Ричард Длинные Руки — курпринц
Шрифт:
Она сказала холодно:
— Вы должны пасть ниц и обращаться ко мне, как положено!.. Но вы дикий человек, вас наняли недавно, это видно, но хоть можете сказать, как идет битва за Пракемт?
— Успешно, — ответил я. — Хотя с какой стороны посмотреть… А вы как смотрите?
Она воскликнула негодующе:
— Что?.. Я и есть правительница Пракемта!..
— Отвоевываем, — ответил я. — Мы всегда так. Даже когда не понимаем ни черта… Сэр Сатана, я не призываю вас, это так к слову помянулось.
Она спросила настороженно:
— Что, у вас какие-то другие боги? Если вы поступили на службу, вы должны
— Это я с удовольствием, — заверил я. — Особенно если вам. Вы ведь богиня, какая вы правительница Пракемта! Вы можете править небесами…
Мне показалось, что на ее лице проступило польщенное выражение, однако тут же ее плоть дрогнула, и хотя эта золотая женщина осталась на месте, я смутно начал различать каменную стену за ее спиной.
Простучали дробно копытца мула, это ко мне мчится во весь опор епископ Геллерий, в одной руке повод, в другой воздетый крест.
Я обернулся к золотой женщине, но она растаяла почти вся, только медленно тускнеют ее золотые браслеты, повязка на груди да еще массивная брошка на том самом месте.
Мул остановился, натужно сопя, Геллерий вскрикнул, дрожа всем телом:
— Фух, я успел!.. Вы видели? Вы видели?
— Что? — спросил я осторожно.
— Королеву древних царств! — прокричал он возбужденно. — Она поднимается в дни великих битв, все надеется, что ее муж привел войска с Юга и отвоевывает для нее захваченную врагами страну!
— Да че-то видел, — ответил я небрежно. — Но так, низенько, низенько… в смысле, мутновато. Не впечатлило.
Он сказал с тревогой:
— Точно? А то ее появление — плохой знак. К большой беде.
— Хорошо, — сказал я с удовлетворением.
Он спросил быстро:
— Что же хорошего?
— А чего их жалеть? — удивился я. — Побьем, погоним, догоним и еще дадим. И дам и город захватим.
— А-а-а, — протянул он с неуверенностью, — вы про мунтвиговцев.
— А что же еще? — спросил я. — Если вы вот так не по-христиански готовы верить в приметы, то верьте правильно! Все хорошее — в нашу пользу, все несчастья — на голову врага! А мы вперед и с песней.
Зигфрид все время двигается за мной молча, доспехи на нем посеченные, но сам цел, более того, улыбается во весь рот. Рядом с ним его Скарлетт, что-то смутно вспоминаю, будто видел ее силуэт, но не слишком отчетливо, словно Зигфрид бережет мою шкуру, а она — его.
Со стороны обоза на резвой лошадке примчался Хреймдар, поклонился.
— Бой закончен?
— Полностью, — заверил я. — Можешь сменить штаны.
— Мои поздравления, — сказал он учтиво. — Кстати, как ваши… доспехи?
Я скосил глаза на свою грудь, посмотрел на обе руки. Рубашка на мне великолепная, чистая, никогда не мнется, как и штаны с сапогами, и, как подозреваю, всегда самая модная.
— Спасибо, — ответил я. — Зигфрид, ты можешь идти. Приготовь все в шатре, нам тут придется остановиться хотя бы на пару дней.
Зигфрид кивнул, и они со Скарлетт умчались, а я повернулся к Хреймдару. Он продолжал смотреть с вопросом в глазах.
— Вообще-то как-то забываю о них, — признался я. — Настолько удобные, что вообще… Когда нужно, доспех, когда нет — простая одежда. Хотя и как одежда пару раз спасала мою шкуру… ну, не жизнь, а именно шкуру, не давая ее продырявить.
А так даже не помню, что на мне.— Это по-мужски, — одобрил он со странной интонацией.
— А что? — спросил я с легкой настороженностью. — Может меня как-нибудь ночью придушить?
Он покачал головой.
— Нет. Напротив, будет служить верой и правдой. Я покопался в старых летописях, кое-что нарыл.
— Ну-ну?
— Это пока не абсолютно точно, — предупредил он, — но я все больше склоняюсь к мнению, что это и есть шкура или доспех Нимврода, как ее ни назови.
Я порылся в памяти, спросил неуверенно:
— Это тот гад, который легендарный охотник? От его стрел не уходил ни один зверь?
Хреймдар сказал с усмешкой:
— Не только. По легенде, он вызывал на поединок самого Бога и пускал в облака стрелы. Однажды одна из стрел вернулась окровавленной, и он решил, что ранил или убил Бога…
— Птичку подстрелил? — предположил я. — Ну-ну, а почему это именно та самая?
Он понизил голос:
— Это не простая шкура. Когда Первозмей соблазнил Еву, он был прекрасным и красивым животным в таком же человеческом теле, как и мы с вами. Может быть, даже красивее, все-таки у Всевышнего был вкус… Потом создавал разных зверей… а когда решил сотворить Адама, просто взял за образец лучшее из сотворенного и создал такое же точно из глины, вдохнул душу… дальше вы знаете.
Я сказал пораженно:
— Немудрено, что бедная Ева их перепутала!
— Так вот, — сказал Хреймдар, — Господь того Первозмея в ярости превратил в ползающего по земле гада, отняв у него даже руки и ноги — что за зверское наказание! — а его великолепную сверкающую шкуру отдал Адаму. Адам носил ее всю жизнь, потом передал Сифу, тот перед смертью дальше своим потомкам… В летописях есть не только о Нимвроде, который получил ее по наследству… В общем, в конце концов, она долго лежала без хозяина, потеряла цвет и форму, потому и выглядела, как простая вода, а теперь вот снова служит радостно и охотно.
— Погоди, — сказал я с сомнением, — но если она переходила из рода в род… это как бы родовая реликвия? И чужому служить не будет?
Он прямо посмотрел мне в глаза.
— Да.
— Но я, — пробормотал я, — при чем тут я? Мой народ с далекого севера…
Он улыбнулся с той снисходительностью, когда смотрят на милого и глупого ребенка.
— Вы полагаете, что ваш народ, как бы далеко он ни забрался от Эдема, ничего не имеет общего с Адамом?
Я покосился на рубашку, плотно прилегающую к телу, такие называют приталенными, в ней всегда тепло, на солнце не жарко, никогда не пачкается, а при необходимости мгновенно превращается в доспехи.
— Когда ее носил Адам, — пробормотал я, — это было шкурой, потому что тогда раньше других одежд не существовало, верно?
Он кивнул.
— Думаю, вы правы.
— И сам Адам просто помыслить не мог ни о чем другом?
Он сказал сдержанно:
— Во времена Нимврода, возможно, это было нечто пышное, яркое и красивое… Однако не спешите узнавать все тайны этой шкуры.
— Мне не до того, — ответил я почти искренне, в самом деле экспериментировать некогда, но как-нибудь выберу время, попробую сотворить или перевоплотить во что-то такое, что могу представить пока только я. — Скорее всего, просто о ней забуду.