Ричард Длинные Руки – вице-принц

Он вскрикнул:

— Но почему? С такой армией… Почему не одним ударом?

— Как? — спросил я. — Перебить всех баронов до единого? Но вы будете ненавидимы всеми. Прозвище ваше будет «Кровавый» или «Кровавый Палач». И не усидите на троне, как только моя армия уйдет дальше.

Он вскрикнул с мукой:

— Но… как? Что мне делать? Не могу же я так все оставить!

— И не надо, — ответил я медленно, — все оставить так… это тлеющая гражданская война.

— Но отец мертв?

— Война будет между группировками баронов, — пояснил я. — Долгая. Очень долгая. Вы будете не столько королем, уж извините, а вечным беглецом. Однако, если провести выборы, вы можете стать приемлемой компромиссной кандидатурой.

— Что?

Я отмахнулся.

— В свое время я тоже был компромиссом, когда полыхала гражданская в маленькой Армландии, и бароны избрали гроссграфом меня. Если будете править осторожно и мудро, вы из компромиссной фигуры сумеете стать настоящим правителем. Мудрым и… признанным. Так что все за вами, ваше высочество. А пока… просто потерпите. Я еще не знаю, каким будет завтрашний день, но что перед лицом Мунтвига не стану ввязываться в ваши распри — это точно. А потом… посмотрим.

Норберт Дарабос, он всегда казался мне образцом солдатского благоразумия, рожденный войной и выросший на полях сражений, вдруг попросился выехать с небольшим отрядом навстречу первой армии Мунтвига и провести разведку боем.

Я сперва отмахнулся: Норберт собирается взять с собой пару сот своих конников, а столкнуться придется с армией в восемьдесят-сто тысяч, но он рассказал о тактике, которую применит, я, поколебавшись, согласился. Уловка не хитрая, но ею пользовались еще древние иудеи, египтяне, оджованьолленный Спартак на арене и еще миллионы последователей, заново придумывавших эту тактику.

— Хорошо, — сказал я, — про осторожность говорить не надо?.. Вот и ладно. Идеально, если бы удалось захватить кого-то из самого лагеря. Ну, в лагерь соваться не стоит, но сановники часто ездят из лагеря в лагерь…

— Я это как раз и наметил, — признался он. — А то мы о Мунтвиге знаем только то, что у него большая армия!

— С Богом, — сказал я, но не удержался, добавил совершенно лишнее, но такова уж наша натура: — Соблюдайте предельную осторожность!

Он коротко усмехнулся, все понял, поклонился и отправился отбирать отряд самых-самых.

Я остался с остальным воинством, они все ждут от меня решительных действий, но я выжидал, выслушивал гонцов и двигал по карте фигурки, стараясь увидеть общую цельную картину.

Через два дня, паря в синей высоте неопрятным птеродактилем, наблюдал, как малый отряд Норберта удирает со всех ног от вдесятеро превосходящих их по числу преследователей. Меня подмывало вмешаться, помочь, но вовремя заметил, что погоня настигает людей Норберта с огромным трудом, мунтвиговцы вытянулись в струнку, впереди группа из трех всадников, потом пять друг за другом, остальные отстали, растянувших на милю, а расстояние сокращается… хотя у Норберта самые быстрые кони нашей армии.

Когда они почти догнали, прозвучал рожок, Норберт резко развернул коня, а с ним разом и остальные, и, срубив не сумевших затормозить первых трех, они понеслись навстречу растянувшимся в погоне, истребляя их быстро и безжалостно.

Так погибло не меньше сотни мунтвиговцев, когда в угрожающей близости оказались основные силы конной армии. Норберт взмахнул рукой, резкий звук рожка донесся и до меня под облака. Его отряд развернулся и умчался с такой скоростью, что люди Мунтвига лишь со злостью и растерянностью смотрели вслед, даже не думая пускаться в погоню и понимая наконец, как их провели.

Сорвалось, подумал я с досадой. Или же Норберт просто не удержался от желания показать своим воинам, как можно побеждать тех, кто тупо рассчитывает только на преимущество в численности…

На другой день я продвинулся еще на несколько миль, велел разбить лагерь и выставить часовых.

Алан, которого Норберт оставил вместо себя, ходит за мной, взвинченный и постоянно вздрагивающий, будто при каждом шаге наступает на колючки.

— Ваше высочество, — сказал он наконец, — я выгляжу трусом, но мы уже, можно сказать, в окружении.

— Это не трусость, — успокоил я, — это реальная оценка. Легкая конница Мунтвига, возможно, уже пересекла всю Бриттию и подходит к границам Варт Генца.

— Что делать нам?

— Подождем возвращения Норберта, — ответил я. — Завтра он должен вернуться. С пленными или без. А уже тогда и примем решение… на основании новых данных.

Он тяжело вздохнул.

— Скорее бы эта ночь минула.

Эту ночь, как и обычно, мы коротали у костров, выставив далеко во все стороны часовых, а я отошел в темноту, перейдя на тепловое зрение, благополучно миновал часовых и взвился в холодное враждебное небо с пугающе колючими звездами.

С высоты вроде бы все пока благополучно, к нашему лагерю пока никто не подбирается, и я, сделав на всякий случай круг пошире, успокоился и пошел на юг.

Даже ночью видно, что Бриттия взбудоражена, кое-где даже пожары, то ли разбойники, то ли междоусобица, видны группы беженцев, что идут из Бриттии в сторону Варт Генца.

С заявлением, что моя основная армия уже вышла на границу, я поспешил: вон остановилась на ночь рыцарская конница в ста милях от границы, знамена не рассмотреть с высоты, да и не так и важно, Клемент ведет свои войска или доблестный сэр Геллермин, которому так осточертело организовывать бесперебойный подвоз продуктов в Савуази.

Конница все еще основная ударная сила моей армии, вернее, моих армий, однако я пролетел дальше, а там увидел такое, что птеродактилье сердце застучало взволнованно и радостно: в скудном лунном свете двигается, несмотря на ночь, огромная масса пеших воинов!

Похоже, Макс верно оценивает, насколько важно успеть продвинуться как можно дальше навстречу Мунтвигу и закрепиться там, я не учил его водить армию по ночам… с другой стороны, дни жаркие, лучше ночью, чем по солнцепеку…

Я смотрел, как медленно, но неудержимо двигаются пехотные части, их все еще недооценивают, но во главе изобретательный Макс, который сам еще не знает, что меняет всю военную тактику сражений.

Он всегда с жадностью расспрашивал меня о всевозможных битвах, я рассказывал о гоплитах, македонской фаланге, римских легионах, а он больше всего поражался тому, что некогда неграмотных крестьян удавалось обучить двигаться стройными рядами большой массой, выступать слаженно и уметь совершать сложные перестроения.

Он единственный из военачальников, что не появляется при дворе, игнорирует балы и пиры, а самозабвенно воплощает в жизнь мои рассказы.

И вот теперь его пехота шагает хоть не в ногу, это и не нужно, однако отдельными колоннами по двадцать человек по фронту и сто в длину. С первого взгляда чувствуется высокая организованность, прекрасная выучка и железная дисциплина, рухнувшая как понятие вместе с Древним Римом. Сейчас пехота Макса по слаженности действий и ударной мощи точно не уступит прославленнейшим македонским фалангам, что сокрушили не одну империю, хоть противник превосходил их по численности в десятки раз. Боюсь загадывать, но уверен… тьфу-тьфу!.. пехота Макса лучшая в мире, и вскоре об этом узнают те, с кем столкнемся.