Ригодон
Шрифт:
Вы должны понять, я вовсе не испытываю желания вас разжалобить… уже четыре книги посвящены моим несчастьям!.. Я мог бы немного подумать и о вас… а вы, случайно, не страдали?… По-другому!.. В тысячу раз хуже!.. Вы более деликатны, вот что! Вы не выказываете своих страданий ничем, ни единым вздохом! А мои грубые откровения… довольно!
Там, на этой платформе, куда они меня в итоге втянули… на эстраде, так сказать, под открытым небом, я мог бы горланить во всю глотку, никто бы не услышал… из-за скрежета осей и ерзания наваленных там предметов – динамо, прожекторов, брусьев, лопат… сожалею, что мне приходится повторяться… это уже добрый десяток раз, как мы едем неизвестно куда, через всю Германию… через равнины, которые напоминают степи, или через туннели, забитые печной сажей… и едем то ли к морю, то ли от моря? Забыл! Вы найдете меня скучным… набил оскомину этот словесный поток!.. Я мог бы что-то придумать, расцветить… как делают все… это походило бы на старофранцузский… Жуанвиль, Вильярдуен, им выпало сыграть прекрасную роль, они от нее не отказались, но наш захиревший французский так неукоснительно претенциозен и слащав, почти смертельно академичен, а обо мне бы отзывались еще более отвратительно, отрыжка «Плеяды», [51] и меня не продавали бы вообще… я хочу, я могу наплевать на это, и это конец… они все меня достаточно преследовали, обкрадывали, упрятывали, совершали плагиат,
51
«Плеяда» – серия издательства «Галлимар», включающая наиболее значимые произведения французской литературы.
Мое воодушевление увлекает меня… э!.. О!.. Вот бы встретить эту мадемуазель!.. Я бы слушал ее одним ухом, о, только одним!.. Другое не слышит… мадемуазель Одиль Помаре… я не мог больше пошевелиться… редко я лежу вот так, на спине… без сил… не в моем духе… но тогда действительно была причина… не могу сказать, что был в обмороке, но совсем одурманенный, неподвижный… наш поезд, то есть эта платформа… я вопрошал себя… может быть, если я открою глаза, увижу, где мы находимся… напрасно я прилагал усилия, эти усилия причиняли мне боль, глаза оставались закрытыми, веки были свинцовые… я их трогаю… огромные!.. Отек, не только веки, но и губы, и уши… синяки и кровоподтеки! Наконец-то я слушаю эту мадемуазель… я знаю… я лежу на брезенте, в складке брезента, между Одиль и Фелипе-итальянцем, Лили, Бебер в своей сумке… напротив прожектора, огромного…
Мадемуазель Одиль?… Я не уверен, она, возможно, мадам? Тем хуже!.. Она agr'eg'e [52] немецкого? Тоже не уверен!.. Преподавательница французского в Бреслау? Хм… хм… наконец она рассказывает что-то интересное… и как же все грустно!.. Они ей, вроде бы, приказали убираться, ибо русские на пороге, и это было ужасно!.. Хорошо! Правдоподобно!.. Но это не все! «Заберите с собой сорок два ребенка… не уезжайте без них!» От этих сорока двух сколько у нее оставалось? Двенадцать?… Тринадцать?… Она полагала… она больше не знала… эта мадемуазель сильно кашляет… и сплевывает… я не смотрю на нее, я не могу, мне достаточно ее слушать… по правде говоря, она докучает мне своими историями о Бреслау, ее щенки-кретины и пр. Я не очень страдаю от головной боли? Черт возьми! А что с моим локомотивом?… Там, наверху? Он больше не интересует меня?… Ну конечно, он постоянно летит в облаках… я сказал бы, от одного облака к другому… и всегда брюхом кверху, и… пых! пых! Он пыхтит… представьте эту мадемуазель Одиль из Экс эн Прованс – Бреслау в пути со своими ублюдками и кретинами… сколько их было, я сказал? Четырнадцать или шестнадцать!.. В специально зарезервированном вагоне… а что она сделала с остальными малышами? Они умерли от кори?… Она так думает, ей сказал как-то вскользь в Хемнице врач Красного Креста… от кори или от чего-то еще! От Бреслау до Оддорта тянется цепочка… есть чем потешиться! Поразмышляем… все было бы кончено, хорошо, если бы они прибыли вовремя, тогда все бы сгорели вместе с Одиль! Она не отдавала себе отчета, что это пламя радости!.. И вместе со своим туберкулезом! Только министерство в Берлине не сгорело, а в тысячах городов одно и то же. Запад! Восток! Север!.. Не слушайте пропаганду западную, восточную, северную, все эти дьявольски пристрастные, лживые идиоты, временщики-алкоголики, которые распинаются, что все идет наилучшим образом, когда на самом деле это означает, нарыв созрел и вот-вот прорвется, кровоизлияние… когда мы завтра окажемся в окружении ракет, прилетевших с Востока, Запада или Севера, вы побежите сообщать мне новости… кто там коммунист, кто нет?… Анти?… Вы все будете превращены в месиво, вот и все! И вместо Бога – Великая Блудница, исполненная похоти и силы! При всех достижениях человечества, при его огромном экуменическом и термоядерном прогрессе, весь мир – на арене, и ни одного зрителя на трибунах!.. Цезарь, что восседал паханом в своей царской ложе, не убежит от нейтрона точно так же, как и другие!.. Не остаться ему в стороне, нет! И ни процессий, ни ликторов, ни весталок!.. В четверть секунды! Там-та-рарам! Летите! Все!
52
Agr'eg'e (франц.) – преподаватель, сдавший языковый минимум, дающий ему право преподавать в лицее.
Издеваюсь ли я?… Это был бы напрасный труд! Наоборот, я слушаю, очень внимательно… пуф! Пуф!.. Мой локомотив наверху… в облаках… и эта мадемуазель Помаре, прижавшись… а я не могу переменить позы, зажатый между огромным прожектором и еще бог весть чем… я чувствую, что если шевельнусь, мне станет еще хуже… особенно ухо… прошу прощения, я не взываю к вашей жалости!.. Я просто обращаю ваше внимание… кирпич!.. Он травмировал меня тяжко!.. Я бы пошевелился, хоть немного… скатился бы вниз!.. На щебенку!.. Под откос насыпи!.. Я слушаю… она оставила малышей там… на вокзале… на другом… еще на фермах… эти воздушные тревоги… Мадемуазель Одиль рассказывает… они трижды меняли поезда… а сколько теперь у нее осталось детей?… Дюжина, считает она… больные?… Конечно!.. Вдобавок к их обычному естественному состоянию – слюнявая микроцефалия с икотой… ну, а что самое неотложное?… Корь, полагает она, так ей сказали… я хотел бы увидеть этих детей… но это неудобно!.. Они разбросаны тут и там, по всему поезду, под брезентом… на одной платформе, на другой… откуда они родом?… На каком языке разговаривают?… О, ни на каком!.. Бормочут невесть что… все малыши от четырех до десяти лет… примерно… однако же она, мадемуазель Одиль, знает языки, германские и русский, и даже диалекты… эти малыши вовсе ничего не понимают, она все перепробовала… эти дети, в большинстве своем, с монгольской внешностью, должно быть, из приютов… спешно эвакуированы!.. О, ее даже не предупредили! Всучили ей всю группу, когда поезд уже отправлялся, с двумя ящиками молочного порошка… и – вперед!.. «Вас встретят в Оддорте! Вас ждут! Счастливого пути!» Оддорт… я не собирался ее просвещать!.. Фейерверк!.. Нет!.. Я слишком устал!.. Но эта Одиль, прижавшись ко мне, кашляла все сильней и сильней… Лили шепчет мне… Одиль харкает кровью… это ничего не меняет… и все же вызывает смех!.. Не могу сдержаться… имею право! Я тоже харкаю кровью, черт подери! Имею право, после кирпича!.. Кровь у меня и во рту, и в ухе!.. Одиль прерывает мой смех…
– Вы тоже, доктор? Вы тоже?…
Я отвечаю ей, у меня на все готов ответ… я даже кричу ей…
– Вы ничего не видите вверху, в воздухе?
Она всматривается…
– Нет, ничего! Ничего, доктор!
Час от часу не легче! Ах, да! Что-то есть! Наш поезд движется… так мне кажется… очень медленно… я могу плевать, как Одиль… конечно!.. И кровью, как она!.. У меня это получилось бы и через ухо… вероятно… а рот у меня всегда полон… вы бы изучили анатомию… очень тонкая мембрана, меньше миллиметра, и очень тонко перфорированная, между кончиком височной кости и мозговой жидкостью… там есть проход, который фильтрует кровь, конечно же!.. И тогда?… Не шевелиться, не вращать глазами!.. Да я и не смотрю на эту Одиль!.. И кто бы мне поднял
веки?… Я вас спрашиваю? Мои веки налились свинцом!.. Я получил кирпичом по голове… отличный удар! Это с тех пор! У меня, не у кого-то Другого!.. Не туберкулезная Одиль, не Лили, не итальянец… тот вообще подозрителен… его зацикленность на кирпичах… углублю тему… пусть он тешится своей славой… я… мое ухо не тешит себя славой… расколотому черепу не до смеха… да! Да!.. И локомотив в небе, среди облаков и чаек… пуф! Пуф! Я его даже слышу… он рассекает облако… другое… он вернется!.. Все это не слишком серьезно… главное, что я не двигаюсь… и что наш поезд, наши платформы продвигаются вперед!.. Мы, наши прожекторы!.. Ах, как же мне хочется смеяться!.. Я сдерживаюсь, не хочу никого обижать… кстати, над чем смеяться-то? Черт возьми!.. Я забыл… я начинаю понемногу понимать, о чем эта Одиль рассказывала… в общем, все эти маленькие кретины прибыли из приюта… але оп, все!.. Русские наступают!.. «Ни о чем не спрашивайте, спасайтесь!» Ах, Оддорт!.. Как они чудом его избежали!.. Если их там ждали! Что бы там ни говорили, а все было организовано неплохо, жидкий фосфор, бомбардировка… Одиль Помаре не ведала сомнений… они не успели приехать…В дороге дети заболели корью… сколько детей умерло?… Одиль оценивала приблизительно… чего бы хотелось Одиль, так это заняться собой, своей грудью, своим кашлем… малыши, должно быть, околели от голода, а не от кори… они везли три ящика молочного порошка из Бреслау… я нигде не видел ни одного ребенка… по словам Одиль, они спали где-то под чехлами… в разных местах… этот поезд действительно двигается и даже довольно быстро… и никаких тревог, ни одного самолета… было бы похоже на туристическую поездку, если бы не так холодно… туризм… куда?… Прибыли бы в указанное время! А может быть, никогда! Как это смешно!.. И почему я все еще сдерживаю смех!.. Мой локомотив в облаках пролетает над нами!.. Пуф!.. Пуф!.. Вот и он… брюхом кверху, двенадцать колес в воздухе!.. Он исчезает… я ищу Лили, ее руку… это трудно… спрашиваю ее:
– У тебя не болят глаза?
– Нет… нисколько…
Итальянец услышал меня…
– Да нет же, доктор!.. Сажи нет! Нет сажи!.. Они толкают нас сзади!
Очень хорошо!.. Браво!.. Что же, без сажи до самого Гамбурга? Локомотив сзади, они нас балуют!
Но Одиль настаивает, чтобы я ее выслушал…
– Доктор! Месье! Вы меня видите?
Нет! Да и видеть не хочу!..
– Я остановлюсь в Гамбурге! Правда, я не могу больше!.. И дальше не поеду…
Лили ее спрашивает:
– А дети?
– Мне больше нечем их кормить… я даже не знаю теперь, где они… думаю, на последних платформах… так мне кажется… быть может, вы возьмете их с собой, будете так добры?…
Она передает их нам… я ничего не отвечаю… несмотря на то что я в таком странном состоянии, она заставляет меня напрягаться, как у нас все дальше будет?… Поезд движется… все в порядке… правда, заметно медленней… глаза устремлены в небо… я не могу смотреть по сторонам… надо бы отдать себе отчет… о, поезд сбрасывает скорость… и тормозит!.. Это, должно быть, Гамбург?… Ну да!.. Два… три толчка… и мы на месте!.. Остановка! Отек, тем хуже!.. Я поднимаю себе веко… пальцем! Порядок!.. Вижу!.. И другой глаз!.. О, только щелочка, только бойница, смею выразиться… достаточно! Теперь надо сесть!.. Хоп!.. Усилие!.. Примерно, как у пьяного… а все-таки, не правда ли, прогресс… больше меня не заботят ни облака, ни мой локомотив наверху, безумный… единственная моя забота: что произойдет дальше?… И эта головная боль!.. И это желание смеяться… смех, я знаю, это от кирпича!.. А того, кто производит кирпичи, я вызову в Верховный суд… ну же! Ну!.. Попозже! Позже!.. Надо же все-таки оглядеться! Отдать себе отчет… да, там есть на что посмотреть!.. Далеко… далеко… черт побери, это же порт!.. И даже – залив! Огромный… забитый судами… но у этих судов корма задрана в воздух, винты торчат из воды… носы утоплены в иле… я не пьян, но это так смешно! Умора!.. Не меньше десятка судов, солидных, от пятнадцати тысяч тонн, как минимум… конечно, есть и мелкие суденышки… эти мне не видны… в больших я уверен… легко понять… мы видели крах Берлина… Ульма… Ростока… но Гамбург, это конец… не только городов, но и доков, и населения… кстати, а где краны?… Ни одного!.. Они, должно быть, их убрали!.. Я немного разбираюсь в морском деле, больше, чем в железнодорожной технике… я даже пережил кораблекрушение возле Гибралтара… можете себе представить! И здесь я видел все через призму водного пространства… по меньшей мере, двенадцать судов торчат из воды, с винтами в воздухе… в городе, наверное, осталось ничтожное количество народа! Я спрашиваю Лили:
– Где мы находимся?… На каком вокзале?
– Какой-то новый… ничего не написано… нет вывесок…
– Ты уверена?
Она ищет… я не уверен, что Фелипе умеет читать… характерно, что никого на платформах не осталось, никого на деревянном перроне… все, и взрослые и дети, спустились… я вижу их внизу, на щебенке, они не ушли далеко… ах, маленькие кретины!.. Вот они, никакой ошибки, никакого преувеличения, все кривоногие, большие головы наклонены к плечу, от четырех до десяти лет, примерно… маленькие слюнявые Квазимодо… я тоже ищу название вокзала… нет! Как в Оддорте… и служителей тоже не видно… по-моему, это временный вокзал, который смонтировали после бомбардировок… он возведен ненадолго… вокзал-неотложка… во всяком случае, отлично виден порт… и суда с винтами в воздухе… подходяще для локомотива в облаках?… Не стал бы судить… фантасмагория? Возможно! Следствие лихорадки… но что касается этих пакетботов с задранной кормой, то я абсолютно убежден!.. Vide Thomas! Vide latus! Але там, внизу, на мелкой гальке, вся эта клика, слюнявые малыши и нелепые путешественники, совершенно ничего не видели… мы, мы доминировали!..
– Доктор! Доктор, вот они!
Они давно уже спустились! Она хотела сказать, эти недоноски… она была слишком озабочена своим кашлем… она ничего не видела… она безутешна… они выбрались из-под своих брезентовых чехлов… конечно же, никто им не помогал…
– Они подходят!.. Подходят!
– Они вас не укусят!
Одиль и ее кровохарканье… что за история!
– Мне им нечего дать, доктор!
Черт побери, и нам тоже… вот уже восемь дней, как мы съели последнюю буханку хлеба… совершенно истощены, абсолютно отупели, и еще выслушивать эти глупости!.. Нет уж, увольте!.. Я думаю о нас, о нашем состоянии, о маршруте… какой маршрут? Это, должно быть, еще одно милое подстегивание «смелого малыша»! Мне скоро семьдесят… вероятно, в 1896-м я впервые услыхал это стимулирующее «смелее, малыш!». Это сказал мой дядя, мы ехали через Каррусель, он шел навстречу, открывать свою лавочку на улице Сен-Пер… я с матерью направлялся на улицу Дрюо, к магазинчику на улице Прованс, где она чинила кружева… дорога через Каррусель бесконечна… речь не идет о прогулке… моей бедной матери не до развлечений, мне тоже… потому нет необходимости в этих «смелее, малыш!» Я прекрасно справлялся один… мой подлец-дядюшка полагал, что я должен выработать привычку мчаться на работу… однако мы с матерью не мешкали… на омнибусе быстрей, но это стоило пять су на двоих…
Рискую вам надоесть!.. Ах, утомительная привычка стариков сиять отраженным светом своей юности, ее мельчайшими безделицами, пи-пи на близких, коклюш в грудном возрасте, грязные пеленки… я вижу этих младенцев ежедневно в своей газете, сфотографированных со спины, анфас или в профиль, таких довольных собой, разодетых, таких созревших для вивисекции и таких счастливых, избалованных, это столь же популярные звезды, как похититель детей с улицы Торшон или суперстар Брилльянтин… грозные правители… фантастические маршалы ветра… я бы их всех запечатлел в мраморе, чтобы отчетливо представить их анатомическую природу с мозжечком, поджелудочной железой, простатой…