Ричард Длинные Руки – вице-принц

— Наступает великая пора, — провозгласил сэр Флитвуд, — где мы можем выказать доблесть и мужество, покрыть свои имена бессмертной славой и возвеличить свои гербы!

Сэр Рейнхольц, он же арман, добавил красивым мужественным голосом:

— В такой великой битве не стыдно и голову сложить!

Сэр Лагерфельд сказал не менее возвышенно:

— Однако с помощью войск Ричарда Завоевателя у нас есть шанс и прославиться в боях, и победить, и вернуться в свои владения со славой!

Мне показалось, что меня стараются загнать в какую-то ловушку, потому заулыбался пошире, простодушные дураки вроде бы везде безобидные, сказал с удовольствием:

— Хорошее у вас вино! Местное?

Флитвуд хохотнул:

— Конечно! Кто же будет везти его издалека?

Норберт показал мне взглядом издали, что у них с Хреймдаром все в порядке, так и надо. Конечно, подумал я кисло, для дела лучше, чтобы они там кое-что вызнали изнутри.

— А что ваш король Ричмонд Драгсхолм? — поинтересовался я так, чтобы это звучало весело и непринужденно, — он у вас король или все-таки конунг?

Флитвуд недовольно двинул плечами.

— Король, конунг, рэкс… Это был великий воин, но, когда уселся на трон, его как подменили. Он отстранил своих друзей, привлек чужих и незнатных, а с соседними землями, куда раньше ходили в победные походы, начал заключать договоры о дружбе…

— И как?

Он ухмыльнулся.

— Вообще-то не очень. Его помнят, потому не слишком верят.

— Сейчас ему друзья не помешали бы, — заметил я.

Рейнхольд буркнул:

— Потому он и бросился навстречу Мунтвигу.

— Что-что? — переспросил я. — Он с Мунтвигом?

— Неизвестно, — ответил сэр Рейнхольд. — По слухам, он выехал к нему на переговоры.

— Чего-то добивается?

— Понятно чего… Каждый хочет сохранить свой огород, чтобы не затоптали. Да только получится ли?..

— Да, — согласился я, — времена трудные…

Мы ели, беседовали вроде бы ни о чем особенно, на первых встречах всегда так, время для серьезных вопросов придет позже. Я поглядывал на зал, где интерес ко мне почти улегся, как мой Бобик, что расположился у камина и наблюдает за всеми сонно и равнодушно.

Только один человек и за столом продолжает всматриваться в меня, стараясь делать это не слишком заметно, маг Личфильд, а еще я обратил внимание, что и леди Аллерана, как Грейда и Бренда тоже смотрят на меня не просто с любопытством или интересом, а словно напряженно ждут от меня нечто особенного, но такого, что обязательно случится.

Когда подали второе блюдо, в двери быстро вошла, почти вбежала женщина, и все в зале повернули головы в ее сторону. Высокая и крепко сбитая, в копне черных волос, брови тоже густые и чернющие, почти сросшиеся над переносицей, большие и грозные, как у Чингисхана или Аттилы, глаза — цвета запекшейся крови, щеки полыхают огненным румянцем, что кажется темно-багровым на ее не по-дворянски загорелых щеках.

Она прошла к столу, где сидят Норберт и Хреймдар с другими почетными гостями, блестя белыми, как у молодой волчицы, зубами, но губы полные и сочные, похожие на созревшие черешни, взгляд диковат и опасен.

Разговоры умолкли и не возобновлялись, пока она не опустилась за стол. Мне показалось, что у нее у ключицы расплывается заметный кровоподтек.

Я спросил тихонько у сэра Флитвуда:

— Что за такая необычная… красавица?

— Леди Квиллиона Шелкоперая, — сказал он чуточку недовольным голосом, — одна их тех, кто удрал сюда перед наступлением Мунтвига. Наша дальняя родственница. Но здесь, хуже всего, начала учиться магии у этого…

Он бросил недовольный взгляд на Личфильда и умолк.

— Да уж, — сказал я, — падение дальше некуда. Зачем ей магия, не понимаю.

Он поддакнул:

— Все женщины и так ведьмы.

Разговоры за столами становились громче и свободнее, как всегда, когда вина много, а обязанностей пока никаких. Я видел, как Норберт беседует довольно живо, что для него вообще-то нехарактерно, но здесь не знают его характера, возможно, он такой и есть говорливый и любопытный, Хреймдар больше помалкивает и посматривает по сторонам, как и Личфильд. Похоже, маги предпочитают собирать информацию не так прямо и грубо, что немножко сложнее, зато не соврут прямо в глаза.

После ужина меня повели в ночные покои, Дарабос взялся проводить, а когда остались одни, сказал едва слышно:

— Крепость осмотрена вся, ваше высочество. Только в подвалы доступ закрыт.

— Когда же вы успели, Норберт?

— Пока вас девки мыли, — ответил он без улыбки.

— И это знаешь, — сказал я недовольно. — А что в подвалах?

— Что-то особое, ваше высочество.

— Заперто?

— И даже охранник, — сообщил он. — Я расспросил челядь обо всяком разном, заодно узнал, что охранника туда поставили только сегодня. Похоже, чтобы мы не заглядывали.

— А местные туда заходят?

Он покачал головой.

— Думаю, им достаточно и простого хозяйского запрета. Ну и, конечно, надежных запоров с замком с лошажью голову на дужке.

Я подумал, кивнул.

— Ну и хорошо. Не думаю, что там нечто опасное. А у нас столько дел, что не до подвалов, хватит с меня этих подземелий.

Он коротко поклонился.

— Чуткого сна, ваше высочество!

Я проводил его до двери, заодно прислушался, что в коридоре, а когда вернулся, сразу же вошел в личину незримника. Злое нетерпение требует активных действий, не могу же вот так сразу лечь и спать, как-то дико прямо, походил взад-вперед по комнате, присматриваясь к окнам и прислушиваясь к запахам.

Послышался стук в дверь, тут же заглянул страж.

— Ваше высочество, — произнес он чуточку виновато, — к вам… гм… гость…

Взгляд его не отрывался от меня, даже от моего лица, словно на мне никакой личины незримника. Я ощутил досаду, что такая моя возможность раскрыта так просто, но это значит, охранять мои покои приставили очень знающих стражей.

— Пропусти, — сказал я. — Все равно спать еще рано.

Он поклонился и отступил, а я поспешно смахнул личину, да не заподозрит меня в коварстве еще и гость, кем бы он ни был.

Через порог осторожно переступила со свечой в руке, что странно и необычно подсвечивает ее прекрасное лицо, делая его совсем не тем, что видел раньше, милая молодая женщина, в длинном до полу платье, что скрывает ее фигуру, но одновременно показывает, что там есть за что ухватиться.

— Вы прекрасны, леди, — сказал я деревянным голосом.

Она сказала с улыбкой:

— Да? А мне казалось, что для мужчин все-таки важнее податливость, чем красота.

Она дунула на колеблющееся пламя, огонек затрепетал, не желая погружать такое дивное лицо во тьму, но покорился, лег в расплавленную лужицу воска и пропал, оставив крохотный сизый дымок, который видел только я.