Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного

Советник: «Вы же знаете моё мнение, товарищ Борвёгач. Оно полностью совпадает с мнением Ринамы Волокосы».

Борвёгач: «А может быть, наоборот? У нас все домашние хозяйки такие умные?»

Советник: «Ну, конечно, товарищ Борвёгач. Но Волокоса — самая умная».

Борвёгач: «А вы откуда знаете? У нас, кажется, не полицейское государство».

Советник: «Это моё личное мнение. Вы спрашиваете — я отвечаю».

Борвёгач: «А что она думает по поводу выступления Здераванеша?»

Советник: «Расценивает его, как предательство. Требует, чтобы вы срочно сменили команду. Товарищ Борвёгач, я прошу вас об этом уже…»

Борвёгач: «Говорите: требует? Это интересно…»

Советник: «Она вопиёт».

Борвёгач: «То есть?»

Советник: «Кричит на телевизор с утра до вечера».

Борвёгач: «Неужели вы это видели?»

Советник: «И вы можете увидеть — хоть сейчас. В зелёной папке фотографии и видеокассета».

Борвёгач: «Товарищ советник, вы преступаете… Включайте видеомагнитофон».

Советник: «А как насчёт смены команды? После выступления Здераванеша отпали последние сомнения».

Борвёгач: «Может быть, начать с вас?»

Советник: «Вы же знаете, я не держусь за место. Я болею душой за Переделку».

Борвёгач: «Ну-ну, я пошутил. Вы — незаменимый работник. Смена состава — дело непростое. Надо подумать. И вы тоже подумайте, товарищ советник. И завтра представьте свои соображения».

Советник: «Это Ринама Волокоса, товарищ Борвёгач».

Борвёгач: «Да она совсем девочка».

Советник: «Тридцать с хвостиком. Хорошо выглядит».

Борвёгач: «Просто красавица. Муж, дети есть?»

Советник: «Счастлива в браке. Муж — хороший парень, бизнесмен. Воспитывают чужого ребёнка, как своего. Живут вместе с матерью Ринамы».

Борвёгач: «Очень темпераментная девочка. А на кого она так кричит?»

Советник: «В данном случае — на Здераванеша. Очень интересно. Да вы послушайте».

Борвёгач: «Ну-ну. И часто она общается с телевизором?»

Советник: «Каждый день. Моя правая рука. Только она этого не знает».

Борвёгач: «Вы прямо наёмник какой-то. Бесплатно эксплуатируете женщину. Наверняка у неё ворох проблем».

Советник: «Как сказать… Работы нет и пока не предвидится. И ещё эта аппаратура…»

Борвёгач: «Какая аппаратура? Ах, да… А ведь здорово излагает… Её бы на ваше место».

Советник: «Она там на своём месте. А ведь вы мне завидуете, товарищ Борвёгач».

Борвёгач: «А я этого и не скрываю. Я тоже хочу иметь такую советницу».

Советник: «Вы пока можете иметь всё, что хотите».

Борвёгач: «Вы на что намекаете?»

Советник: «Прикажете доставить в Кремль?»

Борвёгач: «Вы с ума сошли! В каком качестве? Тоже мне — джигит нашёлся».

Советник: «Виноват: ляпнул, не подумав. Возможен другой вариант».

Борвёгач: «Какой же? Только, пожалуйста, без джигитовки».

Советник: «Может быть, подключить к Кремлю её телевизор?»

Борвёгач: «А разве это возможно?»

Советник: «Пока — проще простого. Только нужно кое-что утрясти с телевизионными спецслужбами».

Борвёгач: «Товарищ советник, опять намекаете. Вы у меня донамекаетесь. Вы что на меня уставились? Действуйте… пока находитесь у меня на службе. Постойте… А что будем решать с аппаратурой?»

Советник: «Пока — ничего. Все мы под аппаратурой ходим».

Борвёгач: «Не паникуйте, товарищ советник. Вы ещё скажите, что ходите под богом. Гм… Что, аппаратурщики сильно разошлись?»

Советник: «Изводят народ, товарищ Борвёгач».

Борвёгач: «Мерзавцы. Вот что: подумайте над созданием Комитета по правам человека при Верховном Вече. Будем демократизировать страну — или я не Борвёгач».

К сожалению, отец судьбоносных реформ не разделял ринамину неприязнь к вылупившимся из Переделки демократам. Он смотрел на них, как на часть побежавшего процесса; и при его попустительстве политические кухарки развернули бурную деятельность на политической кухне. Они изобретали популистские рецепты, заимствуя идеи у светочей Переделки.

Самыми яркими «прожекторами Переделки» были ксегенские писатели, которые выложили на демократическое блюдо всё, на что они были способны. Собрав в кулак все свои способности, они выбили из загашника завалящую идею, тронувшую отзывчивые сердца лимонных обывателей.

Речь шла об истерзанном теле великого Нилена, которое пытали в Мавзолее врачи-садисты. Обливаясь слезами, сострадательные писатели с «голубых экранов» умоляли предать земле великие бренные останки, а жалостливые телезрители, глядя на своих духовных наставников, рыдали в полный голос. Поплакав вместе с народом, возмущённые демократы гневно обрушились на врачей-убийц, после чего бросились искать свежие идеи, чтобы заявить о себе во всеуслышание. Тут под руку вовремя подвернулся Здераванеш; и демократические крикуны пошли-поехали обличать диктатуру, которая неизвестно откуда наступала. Когда Здераванеш приелся общественности со своей диктатурой, демократы вернулись было к «прожекторам Переделки», но тут их постигла крупная неудача. Погасшие светочи больше не могли ничего осветить, так как в писательском загашнике не осталось ни одной свежей идеи. Разочарованные до глубины души мессии, отомстив Переделке за все бывшие, настоящие и будущие обиды, принялись мстить друг другу, дабы восстановить всю справедливость на свете. Не добившись толку от писателей, демократы обратили взоры на входивших в моду катрибилпийцев. С самого начала Переделки катрибилпийские националисты и сепаратисты взяли курс на отделение от ксегенского государства. Их охотно консультировали иностранные капиталисты, которые использовали любую возможность, чтобы расшатать социалистическую супердержаву. Катрибилпийские сепаратисты наступали на двух фронтах: политическом и культурном. Катрибилпийские писатели свято заклинали водяных коллег отказаться от участи «старших братьев» и помочь в восстановлении исторической справедливости. Напыжившиеся «старшие братья», которые смутно представляли себе положение дел в национальных республиках, обещали обиженным националистам разобраться и принять срочные меры. В национальную дискуссию попытался вмешаться байернаджазский писатель Бевокмиграби. Для разоблачительной «Писательской газеты» задетый неправдой Бевокмиграби написал взволнованную статью о положении наций в Байернаджазе. В ней отсталый писатель с фактами в руках утверждал, что в его родной республике все нации живут равноправно, миролюбиво и дружелюбно; и это свидетельствует о решении национального вопроса. В эпоху спущенного сверху разоблачительства статья прозвучала, как недопустимая крамола. Запрограммированные на разоблачения «старшие братья» с небывалым усердием побежали в «младшие». Не останавливаясь на достигнутом, в маразматическом порыве они занялись душевным стриптизом и досаморазоблачились до обнажённого состояния. Тут им наконец стало холодно от леденящего душу здравого смысла, и они спешно прикрыли душевную срамоту фиговым листом.

Заручившись поддержкой помолодевших, обнажённых «братьев», катрибилпийские писатели передали эстафету катрибилпийским политикам, которые втянули в сепаратистский марафон всех националистических бегунов на длинные дистанции. Глотнув побольше воздуха в преддверии длительной дистанции с многочисленными препятствиями, сепаратисты и националисты двинулись в путь по трупам водянистоговорящих лимонцев. По дороге они выкрикивали красивые лозунги хорошо поставленными голосами, которые производили сильное впечатление на слабонервных граждан с испорченным вестибулярным аппаратом. Неизгладимое впечатление они, в частности, произвели на демократов, которые страдали хроническим косноязычием. Заворожённые катрибилпийским красноречием демократы, не отрываясь, смотрели прямо в рот националистам и сепаратистам и повторяли каждое слово, стараясь подражать ласкающему слух иностранному акценту. Ступая по катрибилпийскому следу, демократы шагали по трупам катрибилпийских врагов, которые были их водяными и водянистоговорящими соплеменниками. Сосредоточив всё своё внимание и внимание популистски завоёванных сторонников на близкой их сердечному желудочку колбасе, демократы перепутали человеческие органы и, взывая к желудкам сограждан, обрекли их на массовое предательство, которое не в состоянии смыть баррели самой чистой крови. Как могло случиться, что в погоне за напичканной эмульгаторами импортной колбасой миллионы водяных самым гнусным образом предали десятки миллионов своих кровных братьев и сестёр?

Попробуем в этом разобраться, хотя всё это очень тяжело. Не секрет, что водяная нация очень разобщённая. Трудно сказать, где зарыта собака. Возможно, это признак великой нации. Не исключено, что причина кроется в национальном характере. Есть ещё одно объяснение, которое очень похоже на правду. В ксегенском государстве водяная нация использовалась для сплочения всех других наций. Вольно или невольно власти размывали национальные черты и особенности водяной нации. И, наконец, демократы, как уголовные преступники, в борьбе за достижение своих целей не различали никаких средств, в том числе — национальных. Обманутый циничными политиками, обезумевший народ, превратив всю страну в Ходынское поле, не различая дороги, бросился давить себе подобных — в погоне за меркантильными интересами.

Процесс, как цепной пёс, сорвался с цепи. То там, то здесь поднимали голову националисты и сепаратисты. Одними из первых за ножи схватились байернаджазские экстремисты. В ксегенском государстве Кауб числился среди самых многонациональных городов. В ринамином классе учились представители девяти национальностей, проживавших в столице Байернаджаза. Больше всего было водяных, потому что школа была водянистоговорящей. Второе место по численности занимали байернаджазцы, которые хотели получить более качественное водяное образование. На третьем месте были маряне, которых в Каубе проживал целый район. В Байернаджазе маряне не имели своих школ, зато имели марянское радио. Марянские права и обязанности, разумеется, диктовались Совкмой — и слава богу, потому что от Кауба маряне наверняка получили бы одни обязанности — и никаких прав. Дело в том, что национальнотерпимые байернаджазцы исторически ненавидели марян. Но этого почти не было заметно, потому что ксегенская власть давила любое заметное проявление национальной розни. Духовную вражду дополняла вражда материальная. Камнем преткновения между байернаджазцами и марянами был Нагорный Абхакар. Абхакар входил в состав Байернаджаза, а населён был, в основном, марянами. Марянская республика считала эту территорию своей собственностью, в то время как Байернаджазская не собиралась её никому уступать. Когда стало можно, маряне обратились в Кремль со своими претензиями. Кремль уважительно ответил, что будет думать. Байернаджаз насторожился, а Маряние расценила слова ксегена, как руководство к действию. Байернаджазцы тоже поняли, что теперь можно, и ещё больше возненавидели марян. Накалённые переделочным процессом темпераментные байернаджазцы недолго лелеяли свой гнев. Вылившись на улицы Кауба, он был подхвачен криминальными элементами, в которых байернаджазская столица не испытывала недостатка. Отбросы общества превратили националистическое дуновение в трагический шквал. На улицах и в домах Кауба завывали человеческие жертвы и лилась марянская кровь. Водяных националисты не трогали, но спокойно спать они не могли. Чтобы положить конец резне, Борвёгач послал в Кауб войска. Солдатам приходилось открывать огонь, под который попадали случайные люди. Тевса бежала в страхе от огнестрельного оружия, а на глазах у Миада национал-фашисты сожгли молодую марянку. Насмотревшись на своих детей, которые лезли под стол от любого постороннего шума, супруги бросили на произвол судьбы двухкомнатную квартиру, подхватили двоих детей и спешно выехали в относительно спокойную Водяную республику.