Ричард де Амальфи

Я отмахнулся с великолепной небрежностью могущественного лорда.

– Сэр Устинакс, ну что мы о таких приземленных вещах? Житейская мудрость – это понимание, что девяносто девять из ста опасностей, ожидание которых является источником страданий, не исполняются.

Он смотрел с сомнением, во взгляде попеременно менялось выражение, я наконец поинтересовался:

– Дорогой сэр Устинакс, что-то вас беспокоит?

– Сэр Ричард, не обижайтесь… на вас многие так смотрят. Вы – загадка. Никто еще, будучи настолько юн телом, не рассуждал так зрело. Не удивляйтесь, если о вас будут говорить, как о волшебнике, на старости переселившемся в тело молодого парня.

Тудор захохотал:

– А что еще брешут о вас, что брешут, дорогой друг!

– Что? – спросил я, насторожившись.

– А что вы умело… ха-ха!.. управляетесь с хозяйством свалившихся на вас земель!.. Ха-ха, как будто это дело для такого отважного воина, как вы, сэр Ричард!

Я развел руками. В этом мире каждый соответствует… тому, чему и должен. В моем же при обилии информации можно впитать ее неимоверное количество буквально с колыбели. Мой прадедушка и к старости знал не намного больше, чем в молодости, ибо прожил в той же деревне, где и родился, телевизора или радио у них не было, зато я знаю в сто тысяч раз больше. Это не значит, что все мои знания применимы, что толку от информации о породах деревьев на Мадагаскаре, температуре таянья льдов в Антарктиде, и как ловить глубоководную рыбу в Тихом океане? Но знаю и много полезного. Да и бесполезный багаж на самом деле не совсем лишний: это ассоциации, постоянная гимнастика мозгов.

– Я дурак, – признался я, – но мне повезло с наставниками. Они много видели, много знали, много испытали. Все передали мне. А я, хоть и дурак, но многое запомнил. У дураков, говорят, память просто замечательная! Это вроде компенсации за природную дурость.

Тудор отмахнулся, ничего не поняв, а лорд Устинакс посмотрел на меня чересчур внимательно, даже с подозрением.

– Кто так говорит, тот в самом деле знает и умеет многое.

– Ах, сэр Устинакс, если бы…

– Не скромничайте. Иная скромность паче гордыни.

Я поклонился, вспомнив, что гордыня – один из смертных грехов, хотя более гордых и надменных людей, чем рыцари, я вообще не видел на свете. Правда, одновременно они ухитряются быть и крайне учтивыми.

В зал вошла в сопровождении трех немолодых рыцарей, один сильно прихрамывает, очень яркая женщина в длинном голубом платье, в замысловатом головном уборе.

Слуги зажгли еще светильники, весь зал заблистал в почти солнечном свете, я наконец-то с удивлением узнал леди Роберту. Она бросила в мою сторону ледяной взгляд, очень быстро, даже чересчур, повернула голову в другую сторону. Ей указали на кресло, она царственно опустилась, держа спину прямой, в мою сторону уже не смотрела.

– Что ее грызет? – спросил я.

Зигфрид сказал с легкой насмешкой:

– Леди Роберта очень подозрительна ко всем мужчинам.

– В чем? – спросил я.

– Она сейчас единственная законная наследница земель Виронии, – объяснил он. – Теперь уже владелица. И очень боится, что мужчины смотрят на нее, как на легкую добычу. Мол, возьмут в жены, а там в чулан, править же будут сами.

Я подумал, кивнул:

– А что, и так могут.

– Да, – согласился и он, – но не стоит на всех бросаться, как разъяренная кошка. Она же не просто всем отказывает, а вот-вот нож под ребра!

Я вспомнил, с какой ненавистью смотрела при первой же встрече, исключая эпизод в подземной тюрьме, когда была слишком измучена.

– Да, перебарщивает. Я ей ничего худого не делал, а она едва глаза не выцарапала.

В зал вошел, громыхая железом, рыцарь в багровых доспехах. За ним еще пятеро, все в дорогих доспехах, рослые, надменные. Я узнал незнакомцев, что пытались загородить нам дорогу.

– Барон Талибальд, – сказал Зигфрид шепотом, – как мне уже сообщили. Очень сильный воин, очень! Храбрый рыцарь, в последние три года ни одного поражения. Говорят, заговоренный… Но человек плохой.

Я кивнул, плохой человек – тот, кого уж нет сил оправдывать. А если оправдываем, то еще не плохой. Вернее, плохим не считается.

– Он просто жестокий, – поправил Алан. – Правда, чересчур…

Я снова кивнул, и это понятно, ибо жестокость – тот предел, в котором можно быть злым, оставаясь правым. Так что я все еще стараюсь смотреть на рыцаря Талибальда беспристрастно, хотя этот мерзавец осмелился загородить мне дорогу, да за это мало в землю вбить по ноздри, за это вообще не знаю что надо сотворить с подонком!

Кровь бросилась в голову, но, к счастью, на середину зала к столу вышел рослый и очень грузный человек, доспехи позолоченные, такие обычно делают толщиной с бумажный лист, чисто парадные, их легко проткнуть пальцем, седые волосы красиво и величественно падают на плечи. Багровый свет блестит на высоком лбу, переходящем в небольшую лысину, на поясе короткий меч, рукоять осыпана драгоценными камнями.

– Благородные лорды, – провозгласил он сильным звучным голосом, и я сразу понял, что только за такой голос можно ставить Председателем Верховного Суда: красивый, богатый, убеждающий, просто гипнотизирующий, – с вашего позволения начинаем заседание рыцарского суда. Я, Лембит де Саккала, облаченным доверием и всеми полномочиями, объявляю заседание открытым. Первое дело к слушанию: граф Казимир Щедрый обвиняет барона Колобжега в незаконном пользовании титулом маркиза де Трегурда. Барон Колобжег в свою очередь выдвинул контробвинение в адрес графа Казимира, тот рубит лес в его владениях…

Как ни странно, дело вызвало живейший интерес, начало затягиваться, слишком много аргументов и контрагументов, но, как оказалось, тянется уже несколько лет, и судья, выслушав стороны, мудро решил отложить дальнейшее разбирательство до следующей сессии. Так умелый сценарист оттягивает хлесткую концовку, подогревая интерес зрителей.

Я вздрогнул, когда прозвучал тот же величественный голос:

– А сейчас приступим к рассмотрению жалобы барона де Пусе на самоуправство сэра Ричарда де Амальфи, который захватил на землях де Пусе добычу, законно принадлежащую ему, барону де Пусе. Зачитаю ее полностью…

В зале слушали с неослабевающим вниманием, хотя две трети заявления составляло перечисление всех титулов барона, а также перечень его именитых предков.

Пока зачитывалась жалоба, я оглядывал зал, стремясь обнаружить хотя бы намеки на сочувствие, но не преуспел.

Наконец сэр Лембит свернул свиток в трубку и опустил на середину стола. Затем обратил величественный взор в мою сторону.

– Прежде, чем начнем разбирательство, – пророкотал он величественно, – не желает ли сэр Ричард сделать какое-либо заявление?

Все смотрели на меня с враждебным интересом, рыцарь Талибальд бросал лютые взгляды, я почти слышал скрип его тяжелых, как мельничные жернова, челюстей.

Я поднялся и сказал громко:

– Да, ваша честь. Вообще-то я должен бы промолчать, дабы не мешать судьям творить правосудие, в беспристрастности которых и великой компетентности нисколько не сомневаюсь, но у меня в самом деле важное заявление. Я человек в этих краях новый, а в тех землях, откуда я прибыл, законы и правила несколько иные. Узнав законы этих земель, я пришел в неописуемый восторг, мне все это очень понравилось, особенно много наслышан о вашем мудром судействе и разбирательстве сложных дел на протяжении многих лет… Так вот, ознакомившись с местными правилами, я убедился в полной и безоговорочной правоте благородного сэра барона де Пусе. Потому сейчас, еще до начала судебного разбирательства передаю ему его законную добычу, подстреленную нами странную птицу, что упала на землях благороднейшего сэра барона де Пусе.