Римский орел

– Но Максимин верен императору Северу!
– возразил Черепанов.
– Я это вижу!

– Ты прав.
– Сенатор улыбнулся.
– Гай Юлий предан императору Северу. Септимию Северу. Тому, кто поднял и возвысил его самого. В нынешнем Августе он видит лишь правнука Септимия. Мамея это знает. И ее сын тоже. Но они вынуждены доверять ему. Потому что за Фракийцем - преданные лично ему данубийские легионы. А Максимин - он далеко не глуп и очень тщательно следит, чтобы эта сила оставалась силой и стояла именно за ним. И стоило нашим Августам попытаться лишить его этой силы, удержав легионы на востоке, как Фракиец немедленно принял меры. Сразу несколько германских племен вторглись в наши западные провинции. Как только в легионах об этом узнали, там моментально начались волнения. Тогда Максимин явился к императору и потребовал, чтобы данубийские легионы вернули с востока домой. И император вынужден был уступить.

– Я не думаю, что вторжение варваров было организовано Максимином, заметил Черепанов.

– Я тоже так не думаю, - мягко произнес Антонин Антоний.
– Но так думает Мамея. Поэтому сейчас наши Августы озабочены тем, чтобы ослабить влияние Фракийца и перетянуть германцев на свою сторону. Хотя бы федератов.

– Но я - человек Максимина!
– возразил Черепанов.
– Он дал мне это. Черепанов щелкнул по золотому кольцу кентуриона.
– И он подталкивает меня вверх по лестнице. Разве нет?

– Да.
– Сенатор улыбнулся.
– Сейчас все выглядит именно так. Но вчера во всеуслышание было объявлено, что ты - не варварский вождь, принятый на службу Максимином, а "успешный результат политики императора по мирной романизации варваров". Улавливаешь разницу?

– У тебя отличное вино, сенатор, - сказал Черепанов.
– Все, что ты хочешь получить, - высшего качества, да?

– У меня самое лучшее вино, какое только можно достать в империи, поправил Антонин Антоний.
– Не "очень хорошее", а "самое лучшее". Я беру только самое лучшее, кентурион. Я понял твой вопрос. И отвечу на него. Да, я заинтересован в тебе. Ты человек, который менее чем за год сумел стать заметной фигурой в Риме исключительно благодаря своим личным достоинствам. Еще до того, как я увидел тебя, я услышал о тебе много хорошего - от моей дочери. И много плохого - от ее нареченного жениха.

– Да неужели?
– Геннадий усмехнулся.

– Секст Габиний - настоящий римлянин. И настоящий патриций из патрицианской фамилии. Разумеется, не столь древней и славной, как моя, но весьма достойной.
– Сенатор отпил вина, закусил персиком.
– Ты публично унизил его. И унизил бы еще больше, если бы не заступничество моей дочери, верно?

Черепанов хмыкнул.

– Можешь в этом не сомневаться, - заверил он.
– Может быть, трибун Габиний и настоящий патриций, но мне он тогда показался богатым и безмозглым наглецом. И пока я не узнал ничего, что заставило бы меня изменить мое мнение. И я опечален тем, что твоя дочь станет его женой. Она достойна лучшего мужа.

– Ты не прав, - мягко возразил сенатор.
– И в отношении Секста, и в отношении того, что он станет мужем Корнелии.

Черепанов уставился на сенатора. Вот так сюрприз! Неужели...

Нет, он слишком много о себе возомнил. Сенатор вовсе не намеревался предложить ему стать зятем.

– Видишь ли, друг мой Геннадий, моя дочь допустила серьезную оплошность. Своим заступничеством она унизила храброго Секста куда больше, чем ты. Я знаю Секста с детства. Он очень горд. И очень злопамятен. И никогда не простит Корнелии унижения. А я люблю свою дочь и расторгну помолвку. Например, потому, что предзнаменования по поводу их брака будут настолько неблагоприятны, что помолвку придется расторгнуть. Конечно, это обойдется недешево. Но я достаточно богат, а в Риме хватает юношей из родов не менее благородных, чем род Габиниев.

Сенатор поправил венок и с гордостью оглядел шеренгу "родственных" бюстов.

– Но тебе не следует забывать, - заметил он, - что ты обзавелся сильным и опасным врагом. Сексту весьма благоволит наш император, а его отец пользуется немалым влиянием в Сенате. Впрочем, не большим, чем я, добавил Антонин Антоний не без гордости.
– Однако ж вернемся к тебе, продолжал сенатор.

– Ты сейчас - самый младший кентурион в легионе. Но уже сумел доказать, что являешься отменным военачальником. И пользуешься в легионе уважением, совершенно несопоставимым с твоим скромным званием. Ты настолько уважаем, что попытка ущемить твои права вызвала чуть ли не бунт. И заместитель командующего вынужден был уступить младшему из своих офицеров.

– Я был прав, - заметил Черепанов.
– И знаю, что все остальные офицеры были на моей стороне.

– Ну да, - кивнул сенатор.
– Но это лишь означает, что в критической ситуации легион пойдет не за трибуном-латиклавием, а за тобой. Хотя ты самый младший из офицеров.

– В критической ситуации легион пойдет за Максимином!
– заявил Черепанов.

– Пока - да, - кивнул его собеседник.
– Но у Максимина есть один серьезный недостаток. Он - Максимин. Самый большой. Во всем. И не забывает напоминать об этом. И еще он очень вспыльчив. И очень жесток. Иногда я радуюсь, что ему никогда не стать императором. Это был бы тиран пострашнее Калигулы.

– Почему ты считаешь, что Максимину никогда не стать императором? заинтересовался Черепанов.

Он-то как раз считал, что из Фракийца выйдет отличный император. Правда, он почти ничего не знал о Калигуле. Тот образ, который был создан современными ему кинорежиссерами, выглядел весьма сомнительно.

– У Максимина нет опоры в Риме, - пояснил Антонин Антоний.
– Он ненавидит Сенат. И Сенат отвечает ему тем же. Некоторые сейчас готовы поддержать его, потому что считают полезным. Некоторые склонны поиграть на противоречиях между ним и Мамеей... Но все мы знаем, что лев на цепи это совсем не то, что лев на свободе.

– Но кроме Сената есть еще и народ, - заметил Черепанов.
– Народ любит победителей.

– Народ? Народ Рима?
– Антонин Антоний расхохотался.
– Народ Рима любит победителей, это верно! Но народ считает победителем того, о ком ему скажут: вот победитель!

Как ты думаешь, кого римляне считают победителем парфян? Максимина? Или Александра, которому Сенат устроил триумф и который закатил по поводу победы многодневные Игры? Народ Рима, Геннадий, любит тех, кто устраивает праздники и раздает зерно. А командующий Максимин никогда не станет развлекать народ, чтобы добиться его переменчивой любви. Ибо считает, что ему достаточно любви своих легионеров.

– Думаю, он прав, - сказал Черепанов.
– Двух армейских легионов хватит, чтобы разогнать весь этот сброд. И еще одного - чтобы выбить спесь из преторианцев. Сколько их в городе? Три когорты?

– Две, - уточнил сенатор.
– Разогнать можно. Цезарь в свое время это доказал. Но то был Гай Юлий Цезарь. А Гаю Юлию Максимину до него далеко. Однако мы отвлеклись. Ты знаешь, что я пригласил тебя не только чтобы поблагодарить. Ты мне интересен, Геннадий Павел. Ты мне непонятен. И это привлекает меня. Но я чувствую, что ты - человек особых достоинств. И можешь достичь многого. Поэтому я, Антонин Антоний Гордиан, предлагаю тебе свою поддержку...

– В обмен на...

– В обмен на твою дружбу.
– Сенатор одарил его открытой улыбкой.

– И только?

– Дружба такого человека, как ты, Геннадий, в наше переменчивое время может стать очень большой ценностью.

Черепанов пожал плечами.

– Ты преувеличиваешь мой потенциал, - сказал он.

– Возможно. Но это мой риск. Итак, ты согласен?

– Ну разумеется!
– Черепанов засмеялся.

Он прекрасно знал, что радушие политика стоит не дороже недоступности проститутки. И вряд ли в этом времени дело обстоит иначе. По крайней мере, проститутки здесь такие же. Другое дело - конкретная выгода. Но что скрывать, предложение сенатора ему польстило. Дружба с представителем одной из лучших патрицианских фамилий - это не полкило фаршированных фиников.