Ричард Длинные Руки — император
Шрифт:
Да что за глупость, мелькнуло тоскливое, почему до этого не додумались сразу? Почему еще в деревнях чужаков не встретили огнем? Да именно потому, что в городах и селах действует строгий закон: гасить все свечи и все огни в очагах с заходом солнца и ложиться спать. Но даже в этом случае, несмотря на эти справедливые запреты и угрозу крупных штрафов и наказаний, все равно из-за чьей-то безалаберности вспыхивают пожары, что уничтожают деревни и даже целые города. Говорят же, что из-за копеечной свечи вся Москва сгорела…
Потому да, чужаки входили среди ночи свободно, отбирали людей, как скот, и уводили. Это
Они нарушили привычные правила ведения войны, а мы к ним оказались не готовы.
Тамплиер весь день, горя жаждой мщения, ходит по лагерю, несколько раз выбирался на опушку леса и со злостью смотрел на блистающую багровым огнем громаду Маркуса.
Сигизмунд обычно таскается с ним, натура такая, обязательно нужен старший товарищ, что ведет и наставляет. Одно время им был я, но я за время разлуки развивался весьма быстро, а он без меня так и остался чистым и светлым, что, наверное, хорошо, хотя и не так эффективно в общественной и личной.
— Сэр Ричард, — спросил он с надеждой, — мы пойдем впереди? Мы ударим?.. Мы нападем сами?
— Операция, — сказал я сварливо, — имеет двойное назначение. Первое — освобождение пленных. Вообще-то я бы сам их перебил, это же коллаборационисты, но главное — не дать им попасть в звездную крепость филигонов. Второй — перебить охрану. Если это получится, то сможем бить их на равных. Вообще-то перебить охрану и есть главное, насчет освобождения это я из неприсущей, но навязываемой человеку гуманности и милосердия три ха-ха!
Он перекрестился.
— Я молю Господа, чтобы он дал нам победу!
Я посмотрел на него критически.
— Да? А Господь смотрит на тебя и думает: возьмет ли он победу или же будет ждать, когда я ему дам сам?
Его нежные щеки вспыхнули румянцем.
— Сэр Ричард! Я не в том смысле! Я в том, что все нам дает Господь.
— Сиг, — сказал я дружески, — Господь нам дал дивный сад и установил в нем законы. Как только человек их нарушил, Господь сказал: пошел отсюда вон и живи своим умом, если не слушаешь родителей. И больше помогать не буду, понял? Понял, ответил Адам. Так что с того времени мы сами по себе, а Господь не вмешивается. И все, что мы получаем, беды и радости — это наши заслуги и наши провалы. Господа винить не за что.
Его большие детские глаза наполнились укором.
— Сэр Ричард!.. Как это Господь не вмешивается?
Я покачал головой.
— Не вмешивается. Как бы нам ни хотелось в минуты упадка духа, в дни слабости и отчаяния.
— Но ведь молитвы…
— Дурость, — ответил я авторитетно. — Молитвы нужны нам самим, а не Господу. Он даже если бы очень-очень хотел помочь нам, но не может!
— Как… это…
— А вот так. Дал свободу воли. От всего, даже от себя. Потому может наказать человека, но заставить его сделать что-то против своей воли — не может!.. Может наслать потоп и всех уничтожить, но не может труса сделать храбрецом, урода — красавцем, дурака — умным… Потому будь крепок и взрослей.
— Ох…
Я сказал твердо:
— Скоро тебе самому придется утешать и поддерживать трепетных юношей, а то и просто слабых духом. А Господь… Он хоть и не вмешивается, но следит за нами. И то
хорошо. А теперь иди и приготовься. Через час выдвигаемся. Бой будет тяжелый. На этот раз отступать не придется.Он едва не подпрыгнул, глаза засветились счастьем.
— Сэр Ричард! Наконец-то!
— Чего ликуешь? — спроси я. — Многое весьма как-то. Решится, можно сказать. Да, в эту ночь.
Он вытащил меч из ножен, с чувством поцеловал лезвие.
— За победу!
— Ага, — сказал я с тоской, — за нее, родимую. Крылья бы пообрывал этой Нике!
Глава 4
Куда бы я ни шел, моментально подходят рыцари, в основном — верхнего звена, и всем видом выражают готовность сопровождать меня в виде свиты. Тем более что я постоянно лезу в опасные места, так гласят легенды, хотя на самом деле я человек осторожный, опасных мест всячески избегаю, это они сами ко мне лезут.
Доблестный граф Волсингейн, правая рука Боудеррии, заходил то справа, то слева, наконец спросил осторожно:
— Ваше величество, но ведь факелы… такого еще не было! Чтобы в бой идти с факелами. Может быть, мы все-таки с мечом и щитом, а факелы вручить оруженосцам?
— Хорошая идея, — одобрил я. — Вы далеко пойдете, граф!
Он сказал с сомнением:
— Но уж слишком как-то просто…
— Гениальность, — сказал я мудро, — в простоте! Еще говорят, на всякого мудреца довольно простоты.
Он смотрел все еще с сомнением, а я не стал объяснять снова еще и ему, что филигоны неразумны, что ими руководит инстинкт, для отважного рыцаря и волки очень разумны, а лисица хитрее всех людей на свете.
— Филигоны лучше нас во всем, — сказал я, — что знают. Единственное, что можем противопоставить…
— Ваше величество? — проговорил он, видя, что я запнулся и молчу достаточно долго.
— Противопоставить то, — сказал я медленно, — чего они не знают…
Он спросил осторожно:
— Но чего они не знают, если они такие…
И, не находя слов, он показал руками. Интеллигентный человек в принципе способен описать красоту женщины, не прибегая к жестам, но это не так наглядно, и вообще зачем себя ограничивать, существуют же языки жестов, звуков и даже запахов, не считая тактильных, потому граф показал руками, похрюкал и, вытаращив глаза, повоздевал их к небу.
— Да, — согласился я, — они, собственно, такие. Или почти. Благородный друг, но когда в прошлый раз на охоте прямо на вас мчался здоровенный вепрь…
Он воскликнул с восторгом:
— Вепрь? Да это был не вепрь, а даже не знаю какой вепрь! Это веприще! Веприный барон, а то и граф!
— Вот-вот, — сказал я. — Вы не стали встречать его грудь в грудь?..
— Ну да, — ответил он с неохотой, — он бы меня, как зайчика… Я отпрыгнул, а когда он помчался мимо, остановился и начал разворачиваться, я уже был готов и метнул копье в бок…
— С филигонами надо что-то подобное, — объяснил я. — Думайте все!.. Лоб в лоб не пройдет, филигоны еще те вепри. И думайте быстро! Если успеют наловить народу столько, сколько им нужно, то поднимутся в небо, где нам их не достать, а оттуда уже вспашут землю Плугом Великанов так, что горы сравняются с землей, а города исчезнут, как у нас исчезают под лемехом пахаря муравьиные холмики.