Рим, папы и призраки

— Увы, этого никогда не случится, — проговорил Солово, прежде чем уэльсец успел продолжить.

— Естественно, — согласился гость. — Мы не можем этого допустить.

— Итак, я могу проглядеть это «личное дело», поскольку вы читали повествование о тех же событиях в моем изложении?

— К сожалению, нет, адмирал. Я явился сюда, чтобы ознакомить вас с более полным повествованием, но не с самым подробным. Не сомневаюсь, что вы правильно понимаете меня.

— Но Книга у вас?

— Действительно.

— Это честь для меня.

— Согласен! — воскликнул гость. — За последние несколько столетий аналогичной почести удостаивалась лишь горстка избранных.

— Могу ли я увидеть ее?

Гость задумался.

— Вам еще не приходилось этого делать, не так ли? — спросил он.

— Именно так, — подтвердил адмирал, отворачиваясь. — Впрочем, вопрос этот обсуждался при моем посвящении…

— Словом, вы девственны в подобных вопросах, и посему я бы порекомендовал терпение. Вы можете получить Книгу в подобающее время и, несомненно, понимаете все связанные с этим опасности…

— Конечно. Зная всю охрану — магическую и прочую, что окружает Книгу, я удивлен тем, что вы можете живым иметь ее при себе.

— Действительно. Я обеспечен могучей охраной, но все равно хранить ее нервное дело. Если для вас это не существенно, адмирал, я был бы счастлив пореже являть ее миру, в котором страж более чем бдителен.

— И голодны, — добавил Солово.

— Именно так.

— Тогда я рад подождать, — заверил адмирал обнаружившего явное облегчение уэльсца.

— Благодарю вас, — ответил тот, явно стремясь сменить тему. — Кстати, а где здесь гора, с которой Тиберий сбрасывал свои жертвы?

Солово понимал, что хватило бы и кивка, однако с упрямым стремлением к истине повернулся в нужную сторону.

— Да, во всяком случае, так говорят. Местные крестьяне зовут ее «Обрывом Тиберия». Он здесь — легендарное чудище.

— Вы не согласны?

Адмирал пожал плечами.

— В данном вопросе у меня нет определенного мнения. Пусть он спускал с этой горы своих вольных или невольных компаньонов по предыдущей ночи — это его дело. Каждому из нас доводилось испытывать подобные чувства — в той или иной мере.

Гость промолчал, хотя явно был чуточку шокирован. Он поглядел на Неаполитанский залив и подумал, как вернуть утраченное преимущество.

— Ну что ж, адмирал, путь был долог и утомителен, не так ли?

— Не стану отрицать того, — согласился Солово.

— И вы вините в этом нас?

Бритвой сверкнула улыбка адмирала.

— Пожалуй, было бы нечестно. Как таковой я сложился задолго до посвящения в организацию Древнего и Священного Феме. [6]

— Весьма разумно с вашей стороны. Однако сумеете ли вы сохранить хваленую стоическую позу, узнав, что поступили к нам на службу еще до того? Что, если ваше служение Феме началось намного раньше?

6

Феме (фемический трибунал) — средневековый суд в Германии; приговоры Феме приводились в исполнение одним из членов суда

Адмирал задумался.

— Я не вполне уверен, — ответил он непринужденно. — Вы хотите поведать мне именно это, мастер фемист?

— Боюсь, что так.

— Хорошо, — проговорил Солово задумчиво. — Надеюсь, что не отвергну стоицизм, покоряясь недопустимому возмущению. Впрочем, все зависит от истинной сути откровения.

Человек в черной сутане налил себе, не стесняясь, еще один бокал вина.

— Адмирал, вы никогда не промахиваетесь по шляпке гвоздя! Я прибыл сюда именно с откровением… дабы с благословения Феме пролить свет на тайные подробности истории вашей жизни. И мы искренне желаем, чтобы вы поняли все — или почти все. Но понравится ли вам то, на что я пролью свет, — это другой вопрос.

— Вы должны учесть, что я мало ценю свою жизнь, — проговорил адмирал Солово, — и давно изгнал из нее страх и попреки. Итак, вы именуете себя иллюминатами, [7] не правда ли?

— Это просто перевод слова «Vehmgericht», [8]– согласился уэльсец с известной осторожностью, прибегнув к среднегерманскому языку, столь же безупречному, как итальянский.

— Тогда просвещайте, — сказал Солово. — Теперь меня уже ничто не сможет ранить.

7

члены тайных религиозно-политических обществ, возникших в Европе, главным образом в Баварии, во второй половине XVIII в.

8

тайный суд

Уэльсец недоверчиво поднял брови.

— Хорошо. Начнем с самого начала.

Примерно в то самое время, когда турецкий империализм отхватил еще один клок от подбрюшья Европы, открыв себе путь в Герцеговину, в тот самый год, когда Карл Смелый сделался герцогом Бургундии, [9] малое дитя чистая страничка, которой предстояло сделаться адмиралом Солово, придумало нечто прискорбно умное.

В тот судьбоносный день все началось с вопроса, который задал в школе другой юнец.

9

в 1467 г.

— Достопочтенный господин, — пискнул крепенький десятилетка, разрываясь от желания поделиться новыми познаниями, — можно ли задать вопрос?

Учитель оторвался от латинского текста, по которому следил за болезненными усилиями класса. Потрясающе либеральный педагог для своего времени, точнее сказать, до отвращения либеральный, он приветствовал признаки интеллектуального любопытства среди сыновей богатого купечества. Разумный вопрос всегда удостаивался ответа и при удаче мог избавить класс от скучной работы. Подняв указку, учитель жестом велел утихнуть общему речитативу.

— Я думал о Платоне и Аристотеле, господин.

— Я так рад слышать это, Констанций. — Ответ многого не сулил. — Мне уже казалось, что ты без всякого интереса возишься в винограднике их трудов.

Дешевый сарказм… и учитель немедленно пожалел о нем, когда весь класс послушно расхохотался.

— Прости меня, Констанций, — громко проговорил он, тем самым разом покончив с весельем. — Я не хотел раздавить нежный росток твоей любознательности.

Реабилитированный Констанций одарил одноклассников предупреждающим взором.

— Да, достопочтенный господин, мне просто хотелось узнать… куда же они ушли?

— Как куда… в могилу, конечно, как положено человеку.

— Нет, я хотел бы знать, что было с ними потом?

Учитель погладил бороду и весьма прохладно глянул на мальчика.

— Я понял тебя, дитя, — ответил он. — Интересный вопрос.

Мальчишка надулся от гордости, услыхав непривычную похвалу.

— Кто-нибудь еще испытывает подобное любопытство? — спросил учитель.

Пока ситуация не прояснилась до конца, никто не рискнул сделать такое же признание, и потому прото-Солово был вынужден нерешительно поднять руку.