Ричард де Амальфи
Шрифт:
– Всех павших – в одной могиле, – распорядился я. – Гунтер, проследи, чтобы семьи получили пособие в полном размере.
Запыхавшись, прибежал Тюрингем.
– Ваша милость!.. Ульман…
– Что с ним?
– Похоже… он умирает.
– Черт, – вырвалось у меня, – он же только что был вполне…
Священник, что проходил мимо, в ужасе отшатнулся от меня, торопливо перекрестился.
– Сын мой, ты не должен упоминать Врага рода человеческого!
– Простите, отец, – крикнул я на ходу.
Ульман распростерся, огромный, как лодка, в нижнем зале, где отгремела последняя схватка. С него сняли шлем,
Тюрингем сказал торопливо:
– Мы уже думали, что замок очищен, но из кузницы выскочили трое. Ульмана ударили в спину. Мы их порубили, но Ульмана… вот…
Ульман слабо улыбнулся бледнеющими губами.
– Ваша милость… Это был славный день… Никогда еще такой победы…
Я опустился перед ним на колени и опустил обе ладони на покрытый потом и кровью лоб. Слабость пронзила тело, на миг я даже потерял сознание, в ушах тонко-тонко запели комары, затем зрение прочистилось, я все еще на коленях, лицо Ульмана розовеет на глазах, он прошептал, все еще не веря себе:
– Я… не умру?
– Нет, – прошептал я и добавил громче: – Нет, сэр Ульман.
Он смотрел непонимающими глазами:
– Ваша милость…
Я с трудом поднялся, ощутил крепкие руки Зигфрида и Алана, сказал Ульману:
– Встань, Ульман.
Он поднялся, по моему знаку преклонил колено. Я вытащил из ножен меч, тяжелый, как наковальня, вскинул с трудом и опустил кончик лезвия на плечо коленопреклоненного оруженосца Гунтера.
– Достойны рыцари, что получают это высокое звание путем прилежного изучения благородного рыцарского дела, но вдвойне достойны те, кто завоевывает имя рыцаря на поле брани, в кровавой битве, явив пример доблести, отваги и самоотверженности!.. Видит Господь, который держал в своей деснице судьбу этой битвы, видят все участвовавшие в ней, что мало кто сражался так же доблестно, как оруженосец Гунтера Ульман, едва не отдавший жизнь за нашу победу!.. Властью сюзерена трех замков: Амальфи, Амило и… как зовется этот?
– Верден, – торопливо подсказал Гунтер. – Верден, ваша… сэр Ричард!
– И Вердена, – продолжил я, – я, Ричард Длинные Руки, наделяю тебя высоким званием рыцаря. И отныне всякий, кто обратится к тебе, должен прибавлять к твоему имени «сэр». Поздравляю тебя, сэр Ульман! Отныне ты равный среди рыцарей.
Первым обнял и поцеловал Ульмана виконт Теодерих, выказывая, что он, благородных кровей по рождению, искренне приемлет рыцаря, ставшим благородным по доблести. Кровь еще стекала по правой щеке, но уже чуть-чуть, а длинная косая рана над бровью набухла застывающей кровью, багровой, почти черной, отблескивающей, как застывшая смола.
Я протянул к нему руку, но Теодерих отпрянул.
– Сэр Ричард!.. Умоляю, не нужно!
Моя рука повисла в воздухе.
– Почему? – спросил я озадачено. – На вашу рану, сэр Теодерих, сил уйдет совсем немного.
– Да я не потому, сэр Ричард. Я не хочу, чтобы вы залечили… совсем.
Я повторил несколько глуповато:
– Почему?
Он застеснялся, украдкой посмотрел по сторонам, но мы стоим, как в переполненном лифте, сказал почти шепотом:
– Пусть останется свежий багровый шрам! Чем же я похвалюсь перед братьями? Что покажу даме сердца?..
Я покачал головой.
– Как
скажешь…Гунтер наблюдал с самым что ни на есть понимающим видом.
В замке Верден повторилось, что и в Амило: челядь выгнали из нор убирать трупы, на воротах и башне поставили стражу. Уже ночью из Амило прибыло десяток мастеровых, принялись разбирать камни в проломе, закладывать брешь на месте угловой башни.
Всю ночь я поднимался на стены, спускался в подвалы, говорил со сдавшимися воинами, обещая сытную и непыльную службу, обратился к челяди, что, мол, эпоха угнетения человека человеком пала, теперь все будет наоборот и вообще все в жизни к лучшему.
Гунтер и Харальд к ночи послали в деревни призыв явиться желающим на службу в замок, к утру во дворе уже стояло человек сто молодых мужчин, хотя нужно, по словам Гунтера, не больше двух десятков. Но в селах избыток сильных парней, которые не могут найти работы, так что есть из кого выбрать и на ворота, и на стены.
Под утро я едва держался на ногах, все время не оставляло ощущение беды. Когда умывался, явился Гунтер, тоже хмурый и не сомкнувший глаз, но бодрый и подтянутый, я тут же вспомнил, что меня тревожит: сегодня ровно в полдень рыцарский суд по иску барона де Пусе к сэру Ричарду де Амальфи по поводу незаконного захвата и удержания принадлежащей ему ценной добычи: дивной птицы хробойла.
– Гунтер, – спросил я, – сколько до земель сэра Лембита?
Он посмотрел на меня с беспокойством.
– Уж не думает ли ваша милость…
Я не понял, что его встревожило, переспросил:
– Это ж на его землях состоится рыцарский суд?
Лицо Гунтера просветлело, он с облегчением перевел дух:
– А-а-а, вот вы о чем!.. Это как раз недалеко. Успеем плотно позавтракать, а потом где шагом, где на рысях, прибудем к началу. Я все помню, ваша милость. Ульман и Тюрингем еще вчера отобрали двадцать пять лучших бойцов.
– Зачем?
– Вас должен сопровождать достойный отряд, – заверил он.
– Зачем? – повторил я. – Могут напасть?
Он сдвинул плечами:
– Так принято. Чем выше ранг, тем больше сопровождающих. Без отряда можно только инкогнито. Без замка вы могли бы ездить в одиночку, как Зигфрид или Алан, они однощитовые, как де Амальфи вы должны брать с собой не меньше трех рыцарей, а теперь, когда у вас еще замки Амило и Верден, с вами надо как минимум десять человек.
– Но тогда зачем двадцать пять?
Он помялся, взглянул искоса:
– Сэр Ричард… Ну пусть люди проедутся на суд, это же событие! Да и себя показать всем хочется. С вашей щедростью самые простые латники выглядят знатными рыцарями.
Я крякнул, развел руками:
– Так бы и сказал. Ладно, выступим сразу после завтрака. Не хочу загонять коней. Вы все железо на себя навешаете!
– А как же иначе, сэр Ричард? – спросил он с обидой.
Глава 12
Завтракали скомканно и нервозно: челядь страшилась нас, захватчиков, мы все еще не было до конца уверены, что обшарили все норы, двадцать человек спешно таскали глыбы, заделывая стену, сейчас не до восстановления угловой башни, пока и трех хватит, Гунтер и Харальд громко огорчались по поводу посеченных лат, заменить не успеют, пока Зигфрид не сказал громогласно: