,

Начал игру я вести точно так же и думаю часто:

Это, как видно, законно, коль так большинство поступает.

Правда, совесть иной раз проснется, напомнит о божьем

Гневе, о страшном суде и наводит на мысль о кончине:

Взыщется там за малейшую мелочь, добытую кривдой.

Тут начинаю впадать я в раскаянье, но ненадолго.

Стоит ли быть безупречным? Время такое, что даже

Самые лучшие от пересудов толпы не спасутся.

Чернь повсюду тычет свой нос, все выведать любит —

И ничего не простит, сочинит не одно, так другое.

В этих низах, я скажу вам, хорошего мало найдется, —

Мало, по совести, кто заслужил там господ справедливых.

Только дурное у них на уме — в разговорах и в песнях.

Хоть о своих господах и похвального тоже немало

Знают они, но об этом молчат, вспоминают не часто.

Я возмущаюсь особенно тем заблужденьем тщеславья,

Коим охвачены люди: мол, каждый из них, опьяненный

Буйным желаньем, способен править судьбою вселенной.

Ты бы жену и детей содержать научился в порядке,

Дерзкую челядь приструнь, и покуда глупцы достоянья

Будут проматывать, ты насладишься умеренной жизнью.

Как же исправить мир, если каждый себе позволяет

Все, что угодно, и хочет другим навязать свою волю?

Так мы всё глубже и глубже в безвыходном зле погрязаем:

Сплетни, ложь, оговоры, предательство и лжеприсяга,

И воровство, и грабеж, и разбой— лишь об этом и слышишь.

Всюду ханжи, лжепророки народ надувают безбожно.

Так все кругом и живут. А скажешь от чистого сердца —

Каждый беспечно ответит: «Аи, да уж если б настолько

Тяжек и страшен был грех, как эти ученые вечно

Всюду долбят, то священник тогда не грешил бы подавно».

Так, на дурные примеры ссылаясь, они обезьянам

Уподобляются, созданным для подражанья, поскольку

Мышленье, выбор, на их беду, не даны им природой.

Право! Лицам духовным вести надлежит себя лучше.

Кое-что даже пускай бы и делали, но втихомолку.

А ведь они же у нас на глазах творят, что угодно,

Нас, мирян рядовых, совсем не стесняясь, как будто

Поражены слепотою мы все. Но мы видим отлично:

Этим святошам святые обеты их столь же по вкусу,

Сколь и всем прочим приверженцам грешных мирских обольщений.

Вот по ту сторону Альп — у попов там особая мода:

Каждый содержит любовницу. В наших провинциях также

Этим немало грешат. Мне скажут: они ведь имеют,

Как и женатые люди, детей и, чтоб их обеспечить,

Трудятся много и детям дают положение в свете.

Те забывают, откуда произошли они сами,

Чином своим не поступятся — ходят надменно, сановно,

Как родовитая знать, и до гроба уверены будут

В том, что это их право. Раньше не очень-то чтили

Всяких выскочек этих поповских, — теперь они бары:

«Сударь», «сударыня». Что же, деньги — великая сила!

Редко на княжеских землях поповство к рукам не прибрало

Пошлину, подать, аренду, доходы от сел и от мельниц.

Вот кто весь мир совращает! Хорош пример для общины:

Видят, что поп не безгрешен — и каждый грешит без зазренья.

Так вот слепого слепой со стези добродетели сводит!

Где же дела благочестия пастырей праведных, мудрых?

Кто из них добрым примером наставил бы церковь святую?

Кто по стопам их пошел бы? Ведь все закоснели в пороках!

Так уж на свете ведется — как тут исправиться миру?

Вот еще что я скажу вам: тот, кто родился внебрачным,

Пусть успокоится: он ничего изменить тут не может.

Я, понимаете ль, думаю: если б такой незаконный

Вел себя поскромней и лишним крикливым тщеславьем

Не раздражал никого, то не так бы в глаза он бросался.

Несправедливо таких осуждать: ведь не наше рожденье

Нам благородство дает, и рожденье не может позорить.

Мы отличаемся лишь добродетелью или пороком.

Добрых, ученых мужей в духовенстве всегда по заслугам

Все уважают, однако примеры берут с недостойных.

Пастырь иной призывает к добру, а миряне смеются:

«Он о добре говорит, а зло он творит. Что нам выбрать?»

Он и о церкви не очень печется, других наставляя:

«Чада мои, раскошельтесь на храм — и сподобитесь божьей

Милости и отпущенья …» На этом он проповедь кончит,

Сам или мелочь подаст, или совсем ничего, и пускай там

Храм этот самый развалится. Так он себе продолжает

Жить — не тужить ни о чем, одеваться роскошно и кушать

Сладко да жирно. Когда же мирским наслажденьям священник

Слишком привержен, какие уж там песнопенья, моленья?

Пастырь хороший всегда — ежедневно и даже всечасно —

Господу ревностно служит, в добре совершенствуясь, в пользу

Церкви святой. Он достойным примером умеет наставить

Паству на путь всеспасительный к светлым вратам благодати.

Я капюшонников [41] тоже ведь знаю: гнусят и бормочут,

41

Капюшонники. — Имеются в виду капуцины, католический монашеский орден, ветвь ордена францисканцев, получивший свое название от остроконечного капюшона, пришивавшегося к рясе.