Римлянка. Презрение. Рассказы

— В конце концов, — заметила я с невинным видом, — ты никогда и не собирался доверить мне этот сверток.

— Зачем же я тебе о нем говорил?

— Просто так, извини меня и не обижайся… думаю, ты решил просто похвастаться передо мною… показать, каким серьезным, запретным и опасным делом ты занимаешься.

Он рассердился, и я поняла, что попала не в бровь, а в глаз.

— Вот глупости, — воскликнул он, — ты просто дурочка! — Но потом, внезапно успокоившись, он неуверенно спросил: — Но почему… почему ты так подумала?

— Не знаю, — ответила я улыбаясь, — весь твой вид… вероятно, ты не отдаешь себе в этом отчета… но ты не производишь впечатления человека, способного всерьез заниматься таким делом.

— Но в действительности это очень серьезно, — сказал он таким тоном, будто издевался сам над собою.

Он встал и, вытянув вперед руки, продекламировал с пафосом звонким голосом:

— «Дайте меч мне, дайте меч, я один пойду сражаться, я один паду в бою». — Он жестикулировал худыми руками, топал ногами, у него был очень комичный вид, он опять чем-то напомнил марионетку.

Я спросила:

— Что это такое?

— Ничего, — ответил он, — просто стихи.

Его возбуждение вдруг как-то странно сменилось мрачным и задумчивым настроением. Он снова опустился на диван и искренним тоном произнес:

— А я как раз наоборот… заметь это… все делаю серьезно… даже думаю, что меня в самом деле арестуют… и тогда я докажу всем, всерьез или не всерьез я занимаюсь политикой.

Я ничего не ответила, только ласково погладила его по щеке, потом сжала его лицо ладонями и сказала:

— Какие у тебя красивые глаза.

И правда, глаза у него были хороши — кроткие и большие, внимательные и наивные. Он снова взволновался, подбородок его задрожал.

— А почему бы нам не пойти в твою комнату? — прошептала я.

— Не смей и думать об этом… моя комната рядом с комнатой вдовы… а она целыми днями сидит у себя, держит дверь открытой и не спускает глаз с коридора…

— Тогда пойдем ко мне.

— Уже поздно… ты живешь далеко… а ко мне скоро должны прийти друзья.

— Тогда давай здесь…

— Ты с ума сошла!

— Уж лучше признайся, что просто боишься, — настаивала я. — Не боишься заниматься политической пропагандой… по крайней мере ты сам так говоришь… но боишься, что тебя застанут в этой гостиной с женщиной, которая тебя любит… да что, в конце концов, произойдет?.. Самое страшное, вдова выгонит тебя… и тебе придется искать другую комнату…

Я знала, что, задев его гордость, можно добиться от него чего угодно. И в самом деле я убедила его. Он, должно быть, испытывал такое же сильное желание, как и я.

— Ты с ума сошла, — повторил он, — запомни, что быть выгнанным еще неприятнее, чем быть арестованным… а кроме того, где мы устроимся?

— На полу, — горячим шепотом сказала я, — иди сюда… я покажу тебе, как это делается.

Он, кажется, был так возбужден, что не мог даже разговаривать. Я поднялась с дивана и не спеша растянулась на полу. Пол был покрыт коврами, а посреди комнаты стоял стол с сервизом для ликера. Я лежала на ковре, а голова моя и грудь находились под столом, я потянула упирающегося Мино за руку и заставила лечь со мной. Я закрыла глаза, и запах пыли в ворсе ковра показался мне приятным и опьяняющим, будто я лежала на весеннем лугу и вокруг меня распространялся не запах грязной шерсти, а аромат цветов и трав. Под тяжестью тела Мино я ощущала твердый пол; я была рада, что он этого не чувствует и что мое тело служит ему ложем. Потом я почувствовала, как он целует меня в шею и в щеку, и это доставило мне огромную радость, потому что раньше он этого не делал. Я открыла глаза, лицо мое было повернуто вбок. Щеку мне колол ворс ковра, я видела кусок паркета, натертого воском, и дальше, в глубине, нижнюю часть двустворчатой двери. Я глубоко вздохнула и снова закрыла глаза.

Первым поднялся Мино, а я еще долго оставалась лежать в прежней позе: на спине, прикрыв лицо локтем, с задранным вверх платьем и раскинутыми ногами. Я была счастлива, я как бы растворялась в своем счастье, и могла бы еще долго лежать так, ощущая спиной жесткий паркет, вдыхая запах пыли. Кажется, на минуту я погрузилась в легкий, короткий сон, и мне приснилось, что я и в самом деле лежу на зеленом лугу, а над моей головой вместо крышки стола — небо, залитое солнечным светом. Мино, должно быть, решил, что мне стало плохо, так как вдруг я почувствовала, что он трясет меня за плечи и говорит тихим голосом:

— Да что с тобою? Что ты? Вставай скорее!

Я с трудом отняла руку от лица, медленно выбралась из-под стола и встала. Я чувствовала себя счастливой и улыбалась. Мино, ссутулившись, стоял, прислонившись к буфету, он тяжело дышал и смотрел на меня враждебным и растерянным взглядом.

— Не хочу больше тебя видеть, — наконец проговорил он.

Его сгорбившаяся фигура как-то странно и непроизвольно дернулась, будто он был игрушкой, внутри которой внезапно лопнула пружина.

Я с улыбкой ответила:

— Почему?.. Мы же любим друг друга… мы будем встречаться. — И, приблизившись к нему, я ласково погладила его по щеке.

Но он, пряча от меня свое бледное и искаженное лицо, повторил:

— Не хочу больше тебя видеть.

Я понимала, что его враждебность вызвана главным образом сожалением, что он уступил мне. Он никак не мог примириться с чувством, которое я вызывала в нем, оно всегда сопровождалось сопротивлением и раскаянием. Мино вел себя, как человек, решившийся на поступок, которого он не хочет и не должен совершать. Но я была уверена, что его раздражение скоро пройдет и страсть, которую он подавляет в себе и ненавидит, в конце концов пересилит его странное стремление к воздержанию. Поэтому я не придала особого значения его словам и, вспомнив о галстуке, который купила, подошла к столику, где бросила свою сумку и перчатки.

— Ну, не сердись… я сюда больше не приду… ты доволен? — сказала я.

Он ничего не ответил. В это время дверь отворилась и старая служанка ввела в комнату двух мужчин. Один из них произнес громогласным басом:

— Привет, Джакомо!

Я догадалась, что это, должно быть, его политические единомышленники, и принялась с любопытством разглядывать их. Тот, который поздоровался, казался настоящим великаном: ростом выше Мино, широкоплечий, он напоминал профессионального боксера. У него были растрепанные светлые волосы, голубые глаза, приплюснутый нос и красный некрасивый рот. Но лицо его было открытым и симпатичным, какая-то наивная застенчивость сквозила в нем, и это мне понравилось. Хотя стояла зима, он пришел без пальто, в одном пиджаке и белом свитере с высоким воротом, что увеличивало его сходство со спортсменом. Меня поразили его руки — красные и огромные, они высовывались из рукавов пиджака, поверх которых были вывернуты обшлага свитера. Он был очень молод, пожалуй, одного возраста с Джакомо. Второй человек выглядел лет на сорок и в отличие от молодого, которого можно было принять за рабочего или крестьянина, выглядел и одет был, как интеллигент. Он был очень смуглый, невысокого роста, а рядом со своим товарищем казался просто коротышкой, пол-лица занимали большие, в черепаховой оправе очки. Из-под очков торчал маленький курносый носик, а рот был огромный, до ушей. Худые щеки, покрытые черной щетиной, потертый воротник сорочки, поношенная и грязная одежда, болтавшаяся на его жалком теле словно на вешалке, — все это производило впечатление самодовольной, вызывающей нищеты и неаккуратности. По правде говоря, меня удивил внешний облик этих двух людей, потому что сам Мино всегда одевался с небрежной элегантностью, да и вообще в нем чувствовалась принадлежность к совсем иному кругу. Если бы я не видела, как вошедшие поздоровались с Мино и как тот ответил на их приветствие, я никогда бы и не подумала, что они друзья. Но инстинктивно мне сразу же понравился великан, а маленького я невзлюбила. Смущенно улыбаясь, великан спросил:

— Может быть, мы пришли слишком рано?

— Нет, нет, — ответил Мино, качая головой. Он был растерян и старался овладеть собой. — Вы пришли точно в назначенное время.

— Точность — вежливость королей, — вставил маленький, потирая руки.

И вдруг неожиданно для всех он громко засмеялся, будто сказал что-то весьма остроумное. Потом так же внезапно стал серьезным, чересчур серьезным, даже не верилось, что только сию минуту он так весело хохотал.

— Адриана, — через силу сказал Мино, — познакомься, это мои друзья… Туллио, — добавил он, указывая на маленького, — а это Томмазо.